Карта распространения каннибализма, изданная в Германии в 1893 году. Розовым цветом выделены области, где, по мнению авторов карты, каннибализм еще практиковался, зеленым — территории, на которых эта практика была ограничена или исчезла самостоятельно

Уважаемый Станислв Владимирович!
Вот в этом видео
https://www.youtube.com/watch?v=huxFzGN-Kks
Вы упоминаете факт поедания хантами приехавших к ним для просвещения - комиссаров. Т.е. событие упомянутое Вами - безусловно после 1917 года. Не смогли бы Вы дать ссылку на документ, где Вы это вычитали. Очень интересно узнать где именно и с кем случились такие жуткие события.
Заранее благодарна за ответ.

Здравствуйте! Вы можете назвать старших антопологов, которые поделились с Вами этими подробностями? Дело в том что на карте, о которой Вы рассказываете - обитание склонных к каннибализму народов Зауралья - окрашено в зеленый цвет. Вы же упоминаете - почему-то красное пятно. Возможно Вы эту карту сами не разглядывали, а сведения для выступления взяли из какой-то работы Ваших знакомых старших антропологов? Которым очень верите и никогда не перепроверяете.

ИСТОЧНИК:

ЗЫРЯНОВСКИЕ ЧТЕНИЯ
Материалы Всероссийской научно-практической конференции. 2012
Издательство: Курганский государственный университет (Курган)

ВОГУЛЬСКИЕ ДРЕВНОСТИ

ПУДОВКИН С.И.1, ПУДОВКИНА А.С.1, ДОЛГОРУКОВА Е.Ю.1
1 МБОУ ДОД ДЮЦ «Мир», Нижний Тагил

К ВОПРОСУ ОБ ИСЧЕЗНОВЕНИИ РИТУАЛЬНОГО КАННИБАЛИЗМАВ ВОЕННОЙ КУЛЬТУРЕ КОРЕННЫХ НАРОДОВ ЗАПАДНОЙ СИБИРИ

ВОЛЬФ А.Е.1
1 Ямало-Ненецкий окружной музейно-выставочный комплекс им. И. С. Шемановского, г. Салехард
...

Рассмотрим сведения, относящиеся к военной культуре хантов. Они содержатся в эпических произведениях  – героических песнях, былинах и сказаниях, которые впервые были записаны, а также изучены статским советником Серафимом Кероповичем Паткановым (1860–1918). По его мнению, эпические произведения были составлены хантами до прибытия в Западную Сибирь казаков атамана Ермака, в период с XIV по XVI века [15, с.  86, 89, 91–92; 17, с.  217–218; 18, с. 27]. М...
Из литературных источников XIV  – XVI  вв., по утверждению С.  К.  Патканова, можно выделить только один героический рассказ, в котором засвидетельствованы действия военно-ритуального каннибализма. Этот рассказ он записал в Темлячеевской волости, Тобольского уезда. Перед нами предстаёт образ богатыря Сенгепова, который когда-то жил на месте Больших Атлымских юрт (существовали в XIX веке в Березовском уезде) и регулярно разорял земли по Нижнему Иртышу. В итоге жители разорённых мест решили ему отомстить. Собрав войско и войдя во владения богатыря, они узнали, что Сенгепов умер, и уже покоится в земле. Тогда они пошли на кладбище, выкопали из земли его тело, вырезали из него сердце, разделили сердце на части, и съели. По этому поводу С. К. Патканов пишет: «Этот единичный факт не имел бы сам по себе значения, как вообще все единичные случаи, если бы о подобных обычаях древних угров не передавали нам и другие исследователи» [16, с. 101–102]. К числу таких исследователей можно отнести и Н. Л. Гондатти. Обобщив данные о богатырях в мансийских сказаниях, он сообщает: «Убив врага, они всегда съедали его сердце и печень, чтобы вся сила убитого перешла к ним, и чтобы он не ожил» [9, с. 36]. Далее он указывает, что эти богатыри говорили по-обски, так как ещё не было мансийского языка1, и что они жили отдельными семьями или целыми селениями [9, с.  35–36]. Из этого
следует, что знакомство манси с хантыйским эпосом произошло в результате активной инфильтрации хантов в мансийскую среду или, наоборот, из-за миграционных процессов манси на восток. В частности, в преданиях манси Северной Сосьвы и Ляпина сохранились сведения о набегах на их земли «народа городков» [7, с. 112]. Также известно, о движении мансийских племен с запада на восток начиная с конца XVI века в бассейн реки Конды и её притока Карыма. В этих районах они ассимилировали хантов [14, с.  28–29]. К востоку от Конды
жили васьюганские (сургутские) ханты, которые также практиковали ритуальный каннибализм. В одном из преданий сообщается: «победитель вырывает у поверженного врага «пахнущее рыбой, много рыбы съевшее сердце, разрезает его на три части и съедает» [25, с.  163]. По-видимому, эти события относятся к периоду, когда на территории Васюгано-Ваховского района существовало княжество нарымских селькупов – Пегая Орда, окончательно разгромленное ханты в конце XVI – начале XVII века [14, с. 170; 7, с. 115].
...
Рассмотрев литературные источники, а также определив причины, способствовавшие исчезновению военно-ритуального каннибализма у ханты, рассмотрим наличие этого обычая в культуре ненцев. ...
Из преданий известно, что народы «ур-ех» и «мось-ех» продолжительное время конфликтовали, и между ними неоднократно происходили военные столкновения. История этих столкновений отражена в топонимах и гидронимах Ханты-Мансийского округа и на границе Ямало-Ненецкого округа. Так, урочище у юрт Хорпынгорт называется «Ёран ех вилим» (Место
битвы с ненцами), у юрт Тиль-тим – «Ляль кертын» (Война назад вернулась). Один из притоков р. Сыни известен как «Ёран ёх вилим юган» (Река, где с ненцами война шла) [7, с. 102; 19, с. 38]. Схожие по смыслу значения имеют и названия нескольких озёр между юртами Мозямы и городом Белоярским. Одно из них, Юрн лор, так было названо, в связи с гибелью ненецкого войска: «Когда ненцев убили, их головы поставили вокруг озера, где не хватило человеческих голов – поставили головы собак». Следующее озеро – Ляль эхт лор, у него ночевали перед сражением. Затем Хэхалмум лор – у этого озера ненцы отступили [23,с. 45] .В итоге ненцы признали верховенство ханты. В предании о мире между хантами и ненцами сообщается, что после поражения ненцы поклялись больше не воевать с хантами и кинули жребий, выбрав из своего круга воинов жертву. После этого воин был убит, а тело сварено и съедено. На месте пиршества срубили у лиственницы верхушку, и на обрубок дерева поставили то корыто, из которого ели убитого. По свидетельству коллежского регистратора, заседателя суда в Обдорске Юрия Ивановича Кушелевского (1825–1880) эту лиственницу можно было ещё видеть в середине XIX  в. недалеко от Пашерцовых юрт и села Обдорска [13, с. 54]. Скорее всего, ненцы убили своего воина по настоянию хантов, но эта часть рассказа просто утрачена. О развитии событий по такому сценарию косвенно могут свидетельствовать
предания, сохранившиеся у других народов: «В данных сюжетах соперник или враг часто предлагает своему антагонисту вкусить мяса или выпить крови его же родственника… Отсюда очевидно, что человеческие жертвоприношения представляются ненормальным ритуальным установлением, а актом индивидуальной мести вследствие родовой или семейной распри» [26, с. 286].
...
Что касается самых поздних источников, они датированы первой половиной XVIII века. Это донесения Берёзовскому военному коменданту, Берёзовскому воеводе, а также судебные дела Берёзовской канцелярии, которые до середины XIX века хранились в Берёзовском земском суде [1, с. 21]. Так вот, Берёзовская воеводская канцелярия в эпоху Петра I вела дело «О набегах самоедов» (опись № 3) [1, с. 21]. В частности, в 1722 г. Берёзовскому воеводе Пашкову было доложено, что группа самоедов (ненцев) численностью 130 человек под руководством Нарта и Питича совершили преступления в Ляпинской волости. Они убили несколько христиан-остяков (хантов) «… и, вырезав, сердца их съели» [27, с. 152]. Вероятно, что аналогичные преступления в отношении хантов, принявших христианство, были совершены также в Подгородней и Куноватской волостях под руководством Пунзы Тыровова, Немды Юмина, Харка Лявова и Обынды Хапуева. В литературе их злодеяния подробно не описаны, а лишь сообщается, что в Подгородней волости «… убили князя Никифора Еурова, самого во многих местах копьями изранили и над телом делали поругания. Отсюда отправились в Куноватскую волость, ограбили Нахрачевские и Жижимковские юрты и убили нескольких остяков с обычными поруганиями и варварством» [27, с. 152; 7, с. 104
...
Выводы. В статье рассмотрен военно-ритуальный каннибализм, который практиковался в военных обычаях хантов и ненцев Западной Сибири. Он являлся неотъемлемой частью ведения войны. Сохранившиеся эпические произведения хантов не дают нам возможности представить полную картину использования этого обряда, когда междоусобные войны считались нормой. В то же время, в эпоху Русского государства династии Романовых, этот обычай в письменных источниках уже не фиксируется. Это обстоятельство позволило
автору предположить, что искоренение ритуального каннибализма в военной культуре хантов связано с методами экономического воздействия – ясаком. Преступник должен был платить ясак и за себя, и за убитого, что обрекало виновного на нищенское существование. Фактически междоусобные войны, которые ранее вели хантыйские князья, Русское государство объявило уголовным преступлением. Поэтому исчезновение ритуального каннибализма в военных обычаях хантов, напрямую связано с прекращением междоусобных войн,
а этого удалось добиться не ранее второй четверти первой половины XVII века. Предлагаемая датировка является обобщённой, так как уровень культуры князей иртышской зоны расселения, сургутской и обдорской, контактировавших с татарской, а позже русской администрацией был разным. По этой причине некоторые князья даже в условиях ведения войны могли рассматривать ритуальный каннибализм уже как пережиток.
Что касается ненцев, то у них ритуальный каннибализм во время ведения военных действий практиковался как минимум до середины XVIII века. Именно этим временем датируются последние из выявленных сведений о его применении в зоне их расселения.

Указанные хронологические рамки также позволяют дать комментарий и сделать уточнения к карте мира распространения антропофагии «Die Verbreitung der Anthropophagie», которая была издана в Германии в 1893  г. П.  Бергеманом. На этой карте в пределах всей Российской империи только Западная Сибирь от реки Обь до реки Енисей показана как место, где в историческом прошлом был распространён каннибализм. К тому же вся отмеченная территория названа почему-то «OSTJAKEN», хотя на территории Западной Сибири проживали и проживают не только ханты (ранее остяки), но также такие коренные народы, как манси, ненцы и селькупы. К тому же в культуре хантов и манси, которые граничат с ненцами на севере, ритуальний каннибализм исчез раньше, а территория ненцев на антропологической карте вообще не обозначена.

Карта распространения каннибализма, изданная в Германии в 1893 году. Розовым цветом выделены области, где, по мнению авторов карты, каннибализм еще практиковался, зеленым — территории, на которых эта практика была ограничена или исчезла самостоятельно

В беседах с самоедами (Тазовской губы), я спрашивал их: отчего им дали такое название? Единолично почти все отозвались, что это не название их, ибо их зовут хaзово (человек), а что самоедин — слово бранное, которым их предков поносили русские», однако «в преданиях самоедов и остяков еще в настоящее время сохранилось в памяти следующее обыкновение самоедческих предков; удрученный летами самоедин, когда чувствовал себя неспособным к промыслам и езде на оленях, когда жизнь свою считал в тягость потомству... приказывал себя убить в честь счастливой жизни своего потомства и тело свое съесть. Этот обряд отцеубийства исполняли дети при шаманстве с особенным благоговением и тело съедали

в преданиях остяков сохранилась еще быль, как одного казачьего сотника Какаулина, приехавшего с самоедом за сбором ясака, самоедский старшина, желая угостить прилично, убил дочь свою, и, отрезав у нее груди, вынув сердце, положил то и другое в котел, чтобы поподчивать казака этим блюдом, но тот, испугавшись, убежал из чума

Еще недавно был случай, лет 15 тому назад, самоед, руководствуясь убеждениям своих предков, съел свою мать старую и неспособную к трудам, за что судился и в наказание содержался в тобольских арестантских ротах.

История создания и деятельность Мансийско-Сосьвинской культбазы (1933 – 1960 гг.)
...
На культбазе в 1938 году работало 14 манси, 8 зырян, 2 ханты и 1 ненец. Мокров А. Ф. – манси, инструктор колхозного строительства с 1936 года, окончил Ленинградский Институт Народов Севера (ЛИНС); Рочев А.Г. - старшина катера «Культурник» с 1938 г., манси, 4 класса; Мокрова Л. В. – педагог с 1936 года, закончила ЛИНС, манси; Еремеев Ф.Н. – ученица больницы 1936 года, ханты, образование - самоучка; Осетрова А.А. – ученица больницы, ликбез, манси; Мелентьева А. В. - ученица больницы, ликбез, манси; Гоголев Г. - Москва, курсы, работник Красного чума, манси; Хатанзеев А. В. - переводчик с 1938 года, образование 5 классов, ненец; Озернов Н. - ликвидатор 1938 года, образование 3 класса, манси; Сарманов И. П. - делопроизводитель с 1938 года, ЛИНС, ханты; Халтурин Г.С. - зам. Начальника культбазы, ЛИНС, ханты; Чечулина Т. - ликвидатор с 1938 года, кончил совпартшколу, ханты; Лелятов Н. - рабочий с 1936 года, неграмотный, манси; Кислобаев А. К. – рабочий, неграмотный, манси; Оманов Ф. Н. – рабочий, неграмотный, манси; Ивлев Г. В. – рабочий, неграмотный, зырянин; Паранзеев М. – рабочий, неграмотный, манси и др.
...
К 30 октября 1953 года на партийном учёте в первичной организации культбазы состояло 11 членов КПСС, в том числе 8 мужчин и 3 женщины; по национальности: русских – 7, коми – 3 и 1 ненец; 3 колхозника и 8 служащих. Были исключены Афанасьев П. А. И Остеров П. Т.. Выбыли Высоковский, Оманова, Надежницкая, Остеров.
За это год было проведено 13 партсобраний, разобрано 31 вопрос. Ниже приводим список партпоручений, выполнявшихся членами организации.

1.   Артеев В. В., Звягина М. К. – постоянные пропагандисты,
2.   Калина З. М. – женорганизатор,
3.   Смирных В. С. – редактор стенной газеты,
4.   Дятлов И. Н., Канева Н. П., Зубов П. Г., Хатанзеев А. В., Артеев Н. Н., Носов Н. И. – агитаторы.
...

При культбазе работал лекторий. В его составе были учителя, медицинские работники, специалисты культбазы. В 1950 году членами лектория прочитано 85 лекций и докладов, которые прослушало более 5000 человек. Члены лектория Хатанзеев, Канев, Вынгилев, Голошубин читали доклады на мансийском и коми языках. Неудовлетворительно была поставлена пропаганда научно-естественных знаний среди национального населения. За 1950 год лекторием культбазы прочитано на эту тему всего 2 лекции. В период предвыборной кампании агитмассовая работа проводилась активно, но после выборов об этой работе забыли.

...

Первый Красный Чум на Севере был организован в 1933 г. в п. Толька Ларьякского Туземного района. Руководил им Райшев Леонид Миронович.1 Первые попытки организовать красный чум на Сосьвинской культбазе относятся к середине 30-х годов.

В 1935 году Красный чум был премирован Берёзовским райисполкомом гармоникой за активную работу. Но полностью он был оформлен в основном в 1938 году. Это была мобильная передвижная бригада из нескольких человек разных профессий с широким диапазоном задач, которые решала она во время поездок по юртам. В нём работали учитель, фельдшер, киномеханик, оружейный мастер, переводчик, специалист-оленевод и заведующий. За первый год работы были проведены следующие мероприятия: провели 41 собрание; прочитаны доклады по выполнению сдачи пушнины и рыбы, по животноводству, сохранению молодняка, утеплению скотных дворов; велась работа по ликвидации неграмотности, беседы по вопросам завоевания Северного Полюса и героизме Папанина; прочитано 13 газет и журналов; организовано 7 взрослых школ (167 человек); создан 1 колхоз, вовлечено в члены колхоза 17 человек; написано 21 заявление и жалобы местным населением; проверено 6147 облигаций у населения; проведено 22 вечера самодеятельности; постоянно проводились игры в домино, бильярд и шашки, беседы по санитарии с демонстрацией диапозитивов на темы: туберкулез, трахома и т.д.; охвачено медосмотром 892 манси; проведено санитарное обследование маньколов (родильных домов), магазинов и пекарен; вёлся учет крупного рогатого скота, оленей (2995 голов); была проведена перепись детей школьного возраста не охваченных в 1938 году - 97 человек. В штате чума состояли в 1938 году: 1)-заведующий, 2)- медработник, 3)- продавец, парикмахер, ликвидатор, 4)- переводчик, пастух.1

В оборудование Красного чума в 1938 г. входило: олени 50 голов, 5 нарт с упряжью, гармонь и балалайка, бильярд, кранционный фонарь и 300 экземпляров художественно-политической литературы. В 1940 г. в Красный чум были приобретены: патефон, шахматы, домино, в библиотеке 300 книг, 5 газет и 7 журналов. На балансе Красного чума в 1941 году были шашки, шахматы, патефон, гитара, балалайка, гармонь, фотоаппаратура, бильярд и др.2

Первым заведующим Красным чумом был Хатанзеев Алексей Владимирович. В 1939 г. его сменил Мокров.

Вчера, 11/III-59 г. я был в доме приезжих Северной экспедиции. Вечером в дом приезжих зашли 2 человека по национальности манси. Оба одеты по-русски - один в демисезонном пальтом, а другой в полупальто.
Один из них стал что-то писать, а когда кончил писать, то заключил письмо в конверт. Адреса не написал, а передал второму манси.
Еще когда манси писал письмо, то я видел фамилию Курикова. О чем сообщалось в письме я не знаю. Манси сразу ушли.
В коридоре дома приезжих я встретил нашего парторга Карпова и сказал, что были неизвестные для меня манси и что-от писали. Сегодня утром этих манси не встретил.
Фамилию Хатанзеева я Карпову не называл и Хатанзеев в доме приезжих в этот день не был, по крайней мере я его не видел

В путевых блокнотах Г.К.Григорьева за 1961 год есть такие записи:
"Туманов Геннадий Яковлевич - Киноаппарат "Украина". Родился в селе Октябрьское Ханты-Мансийского национального округа в 1940. Национальность русский. Отец работал секретарем райкома партии в Березово. Окончил 7 классов в Березове, в 1959 окончил училище киномехаников в Ханты-Мансийске. Работал в с.Устрель на берегу Оби, затем переехал в Няксимволь. В 1959-60 работал в сейсмологической партии геофизической экспедиции (Усть-Тапсуй). До некоторых партий и оленеводческих чумов добирался на оленях по полмесяца. С собой киноаппаратура, движок, бензин, до 11 штук кинофильмов. Фильмы обмениваются на культбазе в Няксимволе. Он работает и за помощника, который на движке (двигатель "Киев-1")"

Речь идет о киномеханике, с которым встретился журналист в командировке в геологическую партию севернее Ивделя. Т.е в то время действовала специальная агитационно-просветительская бригада, которая разъезжала по отдаленным геологическим партиям и оленеводческим хозяйствам.

Встречался Г.К.Григорьев и с другими агитаторами:
"Хатаньзеев Алексей Владимирович - Агитатор. Проводил беседы, лекции. Он старый пастух, коммунист. Знает все чумы, как 5 пальцев. Он в экспедиции работал от Саранпауля до Ивделя. Сейчас  ему 47 лет.  На фронте командир орудия, командир взвода. Ранен в грудь снайпером"

В 1961 году А.В.Хатаньзеев работал заведующим "Красного чума" в Сосьве. "Красный чум" - судя по всему и есть "штаб-квартира" агитаторов.

Команчи Урала...или все что я знаю о манси применительно к ГД...

Как в Югре создавали первый заповедник

Малая Сосьва – это не только название заповедника в Советском районе. Это и приток Северной Сосьвы, на берегах которой с незапамятных времён жили манси. Легенда гласит, что представители одного из родов пришли сюда ещё в 16 веке с берегов Дуная, а потому и фамилию носят - Дунаевы. Именно этот род сыграл огромную роль в организации первого заповедника Югры.

«Железная леди» и шаманы
«Пращур с берегов Дуная здесь в тайге нашёл обитель. И фамилию такую получили все потомки, корни чьи в земле югорской», - это строки из стихотворного посвящения роду, написанного Надеждой Дунаевой. А в личной песне Фёклы Дунаевой перечислены имена всех предков.

Пожалуй, самой колоритной фигурой в этом роду стала Ефимья. Её чаще звали Афимкой или Ахимкой. Прожила она 110 лет и слыла женщиной властной и решительной. Это была прямо-таки «железная леди Сосьвы». Родом она из ивдельских манси. Её будущий муж, Василий Дунаев, познакомился с ней в одной из своих поездок в Ивдель и привёз на Тапсуй (приток Малой Сосьвы). Держала семья до полутора тысяч оленей! Василий жил в лесу и занимался охотой, а Ефимья сотрудничала с заезжими купцами - сдавала им в наём оленьи упряжки.

Купцы доверяли «железной леди» и оставляли ей для распродажи бытовые товары и продукты: чай, соль, крупы, муку, сахар - не было случая, чтобы стороны были недовольны. Купцы платили своей посреднице хорошо. Ефимья даже могла позволить себе покупать фарфоровую и серебряную посуду. Но, главное,  Ефимья свято блюла неписанные законы местных аборигенов и следила за их исполнением.

Малая Сосьва – место, где жили, переплетаясь, мансийские (тапсуйские) и хантыйские  (среднеобские) роды. Лидерами были шаманы. Самые «сильные» – Андрей Езин и его сын Николай. Рассказывают, во время Гражданской войны в Саранпауле разгромили колчаковцев. Уцелевшие попрятались в глухих урманах. Четверо набрели на избушку Андрея. Он гостей приютил. А когда колчаковцы уходили – расплатились с шаманом по-царски, золотом. По преданию, Езин хранил его в специальном сундуке под замком. Посторонним не показывал, да и сам не использовал. Николай охотничал и к золоту был, как и отец, равнодушен. С годами Езин старший ослеп, а Николай сильно простудился и умер. А золото исчезло куда-то, будто его и не было…

Верные друзья
Авторитет Дунаевых был непререкаем. Однажды, по какой-то надобности, пришёл к лабазам на священном месте Василий Васильев – первый директор первого в Югре Кондо-Сосьвинского заповедника. Нельзя было ему, иноверцу, там появляться. Семейства Анемгуровых, Дунаевых и Самбидаловых чуть не убили его. Но заступился за Васильева муж Ефимьи, Василий. Так завязалась крепкая дружба.

Василий Васильев, первый директор Кондо-Сосьвинского заповедника. Фото:

Многому научился первый директор у таёжников. И, прежде всего, чтить их неписанные законы. Недаром сшили ему в подарок бродни из осетровых шкур. Васильев, он же Васька – ойка, стал другом и наставником аборигенов. А они помогали ему в работе. Центральным кордоном стал Хангокурт, где жили три поколения Дунаевых. Удивительные люди дали истории Кондо-Сосьвинский заповедник по разведению и сохранению бобров и соболей.

Дворянин, эрудит Вадим Раевский; большевик Яков Самарин; зоолог из военного рода басков Василий Скалон; Евгения Дорогостайская – дочь профессора, создателя Лимнологической станции на Байкале, расстрелянного как противника советской власти; Кронид Грановский – ботаник и писатель; Зоя Георгиевская, имеющая за плечами дипломы двух институтов…

Простодушные люди тайги были экологами-проводниками и охотоведами, а новосёлы прививали им навыки огородничества, санитарии, деликатно старались бороться с предрассудками.

Больше всех аборигенов проработали в заповеднике Кирилл Дунаев и его жена Апполинария. Кирилл после ликвидации заповедника работал в охотпромхозе, егерем в Верхнекондинском заказнике, а с возрождением заповедника стал там инспектором лесной охраны. Кстати, именно ему принадлежит идея назвать заповедник «Малой Сосьвой». Апполинария была хорошей рыбачкой, охотницей, добывая за сезон до 16 соболей и 150 белок. Ей и премию дали не отрезом ткани или деньгами - подарили ружьё.

Продолжил династию Дунаевых Павел. Он стал хорошим промысловиком. Работает в заповеднике инспектором охраны, причём принял отцовский кордон. Каждое утро обходит территорию, отслеживает изменения и вносит их в дневник. Работа кропотливая и ответственная – пример служения природе и науке.

Роль заповедных территорий в России занижена, но армия настоящих рыцарей природы по-прежнему велика.

Павел с горечью осознаёт, что почти ушла в прошлое этничность коренных жителей Малой Сосьвы и старается хотя бы замедлить этот печальный процесс. Он играет на национальных инструментах, учится их делать, увлёкся резьбой по кости. Жена – Надежда – удмуртка, шьёт не только свою национальную одежду, но и коренных жителей Югры. Плетёт бисерные украшения. Дочь Анна закончила университет, и активно помогает родителям в сохранении культурного наследия аборигенов Малой Сосьвы. Дунаевы собирают их фольклор, исследуют исторические корни рода.

Кондо - Сосвинский заповедник
Заповедник "Малая Сосьва" является преемником Кондо-Сосвинского государственного заповедника,  существовавшего с 1929 по 1951 гг. на  площади около 800 тыс. га.

КОНДО-СОСВИНСКИЙ ЗАПОВЕДНИК

26 апреля 1929 года вышло постановление Коллегии Наркомзема РСФСР  об организации Северо-Уральского государственного боброво-соболиного охотничьего заповедника.  С начала 30-х годов он стал называться Кондо-Сосвинским.  Его территория составляла площадь около 800 тыс.га., и находилась в центральной части  Советского района.

Он был одним из первых заповедников России, первым заповедником в Западной Сибири и Тюменской области. Заповедник  был создан с целью сохранения типичного промыслового комплекса западно-сибирской тайги  и восстановления охотничье-промысловых животных северо-запада Сибири.

По своим естественным богатствам территория заповедника представляла собой один из лучших участков Западно-Сибирской равнины. Главными объектами охраны и изучения Кондо-Сосвинского заповедника являлись два ценнейших охотничье-промысловых зверя – соболь и речной бобр, с которыми и связана история его создания. Фауна заповедника отличалась большим разнообразием как в видовом, так и в количественном отношении. Список млекопитающих составлял 44 вида, птиц –158. Тематика научных исследований первых лет работы заповедника была зоологическая.

Заповедник представлял огромный резерват, из которого в окрестную тайгу расселялись ценные охотничье-промысловые  животные. Вокруг границ заповедника образовалось несколько производственно-охотничьих станций, которые давали государству только соболей более 1000 шкурок ежегодно. Вся деятельность, имеющая для большинства заповедников того времени охотхозяйственный уклон, проводилась под руководством организатора и первого директора СУГОЗа В. В. Васильева.

В.В. Васильев, 1929-30гг
В годы его работы директором (1929-1938 гг.) были развернуты научные исследования,  выполнены большие работы по  изучению  лесных угодий, строительству жилых и служебных помещений, прорубке конных и расчистке оленьих дорог. Несколько первых лет управление заповедника находилось в поселке Шухтунгорт, в 60 км. от его северной границы.

Контора заповедника и одновременно жилой дом, Шухтунгорт, 1929
С 1939 года началось строительство новой центральной усадьбы – поселка Хангокурт, расположенного в 5 км от заповедной границы. За короткое время здесь построили добротное жилье, административное здание. Коллектив заповедника работал в крайне сложных условиях. Все снабжение заповедника осуществлялось только по Малой Сосьве через Игрим и Березово. Путь в заповедник из Омска или Тюмени занимал почти месяц, а сообщение со стороны Урала было возможно только зимой. Тем не менее, на центральной усадьбе в глубинном поселке Хангокурт, удалось создать не только жилье, но и школу, метеостанцию, хорошую библиотеку, музей природы, магазин, амбулаторию, почту с радиостанцией, то есть подлинный культурный центр, имевший большое значение для улучшения быта местного населения.

Хангокурт, контора
С первых же лет на территории  заповедника  начались  опытно-производственные отловы бобров  для последующего расселения. В поселке Шухтунгорт был устроен небольшой  питомник  для  передержки животных.  В 1932 году  В.В. Васильевым с  р. Демьянки, притока Иртыша, было перевезено и выпущено на Малой Сосьве 49  ондатр, которые впоследствии расселились по всему Северному Зауралью. В 1935 г. студент А.Г. Костин вместе с начальником охраны заповедника М.М. Овсянкиным отвезли партию бобров для расселения на реку Демьянку. В 1937 г. в заповедник выпустили американскую норку.

В разные годы в заповеднике работали многие талантливые самоотверженные исследователи-натуралисты. Несколько первых лет после его организации сотрудником заповедника был орнитолог М.П. Тарунин. Этому исследователю принадлежит работа «Птицы реки Малой Сосьвы» (1959). Позднее, в 1934-1936 гг., в заповеднике работал биолог, охотовед Б.Ф. Коряков, занимался изучением соболя, проводил учеты бобров.

Научные сотрудники за работой
С 1937г. и до конца жизни (1947 г.) в Кондо-Сосвинском заповеднике работал зоолог В.В. Раевский. Он проводил широкие фаунистические исследования. Собирая обширный материал по большой группе позвоночных животных, он много времени отдавал изучении соболя. В 1947 году была опубликована его монография "Жизнь  кондо-сосвинского  соболя",  которая до сих пор считается одним из лучших  образцов  экологических  исследований. В 1982 году  была опубликована еще одна его замечательная работа "Позвоночные животные Северного Зауралья", под редакцией Ф.Р. Штильмарка.  Список научных публикаций В.В. Раевского  включает  20  названий. Большинство  этих работ имеет практическое значение для современных исследователей.

Раевский В.В.
С  1936 по 1947 гг. зоолог З.И. Георгиевская занималась в заповеднике изучением бобра. Она автор 3 научных работ и рукописи " Материалы к экологии речного бобра в Кондо-Сосвинском  заповеднике",  которая  после  авторской  переработки  и  предварительного редактирования  А.А. Насимовичем была намечена к публикации. Основная часть этой рукописи была опубликована  в 1975 году под редакцией Ф.Р. Штильмарка.

С 1938 по 1941 гг. в заповеднике работали Василий Николаевич Скалон и Ольга Ивановна Скалон. Он был  заведующим научной частью. Являясь зоологом широкого профиля, занимался вопросами орнитологии, териологии, отличался энциклопедическими знаниями и необычайным всесторонним кругозором. За труд «Речные бобры Северной Азии» (1951) В.Н. Скалон получил ученую степень доктора биологических наук. В  работе большое внимание он  уделил не только кондо-сосьвинским бобрам как таковым,  но и их хозяйственному значению, ведению "бобрового хозяйства"  далекими предками, описанию культа бобра у местных жителей ханты и манси. О.И. Скалон проводила исследования по энтомофауне, принимала активное участие в жизни заповедника. Увлекаясь фотографией, она оставила немало материалов по его истории.

Скалон В.Н.
В годы великой отечественной войны, несмотря на трудности жизни, когда центральная усадьба заповедника в Хангокурте заметно обезлюдела, многие семьи лишились мужчин-кормильцев, деятельность заповедника не прекращалась. Продолжались научные исследования. Незадолго перед началом войны, в конце 1939 года, на работу в заповедник приехали супруги К.В. Гарновский и Е.В. Дорогостайская, которые впервые начали проводить изучение растительного покрова заповедника. За годы войны К.В. Гарновский, которого не призвали в армию,  описал и классифицировал растительность заповедника и подготовил рукопись работы «Растительность Кондо-Сосвинского заповедника». Е.В. Дорогостайская составила  список дикорастущих сосудистых растений заповедника и список сфагновых  мхов.  Совместно  с  К.В. Гарновским, она собрала большой коллекционный ботанический материал.

Гарновский К.В. и Дорогостайская Е.В.,1939
Продолжали свои фаунистические исследования В.В. Раевский, которого не призвали в армию по состоянию здоровья, и З.И. Георгиевская. Но после войны умер от болезни В.В. Раевский, из-за плохого  здоровья выехали из заповедника остальные научные сотрудники. Несмотря на эти потери вскоре научный отдел был восстановлен. В 1945 году Петр Давыдович Агеенко стал заместителем директора по научной работе. В 1949 году приступил к работе над  темой  "Факторы,  влияющие  на численность речного бобра" зоолог  А.И. Кошелев, в заповеднике   началось  формирование нового научного  коллектива, которому не суждено было завершиться.  Неожиданно, на центральную усадьбу заповедника, в Хангокурт, пришла весть о его ликвидации. По свидетельству очевидцев (например, директора Ханты-Мансийского краеведческого музея А.Н. Лоскутова, работавшего в то время председателем Ханты-Мансийского окрисполкома), известие о ликвидации заповедника было с недоумением встречено в окружных и районных организациях. Кондо-Сосвинский заповедник был упразднен не из хозяйственных соображений, а исключительно по волевому решению свыше.

Кондо-Сосвинский заповедник сыграл выдающуюся роль в охране природы Западной Сибири. В большой мере благодаря заповеднику удалось сохранить и умножить зауральскую популяцию речных бобров, восстановить поголовье соболя, лося, выдры и других охотничье-промысловых животных.

Очень велико научное значение исследований, выполненных в Кондо-Сосвинском заповеднике. Несмотря на небольшой состав научных сотрудников и крайне тяжелые условия их работы, зоологам и ботаникам заповедника удалось провести ценные исследования. По собранным в заповеднике материалам описаны три новые для науки подвида млекопитающих, установлены новые нахождения ряда видов животных, в т.ч. редких. Собраны коллекции млекопитающих, птиц, значительная часть которых передана в Центральный биологический музей в Москву. Большой коллекционный ботанический материал, собранный в заповеднике, пополнил гербарии Московского и Томского университетов.
...

Чувства глубокой благодарности оставили о себе и многие опытные таежники, в т. ч. коренные жители, с большим знанием дела  трудившиеся в заповеднике. Таковы, прежде всего, М.М. Овсянкин, П.П. Игнатенко, а также наблюдатели и работники охраны. В заповеднике работали династии Езиных, Ячигиных, Маремьяниных, Лырщиковых, Алюковых, Сумриных, Дунаевых, а также К.И. Саиспаев, С.А. Жегорин, С.Г. Собянин, С.Н. Пажгин и др. Много труда вложено этими людьми в те ценные сведения, которые приведены в ряде научных публикаций о бобрах, соболях и  других животных Кондо-Сосвинского заповедника.

Дунаевы

В 1951 году Кондо-Сосвинский заповедник был ликвидирован.  Деятельность этого заповедника оставила значительный след в развитии заповедного дела и познании природы нашей страны. Лишь спустя 25 лет после многочисленных призывов ученых и широкой общественности о восстановлении заповедника произошло его второе рождение. Природоохранные традиции и исследования своего предшественника продолжил заповедник «Малая Сосьва».

Тайна притока Конды
Коряков Олег Фокич

Рассказ охотоведа
В рабочей комнате моего брата на полках, в шкафах, на столе и даже на полу лежат кипы книг и свернутые в трубки географические карты. С этюдными зарисовками перемежаются альбомы с фотографиями, а в них снимки дремучей тайги чередуются со степными пейзажами, портреты ханты сменяются кадрами из жизни животных.
Свою жизнь брат посвятил изучению жизни животных и птиц. Он охотовед. Это вечный странник. Ему не сидится на месте. Он всё время в путешествиях, скитаниях, ходьбе по самым тёмным и глухим, неизведанным уголкам Урала и Сибири.
Его путешествия скопили ему своеобразную коллекцию самых различных предметов. В этой коллекции есть один предмет, который брат считает особенно дорогим и ценным. Это обыкновенный охотничий нож, сделанный каким-то неизвестным манси, простой кусок стали, отточенный и вделанный в деревянный брусок. Хранится он в ножне, вырезанной из берёзового полена.
— Почему, — спросил я однажды брата, — ты так дорожишь этой пустячной вещью?
— Так, память, — ответил он. — Давно было… Этот нож пережил со мной одну неприятную историю.
Брат не любит подробно рассказывать о своей работе, но тут я упросил его, и он рассказал эту «неприятную историю».

Река, обозначенная на карте пунктиром
Река Обь известна во всём мире. Её приток Иртыш знаком каждому советскому школьнику. Впадающую в Иртыш Конду знают уже не все. А о притоках Конды — северных реках Есс, Нюрух, Пурдан, Адем-Немы-Яган — слышали совсем немногие. На карте они бегут к Конде извилистыми голубыми змейками. Среди этих змеек извиваются этакие робкие чёрточки пунктира. Что они означают?
Это река Ух.
Люди слышали, что такая река есть, но никто не бывал там, никто этой реки не видел, никто не знал точно, как она течёт, и потому лишь предположительно занесли её на карту в виде неопределённой пунктирной линии.
В глухой, нетронутой чаще урмана таится эта река. Непроходимые таёжные болота обступили её со всех сторон, и лишь тропы диких зверей местами прорезают заросли болотного багульника. Для человека эти тропы недоступны, они непроходимы и подобны запутаннейшему лабиринту, довериться которому — значит, погибнуть.
Ух — священная река манси. По преданию, здесь издавна поселился какой-то лесной дух. Дух не любит, когда его беспокоят люди, кто бы ни были они. Рассказывают также, что где-то в этом районе мансийские шаманы запрятали свой знаменитый идол — «Золотую бабу».
Тогда — это было в 1936 году — я работал в Кондо-Сосьвинском боброво-соболином заповеднике. Короткие и неясные разговоры о реке Ух заинтересовали меня. К тому же, по слухам, она была очень богата бобрами, и бобры там были самого лучшего качества.
Я решил обследовать эту реку.

Шаман Езин сердится
Ещё зимой я стал подыскивать себе проводника. Пускаться в тяжёлый неведомый путь одному было нельзя, просто не под силу. Мне необходим был спутник, компаньон, товарищ.
Скитаясь по тайге, перебираясь от одной юрты к другой, я предлагал знакомым и незнакомым манси пойти со мной. Услышав об Ухе, манси делали испуганные глаза и шептали:
— Нельзя, начальник. Там худое место.
И уговаривали:
— Не ходи, Борис. Шайтан сильный. Не ходи.
Никто из них не упоминал, что Ух — их святыня.
Просто они говорили: «худое место».
Я убеждал, просил, уговаривал, — всё было бесполезно.
Наконец мне посчастливилось. В юртах Тимка-пауль жил манси Илья Номин. Невысокого роста, лохматый, с большими, как у телёнка, глазами навыкате, он был неразговорчив и замкнут. Даже манси про него говорили, что Илья «тронут шайтаном». Говорили:
— Ненадёжный Илья человек.
Я махнул рукой — лишь бы согласился.
Номин, выслушав меня, долго молчал, потом что-то бормотал себе под нос и наконец сказал:
— Пойдём.
Мы условились с ним встретиться в средине мая на озере Есс-талях-тор, в верховьях речки Есс, чтобы оттуда двинуться на Ух.
В начале мая, нагрузив свой вещевой мешок сухарями, сахаром, солью, табаком, фото- и боеприпасами, я вышел из Шухтункурта. До Есс-талях-тора было больше ста километров.
Последнюю остановку перед озером я сделал в юрте Еман-курт, что значит «святая юрта». В ней жил старик — ханты Езин. Он был шаманом.
Езин накормил меня, пригласил заночевать, потом стал расспрашивать, куда идёт мой путь.
— Хочу Ух посмотреть…
— Ух?! — Полуслепые узкие глазёнки старика стали совсем-совсем маленькими и очень злыми.
Он задумался, поглаживая пальцами подбородок, из которого все волосы, по старому хантыйскому обычаю, были тщательно выщипаны. Потом, гневно гримасничая и морща дряблую желтую кожу, Езин потряс головой, покрытой редкими волосами.
— На Ух ходить не можно, — сказал он, — нельзя ходить. Пропадёшь. Всё равно пропадёшь. Шибко худое место. Шайтан сердиться будет.
— Ничего, старик, — попробовал я успокоить Езина. — Твои боги на меня не обидятся. А шайтана, ты же знаешь, я не боюсь.
Я улегся на лежанку и укрылся оленьими шкурами, а старый шаман еще долго бормотал какие-то страшные-слова, видимо, призывая лесных духов помочь ему остановить осквернителя священных мест.
— Запомни мое слово, начальник. Шибко худо тебе будет. Шаман знает богово, боги шибко тебя обижать будут. Ружьё твоё стрелять не будет. Ноги твои ходить не будут. И собака твоя пропадёт. Не ходи на Ух.
Ну, что ты с ним поделаешь, с этим упрямым полоумным стариком!?
Езин сердито повозился в углу юрты и вышел на улицу покормить мою лайку Грозного рыбой. Сердиться — сердись, а законы гостеприимства не забывай.
Вернувшись, он спросил:
— Дорогу знаешь? Кто поведёт тебя?
— Я иду с Ильёй Номиным.
Через несколько минут мы распрощались.

Первые неудачи
До Есс-талях-тора оставалось километров тридцать. Почти всё время я шёл по подснежной болотной воде, изредка пересекая заросшие сосняком и ельником сухие островки. Я спешил к озеру, чтобы там, остановившись, подсушиться и сварить пищу. Но пёс мой Грозный, обычно неутомимый, деятельный, энергичный, сегодня был почему-то вял и устало плёлся в стороне.
Лишь поздно вечером добрались мы до острова. Через сутки туда явился и Номин со своей лайкой Ворсиком.
Мы собирались с Ильёй ложиться спать, как вдруг совсем недалеко, метрах в ста от нас, раздался какой-то дикий нечленораздельный крик. Я вздрогнул и непроизвольно съёжился. Высокий дребезжащий звук входил в уши, как игла, и, достигнув предельной резкости, внезапно оборвался. Почти тотчас возник другой — такой же протяжный и дикий, но низкий, густой, тяжёлый. Он оборвался так же, как и первый.
Это не был голос человека. Но это кричал и не зверь.
Я сидел без движения. Илья тоже притих, испуганный, подавленный, дрожащий. В больших и светлых его глазах застыл страх. Собаки ощетинились, напряглись, но в нерешительности замерли на месте.
Взметнулись золотой игривой стайкой искры от костра, рассыпались и, потухая, медленно упали вниз. Мы подвинулись к огню. И вдруг снова из чёрной плотной тьмы, обступившей нас, раздался дребезжащий визгливый вопль:
— Гхрьа-а-а-а!
А за ним низкое и гулкое:
— У-у-у-ух!
Нужно было что-то сделать, предпринять, хоть слово громкое вымолвить, чтобы встряхнуться. Иначе, казалось, так и окаменеешь навек, сдавленный тоской и страхом. С усилием глотнув слюну, я прохрипел:
- Ничего, Илья, не трусь… Это зверь кричит.
Илья покачал головой. Он не верил. Я и сам не верил этому. Я знаю повадки зверей и знаю их голоса. Так не кричит ни одно из животных. Но кто же это?
Или — что?
Нужно было гнать от себя страх, и уже громко и упрямо я повторил:
— Зверь!
Потом я взял ружье и выстрелил в кричавшую тьму.
Больше в ту ночь вопль не повторялся, но заснул я лишь под утро. А Илья так и не сомкнул глаз.
Утром мы двинулись в путь — к верховьям Уха.
Путь наш лежал по топким моховым болотам, поросшим сосновым нюром — деревцами высотой в человеческий рост. Меж болот — кедровые острова и сосновые боры. У берегов болотных речушек лепится к земле посуше березняк и ельник. На десятки километров раскинулись заросли багульника, и над землёй висит дурманящий запах его белых цветов.
Мой Грозный ник всё больше. Он ничего не ел и слабел с каждым днём. Уже не поспевая за мной, он еле волочил ноги, но всё же — верный, преданный пёс! — тащился вперёд. Последние два дня своей жизни Грозный приходил к месту наших ночёвок лишь утром. Придет, ляжет и смотрит, все смотрит на меня затуманенными грустными глазами. Тащить его на себе я не мог: тяжело и бесполезно.
Однажды Грозный не пришёл и утром. Я ждал его безрезультатно. Он остался навсегда, погибнув где-то в урмане.
Тогда вспомнились мне недобрые слова шамана. Не зря, видно, кормил старик Грозного перед моим уходом.
Ночью три раза пронзительно и жутко кричал всё тот же… неизвестный.
Через несколько дней пути мы в болотах нашли район, где берёт начало Ух. Пробираясь по течению речной струи, мы дошли до того места, где Ух определённо принял вид реки метра в четыре шириной.
Выбрав островок посуше, мы сделали стоянку. В тот день мне удалось застрелить оленя — первого и последнего за время моей экспедиции на Ух. Убив его, я навялил и накоптил мяса. Илья в это время вырубил из прочного тяжёлого кедра днище для лодки. Для обшивки бортов мы использовали лёгкую сосну и с помощью топора и тесла смастерили лодку. Выбрав ель посуше, вырубили из неё два весла.
На следующий день наша лодка уже плыла по Уху. Но радоваться пришлось недолго. К ночи лодка остановилась: Ух струился по болоту-зыбуну, среди громадных, тесно прижимающихся друг к другу кочек. Пришлось тащить лодку на себе. Лишь утром река опять стала рекой, найдя своё русло.
К вечеру Ух снова растёкся по болоту, и снова всю ночь тащили мы лодку и припасы на себе — замёрзшие, мокрые, по грудь в зыбкой прогнившей воде. Ведь среди неё мы не могли остановиться для отдыха.
И опять те страшные, леденящие душу крики…
«Чёрт возьми! Когда же кончится эта галиматья?» — думал я, с тревогой посматривая на Илью. Эти дикие ночные крики действовали на него значительно сильнее, чем на меня. В глазах Ильи не исчезали настороженность и испуг, при каждом повторении криков он бледнел и дрожал всем телом.
В зыбуне мы мучились три ночи. И только на четвёртые сутки кончились опостылевшие смрадные болота. Вода стала чище и глубже. Вплотную подошёл к реке урман. Берега, густо поросшие елью, пихтой, кедром и сосной, надвинулись тёмной глухой стеной. Лишь посредине — над водой — светлела узкая полоска бледного северного неба.

«Шайтан пускать не хочет»
Бобров на Ухе оказалось действительно немало. Было радостно: не зря я решил обследовать эту реку. Мне удалось сделать много интересных фотоснимков. Всё время вёл я маршрутную съёмку и заносил на схему места бобровых поселений.
— Что рисуешь, Борис? — спрашивал Илья.
Я объяснял ему. Номин недоверчиво качал головой:
— Ам номсеум, атим (я думаю нет). Ты шайтана след ищешь, а?
— Атим, Илья, атим. Я для людей дорогу рисую.
— Зачем другим людям сюда дорогу знать? Не надо это. Шайтан шибко сердиться будет.
Я пытался объяснить — зачем. Бобров разводить будем. Недаром пушнину называют «мягким золотом». Номин за неё от Москвы товары получит и деньги. Москва за нее машины получит и золото. Новые дома будем строить, просторные, красивые, тёплые. Школы построим. Дети Номина учиться будут. И сам Номин, если захочет, — тоже.
Илья лишь недоверчиво качал головой.
Случилось в эти дни несчастье: исчезла лайка Номина — Ворсик. Отошла куда-то по берегу в сторону и — как не бывало её. Думали: вернётся. Нет, не пришла. Неважная была у Номина собака, а всё же… всё же это была собака.
Номин испуганно таращил глаза на лес и молчал. Опять мне вспомнились злые слова шамана.
В тот же день свалилось еще одно горе. Перетаскивая лодку через упавшие деревья, мы промокли, замёрзли и решили подсушиться. Я вышел на берег и, выбрав в густой чаще маленькую полянку, разложил костёр. Илья в это время подтаскивал лодку к берегу. Пока он возился у воды, я, пригретый огнём, заснул коротким тревожным сном. Внезапно — бывает иногда так: словно кто-то незримый толкнёт тебя, и ты мгновенно просыпаешься — внезапно я очнулся и сразу вскочил на ноги. Илья сидел у костра и дремал.
— Илья! Лодку подтащил?
Си, си (да, да), — встрепенулся Номин.
Я сквозь чащу посмотрел на берег. Лодки не было.
— Илья, где лодка?
— Олы, тыпал (есть, тут).
— Нет лодки, Илья!
Он поднялся, огляделся, и лицо его сразу сделалось встревоженным и испуганным.
— Шайтан, Борис!.. Шайтан лодку утопил.
Я подбежал к берегу. Лодка была на месте, но… под водой.
Теперь-то я всё знаю… А тогда, увидев, что у лодки в нескольких местах отлетела на швах смола, я решил, что это — результат нашей небрежности.
Все мои записи и фотоприпасы сильно подмокли, часть их испортилась. Соль и сахар растворились в воде, сухари превратились в кашицу. Нетронутыми остались лишь спички да порох, закупоренные в специальные баночки.
Потом… Не думал я, что подведёт нас мой старый друг — урман. А вот подвёл. Вплотную подступил он к берегам Уха, и многие деревья — полусгнившие, поваленные ветрами громадины, — упав поперёк реки, преградили нам путь.
Лодку приходилось перетаскивать через деревья, местами волочить по берегу. Поваленные деревья встречались всё чаще и чаще. Пять суток тащили мы лодку на своих руках. Я всё надеялся: будет возможность плыть. Её не было. Ночные крики повторялись.
Илья ворчал:
— Минунг эри юн (пойти надо домой). Шайтан велит…
Мы, собственно, и так шли домой. У меня скопился довольно богатый материал о здешних бобрах и составилось вполне определённое мнение о реке. Но Илья хотел идти через лес: подальше от «святыни шайтана» и путь короче. Я же убеждал его пробираться по Уху на Конду. Илья упрямился:
— Шайтан вперёд пускать не хочет. Шайтан сердится.
У нас кончились продукты.
Два дня тащились на пустой желудок.
— Минунг юн, — всё чаще повторял Илья.

Голодная тайга
В тот вечер как-то особенно тяжело было на душе. Над урманом собрались грозовые тучи, и шалый ветер, качая деревья, выл больно уж тоскливо.
Голодные, мы сидели у костра на берегу сурового неприветливого Уха.
— Давай спать, Илья, — предложил я Номину.
— Атим. Я посижу.
— Ну, посиди. — И я завернулся в брезент…
Утром у тлеющего костра Номина не оказалось. Я, было, подумал, что он ушёл от меня, но сразу же от этой мысли сделалось стыдно. Не может такого случиться. Просто отошёл в тайгу попытаться промыслить что-нибудь.
Прошёл час. Прошло два часа. Илья не возвращался. Я ждал. Прошло пять часов, шесть… Я кричал Номина, стрелял. Тишиной, глухим безмолвием отвечал мне урман.
Я провёл на этом месте ещё ночь, но Илья не пришёл, и наутро я двинулся в дорогу.
Истощённому и ослабевшему, мне было уже не под силу одному тащить лодку. Оставался один путь — через урман на запад, к юртам Тимка-пауль.
И я пошёл на запад…
Неопытным людям трудно представить себе, что в нетронутом, диком лесу, имея ружьё, человек может погибнуть голодной смертью. По представлению многих, тайга всегда кишит животными и птицами. Кого хочешь стреляй. Увы, бывает и не так.
Был июнь — самый пустой для таёжного охотника период, а без собаки — совсем безнадёжный. Птицы засели в гнёзда на яйца, многие из них линяли, прячась в травах. Лоси и олени ушли в непролазные чащи, скрываясь там со своей только что появившейся на свет молодёжью. Глухая, мёртвая — вот именно мёртвая — тишина заполняла урман.
Если бы жив был мой Грозный!.. О, этот пёс что-нибудь бы да разнюхал — не зверя, так птицу, не птицу, так зверюшку. Но моего верного пса не было, и я тащился вперёд один, усталый, голодный, злой — на запад, напрямик, напролом.
В первый день я прошёл километров тридцать, во второй — меньше, а в третий уже только километров двенадцать. Слабость всё сильнее сковывала тело. Нога передвигались с трудом — злым и упрямым усилием воли…
Это случилось на четвёртый день. Я проходил через красивый, чистенький, как парк, сосновый бор. Вдруг в стороне, в лощине, заросшей ельником, раздался крик дрозда.
Ох, как забилось моё сердце!.. Мясо! У меня будет кусок мяса — и, весь сжавшись, затаив дыхание, я стал подкрадываться к ельнику. Ничего не подозревавшая птица деловито трещала на дереве. Сейчас, вот сейчас трепещущий комочек мяса упадет к моим ногам.
Вот я прицелился, вот выстрелил, вот уже падает убитый дрозд. И в тот же миг с рявканьем и пышканьем из-под поваленной ели выскочила медведица и крупными скачками направилась прямо на меня…

Несостоявшийся поединок
Позднее один из егерей нашего заповедника, старый манси Николай, уверял всех, что меня спасла его молитва.
В тот час, когда я, обессиленный, еле стоящий на ногах, сжимал слабеющими руками ружьё, готовясь к поединку с медведицей, Илья Номин подходил к своей юрте. Да, он пришёл домой…
В ту ночь, как я узнал это позднее, произошло следующее. Когда я уснул, Илья, сидевший у костра, услышал, как кто-то тихонько зовёт его по имени. Он испугался и хотел разбудить меня. Но в это время он увидел за деревом человеческую фигуру. Это был шаман Езин. Номин, удивленный, подошёл к нему.
— Боги шибко сердятся, Илья, — зашептал старик. — Ты слышал — шайтан кричал?.. Да-да, это он кричал. Шайтан будет убивать того, кто ходит по святым местам. Боги позвали меня, я пришёл и принёс им жертву. Я попросил у них, чтобы шайтан не убивал тебя. Боги сказали мне: пусть манси Илья живёт. Только пусть уходит, скоро-скоро уходит…
Это он, Езин — ревнивый и упрямый хранитель шаманских тайн — всё время тайно преследовал нас. Он кричал по ночам, надеясь, что страх прогонит нас обратно. Он испортил лодку и убил собаку Номина. Всё это я узнал позднее…
В ту ночь Езин увёл Илью. Он уговорил его оставить меня в жертву шайтану. Уверен был шаман, что не выйти мне из тайги, и святое место останется по-прежнему неведомым для людей, глухим, недоступным, а воля шамана и его сила — по-прежнему священными.
Вернувшись домой, Номин лёг спать, никому не рассказав обо мне. Но его жена оказалась болтливой. И пополз по тайге слух: «Илья вернулся, а Борис остался в урмане».
Уже к вечеру на ближайшей ПОС (производственно-охотничья станция) это стало известным. Директор станции спешно выехал к юрте Номина.
— Где Борис? — спросил он у Ильи.
— Тапал (там, по ту сторону), — невозмутимо отвечал Номин.
— Где там?
— В урмане. На вершине Уха.
Он указал место в верховье реки — совсем не то, где меня оставил. Так велел Езин.
Директор ПОС немедленно послал в верховья Уха людей.
В тот день, уходя на поиски в тайгу, и молился за меня своему деревянному идолу старый манси Николай.
…А с медведицей получилось так. Когда, рассерженная внезапным шумом выстрела, она выскочила из-под ели и бросилась ко мне, я немедленно зарядил второй ствол пулей. В правом пуля сидела у меня и раньше. Зверь пробежал метров двадцать и остановился. Я прицелился, собираясь спустить курок, и тут вспомнил, что старые охотники всегда говорили мне:
— Прежде чем стрелять в медведицу, подумай.
Я вспомнил этот мудрый совет и хорошо сделал. Левый ствол моего ружья давал осечку. Подумав, я решил первый выстрел сделать именно из этого ствола: если произойдёт осечка, я не прогадаю — второй осечки этого же капсюля не будет. Если же я выстрелом из левого ствола не убью, а лишь пораню медведицу, у меня в запасе останется заряд в безотказном правом стволе. А тогда важна будет каждая доля секунды. И пусть зверь подойдёт ещё ближе. Ни в коем случае не отступать — от этого медведи лишь смелеют.
Так обдумал я своё положение. Конечно, оно заняло совсем немного времени — лишь столько, сколько нужно белке, чтобы перепрыгнуть с ветки на ветку.
Я сделал несколько шагов вперёд, стал за толстое дерево и прислонился к нему. Приготовив на всякий случай нож, я стал ждать.
Медведица пофыркала и тоже спряталась за дерево. Через минуту она вышла из-за ели, сделала несколько крупных скачков и вновь укрылась, уже за другое дерево.
«Вот хитрая бестия», — подумал я.
А «бестия», фыркая и урча, передвигалась от дерева к дереву всё ближе ко мне. Я не отводил стволов с её лба. Медведица недовольно рюхала, и её маленькие глазки свирепо блестели. Вот она остановилась шагах в двадцати от меня.
«Пора!»
Я нажал спусковой крючок. Цок. Медведица резко вздёрнула голову, прислушалась. Я снова щёлкнул, взводя курок. И в этот миг её как ветром сдуло. Бросилась в сторону и тотчас исчезла в чаще молодого ельника. Остановилась там, зафыркала, закричала, завозилась.
Смотрю, с ели слезает медвежонок. За ним второй. И оба — в чащу, к мамаше. Хотелось, очень хотелось пристрелить одного медвежьего парнишку, да здравый смысл удержал: в клочья разорвёт меня их мать.
Чаща, в которой засела медвежья семья, была очень близко от меня, временами я видел медведицу между, ветками. Но стрелять не стал. Не мог я тогда стрелять не наверняка.
Так и остались они там. И дрозд мой с ними остался. А я ушёл.

Наперегонки со смертью
В тот же день, часа через полтора, мне встретился ещё один кусок мяса в виде птицы. Это был глухарь. Он линял, не мог взлететь и бежал по земле. Сгоряча, обрадовавшись удаче, я выстрелил в качающуюся над травой голову убегающей птицы, не перезарядив ружья дробью. Пуля, припасённая для медведицы, в глухаря не попала. Моя надежда поесть исчезла в лесной траве.
После этого я уже ни разу не встречал дичи. Я ел тонкие кисловатые листочки лиственницы, жевал какую-то, похожую на пырей, траву, сосал свой кожаный ремень — и это была вся моя пища.
Но я продолжал идти. Во что бы то ни стало я должен был дойти до юрт. (Кто вперёд: я или смерть).
С каждым днём, с каждым часом убывали мои силы. Я ослабевал всё больше и больше. Ноги казались ватными — они подгибались и не хотели слушаться. Я мог преодолевать лишь несколько километров за сутки. Болота и речки стали для меня непреодолимыми препятствиями. Приходилось их обходить. Случалось, набредёшь на болото, повернёшь вдоль края, чтобы обойти, идёшь, идёшь, а край ещё загибается назад. Кружишься целый день, а вечером вновь подойдёшь к тому месту, откуда ушёл утром.
Где-нибудь в буреломе зацепится нога за дерево, упадёшь — и лежишь целый час: силы подняться нет.
Не помню, на седьмые или на восьмые сутки голодного путешествия по лесу наткнулся я на сумех — амбар с припасами, установленный на высоких столбах. Строят их местные охотники, оставляя в них на всякий случай продукты и разные припасы. Недобрый случай какой или охота приведёт манси к этому месту — он знает: есть у него в сумехе на чёрный день мука или сухари, соль и сушёное мясо.
Увидел я сумех — обрадовался страшно: это же спасение! Это жизнь!..
Амбарчик стоял на деревьях высотой метров в пять или шесть. Стволы их были гладко очищены и отполированы, чтобы зверь какой-нибудь, росомаха не разграбили добра. Под деревьями лежала толстая жердь с зарубками. Приставив её к амбару, охотник забирается наверх.
С бьющимся сердцем взялся я за эту своеобразную лестницу… Проклятая слабость! Я не мог поднять жердь. Я тужился, кряхтел, обливался потом — бился всячески. Но — тщетно!
До вечера возился я с жердью, окончательно вымотал себя и, наконец упав, уже не мог встать на ноги…
А люди с верховий Уха вернулись ни с чем. Ни у реки, ни в тайге они не могли найти меня. За это время все кругом были подняты на ноги. Партиями по несколько человек люди уходили в урман на поиски.
Уже нарочный директора ПОС известил заповедник — база его была в двухстах двадцати километрах — о случившемся. Оттуда тоже спешили на помощь. Я этого, конечно, не знал, а если бы и знал — что толку?.. Меня окружали мёртвое безмолвие урмана, чаща, болото, смерть.
Своего тела я не чувствовал. Его как бы не стало. Полное бессилие принесло удивительную легкость телу. Необычайно хорошо работал мозг. Я сознавал всё совершенно отчётливо, предельно ясно.
Лёжа во мху у сумеха, я написал записку для тех, кто когда-нибудь найдёт моё тело. Разводить костёр в тот вечер я уже не стал: лишние движения. Наступила ночь, и я заснул.
Сон освежил меня. Проснувшись утром и лёжа на спине, я случайно взглянул на тонкую высокую сосну в нескольких метрах от меня. Вот где спасение!
Тогда и сослужил мне свою лучшую службу этот старый охотничий нож. С лихорадочной поспешностью я начал подрубать им сосну. Не знаю сколько я потратил времени. Здоровый человек обыкновенным столовым или перочинным ножом подрубил бы это дерево в несколько раз быстрее меня. Я часто и подолгу отдыхал. Наконец ещё усилие — и сосна повалилась на сумех.
Передо мной был мост в жизнь.
Но — мост-то мост, а надо ещё суметь по нему пройти.
Медленно, отдыхая через каждые полметра, взбирался я наверх. Подтянусь, всажу нож в ствол, отдохну, держась за нож, опять подтянусь, снова всажу — и так до сучьев. А они были высоко.
И каким же горьким, каким обидным было моё разочарование, когда я очутился в амбарчике!.. Старые шкуры, глиняный черепок, наконечники стрел, пустые мешочки, обломок сабли времён Ермака да ещё какая-то рухлядь — вот всё, что было0 там. Стоило из-за этого мучаться!..
Но нет! Что-то желтеет вон в том углу… Да, да, конечно, ведь это мука. Мука! Хлеб… Словно кто-то сдавил мне горло.
Её было граммов двести — отсыревшей, полусгнившей муки, когда-то нечаянно рассыпанной здесь. Наверное, ни один старатель не собирал с такой тщательностью золотой песок, с какой сгребал я эту вонючую муку.
Через несколько минут я уже пёк на костре лепёшки, завернув кусочки теста в листья.

Воля зовёт вперёд!..
А потом… Потом я опять шёл. Правда, не в буквальном смысле этого слова. Вернее будет, если я скажу: барахтался в урмане, полз, лез, корчился, карабкался — всё, что угодно, но, в общем, двигался.
Воля! Она толкала меня, тянула, тащила. Туда, на запад, к заветному жилью манси. Часто очень хотелось лечь, упасть, чтобы больше не вставать, не мучаться. Так хотелось телу. Но мозг — не велел. Для того ли, чтобы погибнуть, шёл я на Ух и терпел все невзгоды?! Я нёс с собой ценные научные материалы. Их ждала от меня моя страна. Чёрт возьми, ведь жизнь ещё теплится во мне!. Быть может, завтра придёт смерть. Но — завтра. А сегодня, пока во мне есть хоть маленькая частица жизни, я буду изо всех остатков сил биться и за эту частицу. Нет, только вперёд!..
На десятый день наткнулся на охотничий тёс — лесную тропу от зарубки к зарубке. По большим и ровным стёсам я узнал сильную и ловкую руку знакомого манси Кирилла Дунаева. До юрт оставалось уже совсем немного — меньше двадцати километров.
Последние пять или шесть километров я преодолевал сутки. Это выходит… Один километр за четыре часа. Четыре метра в минуту. В двадцать пять раз медленнее обычного. Вот какая арифметика.
Хватаясь за деревья, шатаясь, я еле-еле перебирал ногами.
Упаду — и не могу встать. Ползу. Ползти тоже было очень трудно.
Когда я услышал лай собаки, у меня покатились слезы, и я хотел побежать. Рванулся и упал. Упал и, хоть убей меня на месте, не могу ни встать, ни пошевелиться. Такая была обида!..
Отдышался еле, приподнялся на четвереньки — и дальше.
Мой вид, наверное, был очень страшен. Худой — одни кости — бледный, грязный, заросший, исцарапанный, трясущийся от слабости и волнения, в одежде, изодранной в клочья, подползал я к юртам.
Крайней была юрта Кирилла Дунаева. Я добрался до неё и, не вставая с четверенек, постучал.
— Кто там? — из-за двери спросила меня Авдотья, жена Кирилла.
— Это я — Борис.
— Борис?!
— Ну да, я… Открой, Авдотья.
— А зачем ты пришёл, Борис?
— Авдотья, мне плохо… Поесть… Открой…
— Иди в урман, тебе там ходить надо.
Моя давнишняя знакомая, обычно очень приветливая и гостеприимная, она препиралась со мной минут десять. Мужа её дома не было, все мужчины из юрт ушли в тайгу, искать меня. Потом оказалось: Авдотья думала, что это был не я, а явилась из мира мёртвых моя тень.
Вот какая была история.
После этого я месяца два болел. Распух весь, цынга мучала. Откуда-то достали мне две сырые картофелины — на четыре приёма. Очень хорошее лекарство, помогло…
А на Ухе я думаю побывать ещё. Только, надо полагать, экспедиция эта сейчас повторится совсем в другом виде. Несколько лет назад у меня был гость из тех краёв. И кто, вы думаете?
Входит в комнату низкий, приземистый человек в унтах, в куртке из оленьей шкуры. Уже в годах. Снял шапку, говорит: «Здравствуйте». А я смотрю на него, вижу что-то знакомое в лице и никак не вспомню, кто такой.
— Однако, не узнаёшь Номина? — говорит.
— Илья?!
Улыбнулся, головой закивал. А мне всё не верится, что это он. Побрит, волосы пострижены «под бокс». И выговор чистый.
— Ты как в Свердловск попал?
— Приехал вот. Командировка.
— Садись, пожалуйста, гостем будешь.
Илья оказался по-прежнему не слишком многословным.
— Приехал — моторы надо получить, — объяснил он. — Потом — книги. Дунаева Авдотья новый приёмник просила. Потом…
— Постой, постой. Какие книги, моторы?..
Он удивлённо взглянул на меня своими большими светлыми глазами, потом улыбнулся, видимо, поняв моё недоумение.
— А я моторист. Мотористом работаю.
Когда я спросил, не для себя ли он книги покупать собирается, Илья чуть не обиделся и не без гордости сказал:
— Какой такой советский человек, который читать не умеет!
— А Езин, шаман, читать разрешает? — не удержался я от лукавства.
И тут, боюсь, я потерял изрядную долю доверия ко мне в душе Номина. Он отвечал с укоризной:
— Однако, ты плохо головой думаешь. Сам говорил ещё когда: шайтана нет, и шамана не надо. Не знаешь разве? Нет их у нас сейчас. А старик — худой это был человек, обманщик — помер…
После этой встречи я и подумал, что экспедиция моя будет совсем не такой, как двадцать лет назад...

Шаман Т.И. Номин.

Святилище расположено приблизительно в 25 км вверх от устья р. Няйс, левого притока Северной Сосьвы, впадающего в нее около Няксимволя. ...
Тулям-ур-ойка и Каль-нехос относятся к духам-покровителям, издавна почитаемым манси верховьев Северной Сосьвы.
Святилище “держат” манси Номины

"...Впервые на конкурс заявились сельскохозяйственная артель «Щекурьинское» Березовского района и ООО «Большой Ларьяк» – Нижневартовского. В обоих хозяйствах работают преимущественно коренные жители. Предприниматель Анатолий Петухин создал бригаду и намерен расширять и совершенствовать рыбный промысел на реке Вах. «Щекурьинское» имеет комплексную базу для переработки ягод, оленины, но в основном – рыбы. Проекты этих соискателей были довольно привлекательны, потому что конкретно решали проблему безработицы среди коренного населения. После долгого обсуждения предпочтение отдано березовчанам...."

"...Национальные общины района
В последние годы в традиционных отраслях хозяйствования получили развитие такие формы организации производства и занятости как национальные общины. На сегодняшний день в Нижневартовском районе зарегистрированы и работают 8национальных     общин:   «Аборигены  Севера»     (д. Чехломей),     «Верхне-Вахская»      (с. Корлики),          «Кылас»   (с. Большетархово),  «Туесок» (п.Аган), «Большой Ларьяк» (д. Большой Ларьяк), «Варьеган» (с. Варьеган), «Возрождение» (с.Корлики),«Устье» (д. Усть-Колек-Еган) и «Ганжеево» (п. Аган).
Община коренных малочисленных народов Севера «Большой Ларьяк»
Нижневартовский район, д. Большой Ларьяк,
Батурин Николай Николаевич – председатель,
Петухин Анатолий Анатольевич – заместитель председателя 8 922 404 26 04
Основные виды деятельности:
сбор, закуп у населения и реализация дикоросов (орех, ягода, грибы)
добыча реализация рыбы, боровой дичи, мясо диких животных
добыча и реализация дикой пушнины..."

До 1930 года территория Обского Севера неоднократно передавалась в административное подчинение крупным городам Западной Сибири. Так, в 1925 г. часть земель Ваховской волости была передана Западно-Сибирскому краю, административным центром которого стал город Томск. 13 июня 1928 года в Ларьяке состоялся съезд родовых советов, на котором был избран первый состав Туземного районного исполнительного комитета (ТУЗРИК).

Тогда же в Ларьяк на постоянную работу направляют первых инспекторов милиции – Ивана Михайловича Аристова, Кузьму Перфильевича Лотова, Николая Александровича Перевалова и других. Состав инспекторов часто менялся из-за плохих бытовых условий и некомпетентного руководства со стороны ТУЗРИКа. Высокое начальство заезжало в Ларьяк редко, и милиционеры, как говорили тогда, варились в своем котле.

С образованием в декабре 1930 года Остяко-Вогульского национального округа встал вопрос о передаче ему Ларьякского района. Однако это произошло только в конце 1932 года, после чего в Ларьяк на постоянную работу в органы милиции, суда и прокуратуры прибыли следователи М.А. Орлов, Смолин, В.Н. Провков, нарсудья Н.С. Спасенников и оперуполномоченный ОГПУ А.Е. Волков.

В 1934 году ТУЗРИК реорганизовали в районный исполнительный комитет, при котором было создано районное управление милиции (РУМ). Начальником милиции назначили Василия Никитовича Провкова. По его и Волкова инициативе в Ларьяке  были построены здание милицейского управления и общежитие для работников милиции, суда и прокуратуры. Поскольку основным видом транспорта оставался гужевой, то при управлении милиции построили конюшню, где держали лошадей для выездов в поселки (в летнее время добирались туда и на лодках). Построили и здание КПЗ. Осужденных увозили в окружной центр тоже на лошадях, как говорили тогда, гнали этапом.

В те далекие годы милиционерам приходилось нелегко. Многие не выдерживали больших нагрузок и длительных командировок в дальние юртовые поселения, других не удовлетворяла низкая заработная плата. В результате  сотрудники уезжали из района или переходили на другую работу. Текучесть кадров в то время была основной проблемой  правоохранительных органов.

В апреле 1933 года для выявления и ликвидации преступных элементов на территории Ларьякского района была создана военная ячейка, в которую вошли работники правоохранительных органов В. Н. Провков, А. Е. Волков, М. А. Орлов и Н. С. Спасенников. К этому обязывала оперативная обстановка.

Так, в январе 1934 года сгорела в Тольке недавно построенная там фактория агентства «Уралпушнина», которая вела товарообмен с остяками. Для расследования этого происшествия в Тольку срочно выехал отряд милиции во главе с Николаем Александровичем Переваловым. Приезд милиционеров и поиски виновных в поджоге фактории вызвали недовольство у местных жителей.

В перестрелке с агрессивно настроенными остяками Перевалов погиб. Похоронили его со всеми почестями в Ларьяке.
А тем временем волнения среди толькинских остяков продолжались. В марте 1935 года отряды добровольцев Ларьякской милиции, которые возглавили А. Е. Волков и председатель райисполкома С. К. Сигельетов, выехали на оленях в далекую Тольку. Большинство мятежников, узнав о приближении отрядов милиции, укрылись в урманах.

Но серьезные стычки с остяками все же произошли. Раненый в одной из перестрелок Федор Прасин, вожак мятежников, пытался укрыться в Корликах. При попытке снова уйти в тайгу он был окружен и убит. Ранение в ногу получил и командир милицейского отряда А.Е. Волков.

22 мая 1936 года на заседании бюро райкома ВКП(б) было принято решение о ликвидации контрреволюционных группировок в юртах Большого Ларьяка. Начались аресты по всему берегу Ваха и его притокам. При этом пострадало много людей случайных, не причастных ни к каким группировкам.

В марте 1939 года на Эмтор Пуголе, близ Большого Ларьяка, произошло зверское убийство учительницы, ликвидатора неграмотности Марии Семеновны Петухиной, приехавшей в Ларьяк из Томской области по путевке комсомола. В тот трагический день она шла на праздник, посвященный 8 марта, где ей должны были вручить комсомольской билет. Вскоре сотрудники милиции раскрыли преступление,  и убийцы предстали перед судом...."

И непонятно, какая ипостась была главнее.

Вот фрагмент воспоминаний молодой девушки Н.И. Силиной, заброшенной к манси Северной Сосьвы не только в статусе учительницы, но ещё и в ранге уполномоченного по рыбзаготовкам: «Был случай, когда я перепугалась. Приехали на священное озеро [религиозные воззрения обских угров запрещают промысел в таких водоёмах. – Я.Я.], раскинули полога, в которых спасались от комаров. Их было столько, что брошенный платок держался на воздухе. Вот один старичок посмелее и говорит «Ну вот, давай, показывай, как лучше рыбу ловить». Думаю: «Конец мне!» Посмотрела на них, на всё, что окружает, и громко, акцентируя каждое слово, начала говорить: «Сети уже в лодке, садитесь и вы в лодку, отъезжайте от берега, отпускайте сети в воду и ждите, пока рыба ни попадёт, а она обязательно попадёт. Когда пора сети вытаскивать – вы лучше меня знаете. Меня послали не рыбачить, а контролировать. Я каждый день должна давать сведения, сколько государству сдал рыбы ваш колхоз». Переглянулись, по-своему поругались, но поехали. Добыли не много, но я приехала живой. На рыбалку я больше не ездила…».

Не всем так везло. Так, в декабре 1933 г. на священное озеро Нум-То (Божьем озере), прежде всегда закрытом для рыболовства, прибыла колхозная бригада для промысла. Такое осквернение сакрального пространства ничем не отличалось от поведения монголо-татар, которые заезжали на лошадях в церкви и гадили там на иконы.  Доведённые до отчаяния люди, привычный мир которых разрушали самым варварским образом, не в кремлёвских идеологах и не в партийно-государственном аппарате, а именно в этих непосредственных представителях очевидного для них зла видели своих главных врагов. И боролись с ними всеми возможными способами, включая самые жестокие.

В эти жернова культурного противостояния попали и обитатели р. Ваха – молодая учительница М.С. Петухина и группа местных хантов (преимущественно из рода Прасиных). У каждого была своя правда. И никто из них не мог отступить. Они были обречены самой историей. Так тоже бывает. Свидетельством тому – архивный документ.

[Приговор окружного суда Ханты-Мансийского национального округа Омской обл. в с. Ларьяке от 7–15 января 1941 г.]

Отметка об исполнении приговора.                                                                                                                                                         копия

ПРИГОВОР

Именем Российской Советской Федеративной Социалистической

Республики

7–15 января 1941 года Окружной суд Ханты-Мансийского округа, Омской области в с. Ларьяк

в составе: председательствующего зам. пред. суда Лесникова, народных заседателей Зубова и Вергуновой, с участием пом. прокурора окр. прокурора Кайгародова и защиты в лице адвоката Киреенко, при секретариате Драмерецким,

рассмотрев в закрытом судебном заседании дело по обвинению Прасина Константина Ивановича – 38 лет, уроженец юрт Эмтор Б[ольше]-Ларьякского сельсовета Ларьякского района Омской области, из семьи охотника-бедняка, по национальности хантэ, гр-н СССР, неграмотного, беспартийного, не военнообязанного, не судимого, до ареста проживающего в Эмтэр-Пугол Б[ольше]-Ларьякского сельского Совета Ларьякского района, по спе­циальности охотника-рыбака, состоящего членом рыбоартели «Ударник 2-й пятилетка», работавшего председателем артели, женатого, имеющего семью; жену, мать дочь 5 лет, имеющего дом, амбар, 3 оленя, невод, содержащегося под стражей с 3/IV-1939 года. Обвиняется по ст. 58–8–II УК PCФСР.

2. ПРАСИНОЙ Екатерины Тимофеевны – 26 лет, уроженка юрт Олений Бор Ларьякского с/совета Ларьякского района Омской области, из семьи охотника-бедняка, по национальности ханты, гражданка СССР, неграмотной, беспартийной, ранее не судимой, проживающей до ареста в Эмтор-Пугол, замужняя, является женой подсудимого Прасина Константина Ивановича, имеющая с ним совместное хозяйство, домохозяйка, содержится под стражей с 8/IV-1940 г. Обвиняется по ст. 58–8–II УК PCФСР.

3. ПРАСИНА Ефима Антоновича – 50 лет, уроженца юрт Эмтор-Пугол Б[ольше]-Ларьякского с/совета Ларьякского района Омской области, по происхождению из семьи охотника-средняка, по национальности ханты, гр-на СССР, неграмотного, беспартийного, ранее со слов не судимого, до ареста проживающего в Эмтор-Пугол Б[ольше]-Ларьякского с/с Ларьякского района Омской области, состоящего членом рыбоартели «Ударник 2-й пятилетки», рядовым, по специальности охотника-рыбака, женатого, имеющего семью: жена, сын и дочь, все трудоспособные, имеющего хозяйство: 3 оленя, невод, 10 сетей и дом совместно с др., занимавшегося шаманством среди хантэйского населения, содержащегося под стражей с 13/IV-40 г. Обвиняется по ст. 17–58–8 УК РСФСР.

4. ПРАСИНА Ивана Ефимовича – 17 лет, уроженца Эмтор-Пугол Б[ольше]-Ларьякского с/с Ларьякского района Омской области, по происхождению из семьи охотника-средняка, по национальности хантэ, гр-н СССР, неграмотного, беспартийного, не судимого, до ареста проживающего в Эмтор-Пугол Б[ольше]-Ларьякского с/совета Ларьякского района Омской области, по специальности охотника-рыбака, холост, проживающего в семье отца Прасина Ефима Антоновича, привлечённого по настоящему [делу], содержащегося под стражей с 13/IV-1940 г. Обвиняется по ст. 17–58–8 УК РСФСР.

5. ПРАСИНОЙ Дарьи Николаевны – 70 лет, уроженка юрты Лапчинские Ахтиурского с/с Ларьякского района Омской области, по происхождению из семьи охотника, по национальности хантэ, гражданина [Так в тексте. – Я.Я.] СССР, неграмотная, беспартийная, не судимая, до ареста проживающая в Эмтор-Пугол Б[ольше]-Ларьякского с/с Ларьякского района Омской области, замужняя, семьи 1 муж, имеющая хозяйство: дом, амбар, лошадь, невод и сети, содержащаяся под стражей с 13/IV-40 г.

6. ПРАСИНА Ивана Александровича – 71 год, уроженец из Эмтор-Пугол Б[ольше]-Ларьякского с/с Ларьякского района Омской области, по происхождению из семьи охотника-бедняка, по национальности хантэ, гражданина СССР, неграмотного, не судимого, до ареста про­живающего в Эмтор-Пугол Б[ольше]-Ларьякского с/с Ларьякского района Омской области, состоящего рядовым членом рыбоартели «Ударник 2-й пятилетки», по специальности охотника-рыбака, вдовый, имеющий хозяйство совместно с сыном: дом, амбар, 1 лошадь, 7 оленей, невод и сети, содержащегося под стражей с 10/IV-40 года.

7. ПРАСИНА Антона Ильича – с 1913 года рождения, уроженца Эмтор-Пугол, Б[ольше]-Ларьякского с/с Ларьякского района Омской области, по происхождению из семьи охотника-бедняка, по национальности хантэ, гражданина СССР, неграмотного, б[ес]п[артийного], несудимого, имеющего привод в органы милиции за хулиганство, до ареста проживающего (с 3/III-1939 года) в Эмтор-Пугол Б[ольше]-Ларьякского с/с Ларьякского района Омской области, состоящего рядовым членом рыбоартели «Ударник 2-й пятилетки», по специальности рыбака-охотника, женат, семьи – жена ПЕЧИКОВА Александра Ивановна, привлечённая по на­стоящему делу, мать и сын 9 лет (проживает в интернате), имеет совместное хозяйство с ПРАСИНЫМ Константином Ивановичем, содержа­щегося под стражей с 13/IV-1940 г.

8. ПРАСИНОЙ Ирины Константиновны – 39 лет, уроженка юрт Чевкино Ларьякского с/с Ларьякского района Омской области, по происхождению из семьи охотника-бедняка, по национальности хантэ, гр-ка СССР, неграмотная, б[ес]п[артийная], не судимая, до ареста проживающая в Эмтор-Пугол, домохозяйка, замужняя, является женой подсудимого ПРАСИНА Ефима Антоновича, проживающая с ним в одной семье и имеющая совместное хозяйство, содержащаяся под стражей по настоящему делу с 13/IV-40 г.

9. ПРАСИНА Афонасия [Так в тексте. – Я.Я.] Алексеевича – 39 лет, уроженце Юрт Ромкино Б[ольше]-Ларьякского района Ларьякского с/с Омской области, по проис­хождению из семьи охотнике-бедняка, в родстве арестовано 3 брата органами НКВД в 1936 году, по национальности хантэ, гр-на СССР, неграмотного, б[ес]п[артийного], не судимого, до ареста проживающего юрты Ромкино Б[ольше]-Ларьякского с/с Ларьякского района, состоящего членом рыбоартели «Советский рыбак», по специальности охотник-рыбак, холост, одинок, имеющего хозяйство: I олень, I амбар, I невод и 5 сетей, содержащегося под стражей с 28/IV-40 года.

10. ПЕЧИКОВОЙ Александры Ивановны – с 1913 г. рождения, уроженка юрт Васюган Каргасокского района Новосибирской области, по происхождению из семьи бедняков, по национальности хантэ, гр-ка СССР, неграмотная, б[ес]п[артийная], не судимая, проживающая до ареста Эмтор-Пугол Б[ольше]-Ларьякского с/с Ларьякского района Омской области, домохозяйка, замужняя, муж ПРАСИН Антон Ильич, обвиняемый по настоящему делу, есть сын Печиков Фёдор Васильевич – 9 лет, проживающий в интернате школы, содержащегося под стражей по на­стоящему делу с 13 апреля 1940 года.

11. КАТКАЛЕВА Якова Николаевича – 75 лет, уроженца юрт Кулун-Игол Карликовского с/с Ларьякского района Омской области, по происхождению из семьи охотника-бедняка, со национальности хантэ, гр-на СССР, неграмотного, б[ес]п[артийного], не судимого, до ареста проживающего юрты Кулун-Игол, состоящего членам рыбоартели «Искра», вдов, проживает совместно с сыном, имеющего хозяйство: 4 оленя, I невод и 4 сети, содержащегося под стражей с 13/IV-1940 г. Обвиняется по ст. 17–58–8 УК РСФСР.

Рассмотрев материалы предварительного и судебного след­ствия, окрсуд УСТАНОВИЛ:

В октябре 1938 года Ларьякским отделом народного образо­вания в Б[ольше]-Ларькский с/с юрты Эмтор была направлена ликвидатор ПЕТУХИНА Мария Семёновна для ликвидации неграмотности среди хантэйского населения. По прибытию в Эмтор-Пугол Петухина Мария Семёновна как член социалистического общества поставила своей задачей привлечь всех жителей Эмтор-Пугол для обучения грамоте, для чего она сама непосредственно ходила в каждую юрту, беседовала индивидуально с каждым неграмотным для того, чтобы привлечь к учёбе и ликвидировать неграмотность.

Т. Петухина как ликвидатор неграмотности, помимо этой своей основной работы, оказывала и практическую помощь в деле выполнения планов рыбо-добычи и пушнины, активно выступала на проводимых собраниях и наводила резкую критику против тех, кто не хотел и противодействовал выполнению государственных планов.

Некоторые жители Эмтор-Пугол, видя в тов. Петухиной М.С. активного члена социалистического общества в деле проведения культурной революции и других гос. мероприятий среди хантэйского населения, и чтобы изгнать её, стали всячески ей противодействовать в деле проведения ликвидации неграмотности, не посещали учёбу, всячески оскорбляли, пытались избивать, выбрасывали столы, на которых тов. Петухина М.C. занималась с неграмотными, но тов. Петухина мужественно всё это переносила и продолжала свою почётную, порученную работу – ликвидировала неграмотность среди хантэйского населения, несмотря на то, что она почти не получала никакой помощи, которую она хотя и просила.

Тов. Петухина как активист-общественник была принята в Ленинский комсомол и в день 8 марта должна была на торжест­венном заседании получить комсомольский билет.

Но подлая шайка шаманов, убийц и их приспешников с 6 на 7 марта 1939 года зверски убили тов. Петухину Марию Семёновну путём удушения. Убийство и издевательство над тов. Петухиной было при следующих обстоятельствах:

по приезду ликвидатора Петухиной в Эмтор сразу некоторыми жите­лями начались над ней издевательства, шаман Прасин Г.С. (ныне умерший) отрыто высказывался среди хантов о том, что «учиться нам не надо, и ликвидатора надо отсюда гнать» – в этом его поддержала обвиняемая Прасина Екатерина Тимофеевна, которая и на судебном следствии заявила, что «Я над Петухиной издевалась потому, что я русский народ ненавижу, и не хотела, чтобы у меня жила Петухина».

Обвиняемая Прасина Е.Т. неоднократно выбрасывала столы на улицу, на которых занималась Петухина с неграмотными, пыталась избивать Петухину, в феврале 1939 года схватила топор, которым пыталась зарубить т. Петухину, но благодаря того, что Петухина перепрыгнула через койку и убежала в другую юрту, осталась не зарубленной.

В феврале месяце 1939 года обвиняемый ПРАСИН Ефим Антонович с нетрезвом состоянии перевернул стол, на котором занималась Петухина с неграмотными, разбросал книги, выругал её нецензурными словами, а также пытался избить, намахиваясь на неё кулаками, при этом говорил, что «нам учиться не надо».

Прасин К.И. как хозяин дома, зная об издевательствах над Петухиной, потворствовал этому, даже сам неоднократно ругал Петухину.

5 и 6 марта 1939 года в доме обвиняемого ПРАСИНА К.И., где также проживали Прасин Е.А. с женой Ириной Константиновной и сыном Иваном Ефимовичем, Прасин Григорий Васильевич (ныне умерший) с дочерью Еленой и приехавший 3 марта 1939 года в эту же юрту Прасин Антон Ильич с женой Печиковой А.И. и сыном Фёдором, была организована групповая пьянка – кроме проживаю­щих в доме, в пьянке приняли участие Прасин Иван Александрович, Прасин Афон. Алексеевич, Каткалев и другие. Во время пьянки обв[иняемая] Прасина Е.Т. стол, на котором занималась Петухина, выбросила на улицу, говоря, что «и без них тесно», прогоняла Петухину с койки.

6 марта вечером, ещё было светло, как народ, который находился в юрте, уснули, за исключением Прасина К.И., его жены Екатерины Тимофеевны, Прасина Григория Савельевиче (ныне умерший) его дочери Елены Григор., Прасина Ефима Антоновича – эти все были в доме – и Прасина Ивана Ефимовича, который был на улице, Прасин Константин и его жена Екатерина поймали Петухину на улице, последняя пошла в Б[ольшой] Ларьяк, чтобы избежать избиения, и стали её избивать. Петухина вырвалась от них и сразу же побежала в Б[ольшой] Ларьяк на расстоянии 12–15 километров. Боясь ответственности, Прасина Екатерина заявила своему мужу Прасину Константину о том, что «я сегодня выбросила стол Петухиной, она сразу же что-то стала писать, сейчас она пошла в с/с и заявит на нас, надо её догнать и убить». Присутство­вавший при этом шаман Прасин Григ. сразу же поддержал Екате­рину, сразу запрягли оленей и на одной нарте шаман Прасин Г.С., шаман Прасин Е.А. и хозяин Прасин Константин поехали дого­нять Петухину. Догнав её не доходя Б[ольшого] Ларьяка около трёх километров, поймав её в стороне от дороги на 80–100 метров, все трое зверски убили её путём удушения,

т.е. совершённое преступление Прасиным Константином Ивановичем, Прасиной Екатериной Тимофеевной попадает под признак ст. 58–8–II УК РСФСР, и Прасина Ефима Антоновича – ст. 58–8 УК.

Прасина Ирина Констан. и её сын Прасин Иван Ефимов., зная о всех издевательствах над Петухиной со стороны Прасиной Е.Т., Прасина К.И, Прасина Г.С. и Прасина Е.Л., терпеливо умалчивают и скрывают преступную контрреволюционную деятельность по­следних; кроме того, Прасин И.Е., будучи трезвым и был на улице, когда Прасины К.И. и Е.Т. избивали Петухииу, которую он видел, как она пошла в Б[ольшой] Ларьяк, умалчивает и скрывает организованную погоню за Петухиной, боясь выдать отца и других убийц, т. к. они все ему являются родственниками, т. е. совершённое деяние Прасиными Ириной Конст. и Иваном Ефим. подпадает под признаки ст. 17–58–8 УК РСФСР.

Прасина Дарья Николаевна, узнав о преступной деятельно­сти, совершённой Прасиными В.И. и Е.Т. в части избиения Петухиной от Прасиной Настасии Егоровны, которая видела, как они избивали Петухину, которая, вырвавшись от них, убежала в Б[ольшой] Ларьяк, при поездке на допросы вместе с Прасиной Н.Е. наказала ей, что­бы она ничего на следствии не говорила, а скрыла от следствия, что Константин и Екатерина избивали Петухину, наказывала, что «говори, что мы живём в другом доме, а поэтому ничего не знаем и не видели», т. е. совершённое ею деяние подпадает под признаки ст. 17–58–8 УК РСФСР.

В отношениях предъявленного обвинения Прасину Ивану Александровичу, Прасину Афонасию Алексеевичу, Прасину Антону Ильичу, Печиковой Александре Ивановне и Каткалеву Якову Николаевичу по ст. 17–58–8 УК РСФСР материалами судебного следствия не подтверждено. Установлено, что они до избиения и ухода Петухиной напились до сильного опьянения и уснули; кроме того, они об издевательствах над Петухиной, которые начались с мо­мента её приезда в Эмтор-Пугол, знать не могли, т. к. они здесь не проживали. Прасин А.И. и Печикова А.И. прибыли в Эмтор-Пугол в ночь с 3 на 4 марта 1939 года, в силу чего они ответ­ственности не подлежат.

Опрошенные в качестве обвин[яемых] Прасин К.И., Прасина Е.Т. в предъявленном им обвинении на следствии виноватыми себя признали.

Прасины Ефим Антонович, Ирина Константиновна, Иван Ефимович и Дарья Николаевна виноватыми себя признали частично.

Совершённый состав преступления Прасиными Константи­ном Ивановичем, Екатериной Тимофеевной, Ефимом Антоновичем, Ириной Константиновной, Иваном Ефимовичем и Дарьей Николаев­ной полностью подтверждён показаниями свидетелей,

а поэтому в силу изложенного и руководствуясь ст. 319–320 УПК РСФСР

ПРИГОВОРИЛ:

Прасина Константина Ивановича, Прасину Екатерину Тимофеевну, на основании ст.ст. 58–8–II УК РСФСР и ПРАСИНА Ефима Антоновича на основании ст. 58–8 УК РСФСР подвергнуть к высшей мере наказания – РАССТРЕЛУ с конфискацией всего лично им принадлежащего имущества.

ПРАСИНА Ивана Ефимовича подвергнуть мере наказания на основа­нии ст. 17–58–8 УК РСФСР на восемь лет лишения свободы с последующим поражением избирательских прав на два года.

ПРАСИНУ Ирину Константиновну и ПРАСИНУ Дарью Николаевну на ос­новании ст.ст. 17–58–8 УК РСФСР подвергнуть мере наказания на пять лет лишения свободы, с последующим поражением избира­тельских прав на два года каждую.

В силу ст. 29 УК РСФСР предварительное заключение Прасину Ивану Ефимовичу, Прасиной Ирине Константиновне и Прасиной Дарье Николавне зачесть срок отбытия меры наказания исчислять с 13 апреля 1940 г.

Прасина Ивана Александровича Прасина Афонасия Алексеевича, Прасина Антона Ильича, Печикову Александру Ивановну и Каткалева Якова Николаевича в силу ст. 326 п. 3 «б» УПК РСФСР по суду

о п р а в д а т ь.

Судебные издержки по делу взыскать с осужденных Прасина К.И., Прасиной Е.Т., Прасина Е.А., Прасина И.Е. Прасиной И.К. и Прасиной Д.Н. в сумме 1500 рублей в доход республики.

Меру пресечения всем осужденным оставить содержания под стражей.

Оправданных для освобождения этапировать в Ханты-Мансийскую тюрьму.

В силу ст. 469 УПК РСФСР приговор обжалованию не подлежит.

Председательствующий– М. Лесников

Нарзаседатели                                   1. Вергунова
                                                         2. Зубов

Копия верна:         зам. пред. Окрсуда  – Лесников

Секретарь окрсуда         – Пузина

Эту историю помнят и рассказывают на Вахе до сих пор. Вот цитаты из научного отчёта 2008 г. доктора исторических наук Е.В. Переваловой.

Каткалева (Прасина) Татьяна Фёдоровна (1944 г. р.),
Каткалев Антон Николаевич (1947 г. р.).
с. Корлики Нижневартовского р-на.
«Мой отец, Николай Яковлевич Прасин, во время колхозов был председателем. Из Большого Ларьяка русскую учительницу убили. Наши ханты пили, а когда очухались, на них уже все подозрения пали (моего деда Якова Григорьевича Прасина и его жену Татьяну обвиняли тоже в этом преступлении). А люди разное говорят. Её один парень любил, у него лошадь в мыле была, возможно, он догнал и убил её. Русский, говорят, тот эсэром был, отсиживался. Отец на оленей сел и поехал, а её уже занесло снегом, и улик никаких не осталось».

Коханова Мария Яковлевна (русская),
п. Ларьяк Нижневартовского р-на.
«Мария Петухова – приезжая, учительницей здесь была в 1938 или 1939 г. Здоровая, высокая, с косами. Ей надо было к хантам идти, так как они не хотели детей в школу отдавать. Там на стойбище её за косы к нартам привязали и таскали. Их судили, целая толпа Прасиных».

Полина Звезда (1912 г. р.).
п. Ларьяк Нижневартовского р-на.
«Убили ханты русскую учительницу Петухину, ей не больше 20 лет и было. Она поехала за Чехломей, в Большой Ларьяк за озеро. Ханты не хотели учить детей Она молоденькая, а её послали. На оленях ханты её догнали и убили. Труп нашли. В старом ларьякском клубе, что стоял на берегу, судили 6 человек (4 мужчин и 2 женщин). Они были не ларьякские, они не вернулись больше».

Помнят и несчастную Марию Семёновну Петухину, которая в своём стремлении стать лучом света в тёмной царстве даже не успела выйти замуж и родить детей. Одно время её имя носила одна из ларьякских школ. И сегодня её огороженная могила находится в Ларьяке.

Можно усомниться в эстетике надмогильного памятника из обрезка трубы и растрескавшегося бетона, но не надо сомневаться в памяти местных жителей – все знают, кто здесь похоронен, за могилой ухаживают местные школьники…

Могила М.С. Петухиной в п. Ларьяке Нижневартовского р-на. 2008 г. Фото:

Что больше всего радует в этой истории, если слово «радует» вообще здесь уместно? Даже в наше время озлобленности и общественного противостояния никто из местных жителей не злословил и не злословит по поводу разыгравшейся 82 года назад трагедии. Никто не принимает какую-то одну сторону. Все одинаково жалеют и убитую молодую девушку, и сгинувших Прасиных. Где-то на подсознательном уровне и сегодня, и все прошедшие десятилетия люди понимали трагизм переломных моментов истории, когда у каждого – своя правда. Как понимают и другое – эти переломные моменты не только были, но и будут. И в ожидании будущего надо учиться пониманию, прощению и милосердию на уроках прошлого.

Команчи Урала...или все что я знаю о манси применительно к ГД...

"...Белый бог с голубыми глазами

Люди в Берёзово живут разные. Впрочем, у нас в России они всегда делились на тех, кто сажал, и кого сажали, на тех, кто охранял и кого охраняли, а ещё на тех, кто стрелял и в кого стреляли...Когда пора начинать думать о душе? В сорок лет, наверное, ещё рано. А в девяносто семь уже поздно. Хотя, говорят, покаяться никогда не поздно. Вот только кается человек, если признаёт, что грешил. А если ищет себе оправдание? Ищет и вроде находит. Но грехи спать всё равно не дают – приходят из прошлого бесплотными призраками, стоят у изголовья.

Шестьдесят пять лет прошло, а он помнит их ещё живыми – кого в лицо, кого по имени, и слова их последние, обращенные к нему, тоже никак не может забыть.В тридцатые годы ханты называли его «белый бог с голубыми глазами». Красив был участковый Иван Каренин. Власть вершил в Березовском районе, на территории – куда там иным европейским  государствам!

– Да какая там власть! – машет он теперь рукой. – Тихо жили, спокойно. Краж не было, хулиганства никакого. Дел-то всего ничего, самые тяжелые – недостачи у продавцов в продмаге да ханты, бывало, вешались. С чего? Да кто их разберёт...Покоя не нарушали даже политические, которых пароходами  высаживали в Берёзово и окрестных посёлках. Да что там – в чистом месте выгружали очередную партию, люди вгрызались в песчаный берег, получался посёлок, как, например, Андра.

А сколько было таких. Но ссыльные жили тихо, не бузили, понимали, что выхода у них нет: кругом вода да тайга – куда убежишь?

И всё-таки есть, что вспомнить бывшему участковому Ивану Александровичу Каренину. Вот, к примеру, знаменитое Казымское восстание. Посёлок Казым от Берёзово по нашим меркам далековато, по местным – рукой подать, всего каких-то сто километров. На родовых угодьях ненцев, на святых местах раскинулось богатое рыбой озеро Нум-то. Но что советской власти до святых мест, когда нужно выполнять план по рыбе: на озеро отправилась бригада рыбаков.
Шаманы не пустили чужих людей в свои угодья. Тогда для проведения воспитательной работы в Казым поехали партийные работники. О чём они говорили, как говорили – свидетелей не осталось, но только коммунистов ненцы взяли в заложники, а в Берёзово отправили петицию с требованием не трогать святое озеро. В ответ против мирного населения бросили войска...Ненцы защищались, пока в их охотничьих ружьях не кончились патроны, потом сдались. Заложников, впрочем, это не спасло: восставшие привязали их к нартам и таскали по тундре. Тела погибших выдали властям только через пару месяцев. Коммунистов с почестями похоронили в центре Берёзово и назвали их именами улицы в посёлке.

Участковый Каренин непосредственно в этих событиях не участвовал, работал в то время в Саранпауле. Первый раз участников восстания видел лишь издали – зимой, на лошадях, со связанными за спиной руками арестованных везли в Ханты-Мансийск, проводить следствие. Но суд состоялся в Берёзово, и уже отсюда приговорённых к тюремному заключению участковый Каренин сопровождал в тобольскую тюрьму.
– Вёз их на пароходе, в трюме. Всего было человек пятьдесят, все пожилые, с бородками, молодых среди них не было. Сидели они тихо. А нас, сопровождающих, было четверо, все с револьверами, Прибыли в Тобольск рано утром, пришли в тюрьму, а их не принимают – что-то с документами не так. А мне их куда? Сидят себе на площади перед тюрьмой на корточках... Но потом всё же приняли. А мы в тот же день домой. Слышал, что кто-то из них вернулся...

Начальником конвоя, сопровождавшего заключённых, он потом будет не раз –позже, в 37-38-м годах, когда начнётся «настоящая работа». Партиями отправляли  тогда в Ханты-Мансийск, Тобольск и Омск ссыльных, оптом записанных во враги народа. А враги-то – старики да старухи, кроме них, в посёлках оставались только женщины – рабочая сила да маленькие дети.

– Одна старуха,  – вспоминает Каренин, – до Ханты-Мансийска не дошла, умерла в дороге. А ещё знакомого один раз уводил, из зырян, по прозвищу Тошвань,– так мне неудобно было ему в глаза смотреть.Ещё бы! Знал ведь, не мог не знать, что ждёт в ханты-мансийской тюрьме всех, кого он сопровождал. Все они теперь в Книге расстрелянных, как, например, семидесятилетний ссыльный Иван Глоткин – скромный бухгалтер с берёзовского рыбозавода.

– За что их? – спрашиваю.– Советскую власть ругали...Но не эти в большинстве своём неизвестные Каренину ссыльные не дают ему спать душными летними ночами. В те годы волна расстрелов докатилась и до Берёзово. В центре посёлка, там, где сейчас красуется новая музыкальная школа, стояла конюховка (конюшня).

В этой конюховке только за одну ночь без суда и следствия отправили на тот свет около ста местных жителей, в основном манси. Почти всех участковый знал по именам. Приговорённые к смерти за несуществующие преступления ждали своей участи в здании местной милиции, которое находилось через дорогу от конюховки.

К ним отнеслись гуманно – завели патефон, чтобы смертники не волновались и не сорвали «акцию». Что они слушали в последние минуты жизни? Классику? Или песни, прославляющие советскую родину? Догадывались ли о том, что их ждёт?Выводили по одному. Сопровождал их от милиции до места казни участковый Каренин...

– Я  не стрелял! Я только заводил в конюховку. Там их подхватывали под руки,уводили вглубь, ставили лицом к стене на колени и стреляли в затылок из «мелкашки». Многих я знал. Вёл их, а они просили: не стреляй!Стрелял – не стрелял... Убить сто человек – это ж тяжелая работа! Трудно представить, что палачи трудились без отдыха, не сменяя друг друга. Как они не сошли с ума от такого количества трупов?! Нормальному человеку даже представить такое невозможно!

За что? Объяснение одно: – Они на своих праздниках всё говорили: надо советскую власть ломать! Как-то меня послали в горы шамана искать по фамилии Хозымов – он народ подбивал. Три дня я за ним ходил, наконец, нашёл, ночь с ним в одном чуме спал, приковав к себе на¬ручниками, а потом в Берёзово привёз...(Кстати, тогда и пошла легенда о боге с голубыми глазами, победившем шамана: «И открылась дверь чума, и вошёл бог...»)

– Знали ведь, что его ждёт?– Знал... А что было делать? – время было такое: если бы я отказался, то и со мной так же поступили бы. А шаман, говорят, всё равно потом сбежал и на берегу повесился.

В шестидесятые в местной берёзовской газетке в интервью с Карениным эта история подавалась совсем по-другому: как геройский поступок, проявленный в борьбе с врагом советской власти. Вот вам и объяснение – и почему ханты вешались, и к вопросу о «стрелял – не стрелял»: порука-то была круговой и кровавой.

Расстрелянных в конюховке людей одуревшие от крови палачи перетащили в соседнюю хомутовку – до следующей ночи. Убитых Каренин и его помощник раздели, чтобы легче было на телеги грузить и легче закапывать. Они долго думали, как поступить с малицами и прочей одеждой. Хотели продать да побоялись: вещи-то все ручной работы, единичные, не фабричный ширпотреб, а вдруг кто из родных или знакомых опознает! Решили сжечь. Следующей ночью, когда Берёзово погрузилось в сон, убитых вывезли в лес, который начинался сразу за поселковой больницей, и закопали всех в одной большой яме. Яму, и сейчас вспоминает Каренин, усмехаясь, тяжело было копать: зима, земля застыла.

Спустя несколько лет, уже вернувшись с войны, которую он провел на Дальнем Востоке, охраняя заключенных, строивших железную дорогу, Каренин пытался найти эту братскую могилу, но так и не смог: примерное место, говорит, могу указать, а точно – нет. Но безвинно убиенных никто и не искал. Нет и на месте расстрела ни креста, ни другого памятного знака.

В юности Иван Александрович Каренин, а родом он хоть и из Берёзовска, но только Пермской области, жил бедно: семья – одиннадцать человек, семь душ детей. Мать, говорит, пекла хлеб с травой пополам. Оттого и в милицию пошёл служить, что муки шесть килограммов в месяц давали да кило сахару.

Пенсионер Каренин жизнью доволен: пенсия персональная – пять тысяч рублей, губернатор за возраст, как за выслугу лет, ещё восемь сотен подбрасывает. Скважину вот ему во дворе пробурили, крышу перекрыли – как не помочь ветерану. Три газеты бесплатно получает. А ещё, между прочим, выписывает вестник «Здоровый образ жизни». «Мне бы, – говорит, – сейчас жить да жить. Радоваться да жить!».

Но сам признаётся: спать не могу! На столе у него – сборник «Известия ЦК КПСС» за 1956 год, открытый на странице, где указано число расстрелянных в годы репрессий. Мешает она, эта цифра, спокойно проводить последние отпущенные Богом дни. Иван Александрович Каренин прожил долгую жизнь.

В январе 2006 года ему исполнилось сто лет. Но вот что интересно – вспомнить нечего. На закате дней своих он вспоминает лишь ту единственную ночь в конюховке и повторяет, как заклинание: я не стрелял!..."

Артефакты древних шаманов привезли с Севера новосибирские ученые

Уникальные шаманские атрибуты привезли новосибирские ученые из экспедиции на север Сибири. Этнографам удалось воссоздать обряд «чудобразия» вплоть до костюмов жрецов. Итогами полевого сезона непростого «коронавирусного» года поделились сотрудники отдела этнографии Института археологии и этнографии СО РАН.
Экспедиция этнографов из Новосибирска в 2020 году получилась короткой, но опасной. Вместе с соратницей по непростым северным экспедициям Ириной Сальниковой искать артефакты и изучать культуру коренных малочисленных народов  Ямало-Ненецкого и Ханты-Мансийского АО отправился доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник отдела этнографии Института археологии и этнографии СО РАН Аркадий Бауло.

«Сезон был очень тяжелым. Из-за ситуации с эпидемией коронавируса, сроки экспедиции были короткие. Кроме того, произошло резкое падение воды. Мы работали вдвоем, постоянно передвигались на моторной лодке. Нередко из-за маловодья приходилось лодку толкать с помощью березового шеста. Нас постоянно сопровождали хищники, куда бы мы не шли, везде были следы громадных медведей, хищники могли прийти и к костру», - рассказывает о трудностях экспедиции-2020  Аркадий Бауло.

Но находки, обнаруженные в ходе экспедиции, с лихвой компенсировали ученым все трудности. Они касаются шаманизма у северных народов. Костюмов и атрибутов шаманов историки вообще находили крайне мало, кроме, пожалуй, бубнов. Новосибирские ученые обнаружили не только одежду жрецов, но и уникальный колдовской артефакт.

«Историки практически не встречали халатов, обуви, головных уборов, поэтому любая, даже минимальная находка, связанная с одеянием шамана, является уникальной, - объяснил исследователь. - Мы впервые нашли шаманский наголовник. Судя по крупному бисеру и оловянным отливкам-украшениям, это третья четверть XVIII века, эпоха Екатерины II».

Сохранились и воспоминания путешественников тех времен о шаманских обрядах народов Севера:
«Ворожей или волхв, связавшись, бросается на землю и делает разные своей харей чудобразия, ломается и, при великом в чуму огне, коверкается с плачевным разговором и ожидает пришествия дьявола»
Так писал о шаманских обрядах В.Ф. Зуев.

В доме одного их хантов удалось  увидеть редкий шаманский атрибут – шпагу середины  XVIII века. Рукоять боевого оружия была перевязана веревкой. «Шпага использовалась при гадании – один конец веревки привязывали к эфесу, а второй к кончику лезвия. Шаман раскачивал шпагу на пальце, пел песнопения и гадал, почему умер человек или куда пропал скот», - рассказал этнограф.

Среди находок ученых есть и фигурки духов-покровителей, сделанные из стрел. Ханты и манси верили, что такой оберег помогает сражаться и покровительствует в охоте. На святилищах обнаружилась еще одна интересная находка – антропоморфная деревянная фигурка, иттарма, в которую, как верили северяне, вселяется душа умерших. Такие семейные божества хранятся в домах и святилищах.

«Временное вместилище души умершего человека – это феномен, который существует только у хантов и манси.
Когда умирает человек, через 4-5 дней изготавливают фигурку из дерева, либо из свинца. Ее садят в коробку со стаканом чая, сахаром и хлебом. Рядом горит керосиновая лампа.
Она горит 40 дней, если умерла женщина и 50 дней, если умер мужчина. Это связано с поверьем, что у мужчины 5 душ, а у женщины 4. Иттарма вселялся в одну из душ, и если через какое-то время в семье рождался ребенок, обязательно приглашали жреца, который должен был опознать, душа какого предка вселилась в этого ребенка. Если вселялась душа погибшего, фигурку помещали в сундук и уносили на чердак, она становилась духом-покровителем семьи, в которой жил погибший», - рассказывает доктор исторических наук.

Не обходятся обские угры и без жертвоприношений. Убивают, как правило, коня или оленя. Это связано с культом всадника – одним из главных божеств хантов и манси. До сих пор ученые находят жертвенные покрывала, которыми покрывали спину животного перед совершением обряда, и сакральные шлемы, устанавливающиеся на «седло». Так ханты и манси представляли, будто сам дух оседлал коня и готов умчаться на нем в небо. 
Позже шкуру убитого животного подвешивали на дерево, а мясо съедали с «великою радостью и непрестанным пением дьявольских песен…»

«Несмотря на короткую экспедицию и многие трудности, то, что удалось собрать  в музейные фонды нашего института, является большой удачей. Без ложной скромности могу сказать, что все музеи занимаются ровно тем же самым, но ни один музей не собирает такие коллекции, которые собираем мы», – подытожил Аркадий Бауло.

Бауло Аркадий Викторович

Зам. директора по научной работе, доктор исторических наук

Родился 29 мая 1959 г. в г. Новосибирске.

Образование: гуманитарный факультет Новосибирского государственного университета (1981).

Учителя: Г.И. Пелих, И.Н. Гемуев.

Кандидатская диссертация: «Жертвенные покрывала как феномен обрядовой практики обских угров (генезис и эволюция)» (1997), научный руководитель И.Н. Гемуев.

Докторская диссертация: «Обские угры: атрибутика и миф (металл в религиозно-обрядовой практике XVIII–XX вв.)» (2002).

Научные интересы: этнография, археология.

Научно-организационная деятельность:
член Экспертного совета по истории ВАК; эксперт РАН, РНФ;
зам. председателя Диссертационного совета при ИАЭТ СО РАН;
ученый секретарь Объединенного ученого совета по гуманитарным наукам СО РАН;
ответственный секретарь журнала «Археология, этнография и антропология Евразии»; член редколлегии: «Томского журнала лингвистических и антропологических исследований», журнала «Этнография».

Экспедиционная деятельность:
этнографические исследования в Березовском, Белоярском р-нах ХМАО – Югры, Шурышкарском р-не ЯНАО.

Автор более 115 научных публикаций, в том числе наиболее значимые:

Монографии
Казымский клад. – Новосибирск: Изд-во ИАЭТ СО РАН, 2020. (в соавт. с Белогай О.И.)
Экспедиции Измаила Гемуева к манси: этнокультурные исследования в Нижнем Приобье: Т. 1: 1983–1985 годы. – Новосибирск, 2016.; Т. 2.: 1986–1990 годы. – Новосибирск, 2017.
Священные места и атрибуты северных хантов в начале XXI века: Этнографический альбом. – Ханты-Мансийск, 2016.
Священные места и атрибуты северных манси в начале XXI века: Этнографический альбом. – Ханты-Мансийск, Екатеринбург, 2013.
Древняя бронза из этнографических комплексов и случайных сборов. – Новосибирск, 2011.
«Тобольское серебро» в обрядах вогулов и остяков. – Новосибирск, 2009.
Mansi mythology. – Budapest, 2008 (with Gemuev I.N., Lyitsidarskaya A.A., Sagalaev A.M., Sokolova Z.P., Soldatova G.E.)
Сынские ханты. – Новосибирск, 2005 (совместно с Г.А. Аксяновой, Е.В. Переваловой, Э. Рутткаи, З.П. Соколовой, Г.Е. Солдатовой, Н.М. Талигиной, Е.И. Тыликовой, Н.В. Федоровой).
Атрибутика и миф: металл в обрядах обских угров. – Новосибирск, 2004.
Культовая атрибутика березовских хантов. – Новосибирск, 2002.
Небесный всадник. Жертвенные покрывала манси и хантов. – Новосибирск, 2001 (совместно с И.Н. Гемуевым).
Мифология манси. – Новосибирск, 2001 (совместно с И.Н. Гемуевым, А.А. Люцидарской, А.М. Сагалаевым, З.П. Соколовой, Г.Е. Солдатовой).
Святилища манси верховьев Северной Сосьвы. – Новосибирск, 1999 (совместно с И.Н. Гемуевым).

Статьи
Атрибут селькупского шамана с изображением мамонта // Вестник археологии, антропологии и этнографии. – 2018. – № 3 (42).
Жертвенные покрывала обских угров: итоги столетнего изучения // Этнографическое обозрение. – 2017. – № 3.
«Старик священного города»: иконография божества в облике медведя по археологическим и этнографическим данным // Археология, этнография и антропология Евразии. – 2016. – Т. 44. – № 2.
Боги и люди: жизнь под одной крышей // Археология, этнография и антропология Евразии. – 2015. – Т. 43. – № 2.

Духи-покровители в китайских шапочках
11
марта
2015
Аркадий Бауло«Мы живём, под собою не чуя страны…» Эта мандельштамовская строка, быть может, применима к городским обывателям, но не к этнографам, добирающимся до самых глухих мест. О том, как они работают и что наблюдают в арктических районах России, рассказал заместитель директора Института археологии и этнографии СО РАН доктор исторических наук Аркадий Викторович Бауло.

— На общем фоне института отдел этнографии невелик: 16 человек. При этом мы действуем по двум направлениям. Первое — это традиционная этнография, то есть изучение материальной и духовной культуры народов Сибири, второе — так называемая этносоциология, из самого названия которой следует сосредоточенность на их современных проблемах. Традиционная ветвь тоже делится надвое: одни мои коллеги исследуют  славянские этносы, другие — коренные народы Сибири. Лично я со студенческих пор иду по последнему из этих путей, занимаясь обскими уграми —хантами и манси.

Моя тематика — это мировоззрение и религиозно-обрядовая практика обских угров. Замечу, что в процессе работы мы обнаруживаем самые удивительные предметы. В отличие от находок археологов они не вызывают сенсаций в прессе, но от этого не теряют своей уникальности. Вот один из примеров: Сасанидская империя, признанное мировое культурное явление. В 7-м веке нашей эры эта держава была сметена арабами, от неё мало что осталось: мусульмане уничтожали любое «языческое» искусство. Немногое из уцелевшего — знаменитые блюда с изображениями  царской охоты. Их известно  около 20, крупнейшее собрание сосредоточено в Эрмитаже. Остальные — в Метрополитен-музее, в Лувре… И вот на священном месте хантов в 2001 году обнаружили и описали блюдо со сценами охоты шаха Ездигерда Первого (конец 4-начало 5 века). Там оно и находится: единственное, найденное в Сибири, и второе в мире — с изображением этого властителя. Первое хранится в Нью-Йорке: оно долгое время считалось поддельным, а наша находка доказала его подлинность за счёт совпадающих деталей. Ещё одно блюдо, среднеазиатское, со сценой осады крепости, найденное нами раньше, имеет аутентичного двойника в собрании Эрмитажа: тоже уникальный случай.

А на этом снимке серебряный фигурный ритон, который ханты воспринимают как изображение духа-покровителя. Он сделан в восьмом-начале девятого веков нашей эры на территории современного Афганистана: в мире подобных сосудов для вина этой эпохи сохранилось всего пять или шесть. В экспедиции 2014 года мы нашли на одном из святилищ серебряный рубль Петра II. Этот император правил всего два года, монеты с его изображением считаются нумизматической редкостью и стоят до 6-8 тысяч евро. Нам же такая находка говорит о торговых связях русских людей и манси в середине 18-го столетия, которые мы раньше не фиксировали.

Если посмотреть на все народы России, то только у двух, как раз у хантов и манси, на святилищах сегодня можно найти атрибутику, относящуюся к средневековью, к эпохам бронзы и раннего железа, причем эти предметы могут быть иранского, китайского, волжско-булгарского, русского происхождения… Священные места обских угров одновременно являются их сокровищницами и поэтому представляют двоякую научную ценность. Каждая такая находка позволяет под новым углом посмотреть на историю торговых отношений, культурных связей и в целом увидеть прошлое не таким, каким оно виделось ранее.

Разумеется, священные места хантов и манси представляют, прежде всего, религиоведческий интерес. Принято считать, что верования — сфера очень консервативная, почти не реагирующая на перемены в образе жизни. Но сейчас на святилищах северных народов мы отмечаем явные следы глобализации. Раньше фигурки духов-покровителей и их одежда изготавливались по старинному канону, своими руками. Теперь люди пошли по тому же пути, что и вся страна: зачем выпускать что-то самим, когда можно купить на стороне? Посмотрим на снимки одного и того же святилища, сделанные в разные годы. Сначала мы видим антропоморфные фигуры божков в самодельной одежде и головных уборах, затем их постепенно заменяет китайский ширпотреб. На голове центрального персонажа спортивная вязаная шапочка с надписью Boss: не потому, что Хьюго, а потому, что главный. Если раньше на священных местах в обрядах жертвоприношения употребляли самодельную брагу, потом водку, то теперь мы находим баночки от «Балтики» и колы.

https://www.sbras.info/system/files/upload/2015-03-11/Boss_0.jpg

Для традиционной культуры глобализация губительна, особенно если говорить об обычаях, верованиях, фольклоре… Нам, можно сказать, повезло: мы начинали работу в Нижнем Приобье еще в 1980-е годы и застали поколение информаторов, знавших устное наследие предков и делившихся им. Это были люди, прошедшие Великую Отечественную войну, что тоже оказалось плюсом. Знакомство с русскими на фронте и в тылу породило у них доверие, с которым затем относились и к нам, исследователям традиций. А сегодня даже самые пожилые собеседники из хантов и манси  — это те, кто закончили школу-интернат в отрыве от родителей, от дедушек и бабушек с их сказками, легендами, обрядами и всем остальным. В советское время многие ритуалы, связанные с шаманизмом, были строго запрещены, а затем началась, вторая после царских времен, волна активного миссионерства. В результате молодёжь хантов и манси уже, увы, ничего не может нам поведать. Если раньше, например, мы находили какой-то интересный предмет, то могли записать и рассказ старожила о нем: что это за атрибут, как и кем изготовлен, зачем использовался. Сегодня это случается всё реже и реже.

В силу особенностей национального характера у хантов и манси сегодня нет ярких общественных лидеров. Разрушаются традиционные уклады, страдают промыслы. В это трудно поверить, но рыболовство там становится невыгодным. Ловля сетями — это или браконьерство, или принуждение сдавать, например, муксуна по закупочной цене 20 рублей за килограмм, при том, что он в Новосибирске продаётся по пятьсот. Наша экспедиционная лодка зимой стоит у зырянина (коми) — такого же местного жителя, как ханты и манси. Его единственный легальный источник дохода — полставки  в музыкальной школе, 5 тысяч рублей. Больше работать в посёлке негде. Такая же ситуация у хантов и манси. На территории проживания последних стоит большой посёлок Хулимсунт, в нём есть газокомпрессорная станция. Еще в советские годы на неё взяли работать местных манси… И всех уволили: кого через неделю, кого через месяц. Дело в том, что генетика, психика, менталитет этой народности не позволяет работать ритмичными сменами, сохраняя внимание на протяжении 8, 12, 24 часов. В привычной среде обитания манси встанет поздно утром, проверит сети или ловушки, потом отдохнёт, затем опять что-то сделает. И не по часам, а по ходу Солнца и собственным привычкам. Современное производство невозможно подстроить под такой жизненный ритм. Остаётся натуральное хозяйство, но и с ним нарастают проблемы. Нельму и муксуна в низовьях Оби выбили настолько, что минувшим летом их вылов был запрещён законодательно.

Сейчас  на высочайшем уровне освоение и изучение Арктики признано государственным приоритетом. Собственно, мы там и работаем уже несколько десятилетий. Экспедиция заезжает через Салехард и базируется в посёлке Шурышкары на берегу Малой Оби. У нас бывают заказные работы: например, исследовать маршрут нефте- или газопровода на предмет наличия священных мест, чтобы строители не вторглись на сакральную территорию и не спровоцировали конфликт… Да, добывающие компании платят налоги, часть этих денег остается на территории — в основном, в виде социальных объектов: жилья, школ, больниц. Но какой-то осознанной комплексной политики именно в отношении народов Севера, прямо говоря, не наблюдается. Они живут лицом к лицу со своими проблемами — той же безработицей, например.  Мы, исследователи, делаем то, что должны делать: изучаем и картографируем местность на предмет сбережения культурного наследия обских угров, независимо от источников финансирования. Продолжающееся освоение Арктики не должно приводить к столкновениям с её коренными народами и к их деградации.

МАГИЧЕСКАЯ ЗЕМЛЯ ЗАУРАЛЬЯ

Она не менее таинственна, чем Тибет, Гималаи и Бермудский треугольник. В этом убеждают воспоминания нашего автора, бывалого охотника и таёжного путешественника.

В 1971 году мне поручили организовать работу вновь созданного Верхне-Кондинского государственного Республиканского заказника, создаваемого для охраны сибирского подвида бобра. Прежде всего, было необходимо провести точный подсчёт бобрового населения, разбить егерские участки, определить кордоны. Начав свою работу с южного участка заказника, я прилетел в город Урай, рассчитывая из него попутным транспортом добраться до деревни Чантырье, где жили егеря.
Урай возник на первом нефтяном месторождении в Западной Сибири Таимском. Это месторождение не оправдало надежд, и нефтяники, перетопив в болотах массу техники, побросав строения и оборудование, ринулись на более перспективные участки. Город производил гнетущее впечатление. Современные здания зияли пустыми глазницами окон. Редкие прохожие бесцельно бродили по пустынным улицам.
Переночевав в гостинице, поутру я отправился в путь. Мне предстояло преодолеть дорогу длиною в 90 километров. Собственно, дороги, как таковой здесь не было. Ориентиром служила тракторная колея, протянувшаяся по песчаному правому берегу реки Конды. За всё путешествие я не встретил ни одного человека, у которого смог бы уточнить дорогу. Только показания компаса придавали мне уверенность в правильности направления.
Через 70 километров на пути попалось первое селение - посёлок лесорубов Зарубино: несколько жилых бараков, лесопилка и груды кондинской сосны. Была уже ночь, но луна освещала дорогу, и я решил продолжить свой путь. В Чантырье я добрался только к рассвету.

ЗОЛОТОЯ БАБА
После короткого отдыха, мы втроём с егерями Олегом Таммом и его свояком Николаем стали готовиться к предстоящему походу.
Степенный, серьёзный эстонец Олег Тамм был потомственным егерем, местным уроженцем и знал каждую тропинку, каждое поселение бобров в этих краях. Николай был его противоположностью - беззаботен, лёгок в разговорах и поведении. Всю свою сорокалетнюю жизнь он провёл в тайге, добывая на пропитание охотой и рыбалкой. С такими профессионалами работать было легко и приятно.
В поход мы отправлялись на двух лодках, и когда всё было готово к отплытию, Олег стал загружать в лодку бензопилу «Дружба». Я поинтересовался, зачем она ему. Опередив ответ Олега, Николай со смехом сказал:
- А он никогда теперь с этим агрегатом не расстаётся! Все заугольни старых мансийских избушек пораспиливал.
- Для чего? – удивился я.
- Да всё Золотую бабу ищет! Я ему сколько раз говорил: её ещё десять лет назад шаман Фёдор отнёс берёзовским хантам. Помнишь, Олег, три года его не было? Вот тогда и отнёс! – сказал Николай.
Мне приходилось слышать об этой реликвии зауральских малых народов, но в моём представлении это была огромная статуя, запрятанная в дремучих лесах, которой поклоняются язычники. Выходит же, что это реально существующая, небольшая статуэтка, раз её может унести один человек. Чутьё подсказывало мне, что моим новым знакомым хорошо известна тайна этой реликвии. Так оно и оказалось. Вот, что удалось мне узнать о Золотой бабе за годы работы в Зауралье.
Мансийский народ – самая малочисленная из четырёх аборигенных групп Западно-Сибирской низменности, и вся его культура подчинена образу жизни, который достаточно примитивен: охотятся на оленей, соболей, ловят рыбу, собирают коренья, грибы и ягоды. Некогда манси жили родовыми племенами, а в последнее время – отдельными семьями. Селились по местам миграции северного оленя на Урал и обратно. Жили оседло в однокомнатных избах.
Религия манси – шаманизм с ярко выраженным идолопоклонничеством. История жизни последнего мансийского шамана хранителя Золотой бабы, упомянутого моими егерями, характерна для всего народа.
Шаман для манси это и непререкаемый авторитет, и предсказатель, и целитель, и утешитель. Главная же его обязанность - поддерживать связь живых с усопшими. Поэтому шаман Фёдор отказался идти на войну, когда его призвали в армию в 1941 году. Оставить свой народ, тогда ещё довольно многочисленный, без помощи и поддержки он не мог. Власть этого не забыла. После победы стали карать предателей и дезертиров. Организовали и экспедицию по поимке Фёдора. Но отец Олега Тамма, хорошо знавший шамана, предупредил его. Более месяца водил Фёдор по лесам преследователей, каждый раз оставляя в таёжных зимовьях достаточное количество пищи для своих врагов. Наконец, эта игра милиционерам надоела, и они оставили дезертира в покое, а вскоре вышел указ о помиловании.
Однако шаману было нужно как-то продать пушнину, купить оружие, боеприпасы, кое-какую одежду, спички и керосин. На долгие годы связующим звеном между Фёдором и цивилизованным миром стали сперва отец Тамма, а затем Олег с Николаем.
Первым ударом по мансийскому народу стала организация Кондо-Сосьвинского заповедника, перекрывшего большинство миграционных путей северного оленя на Урал. Часть манси откочевала за восточную границу запретной территории, другая подалась к строящейся железной дороге Ивдель – Обь, которая разрезала мансийские земли пополам. Здесь была сытая, беззаботная жизнь и много водки, до которой аборигены очень охочи, но у которых напрочь отсутствует иммунитет к этому зелью.
Трагедию усугубили многочисленные леспромхозы, возникшие по всей линии железной дороги. Толпы охотников ринулись отстреливать оленей, ловить соболей. Спрос на дары природы с каждым годом возрастал. Мне довелось обследовать, так называемое «кладбище Мамонтова». Только в этом логу было разбросано около тысячи черепов оленей, добытых бригадой охотника Мамонтова.
Завершили разгром этноса нефтяники. В конце пятидесятых годов были открыты запасы нефти в двух километрах от Чантырья. По мансийской тайге пролегли многочисленные просеки. Леса наполнились грохотом работающей техники. В магазинах спирт лился рекой, геологи были щедры на угощение. Выжить в таких условиях манси не могли, остатки их цивилизации бесследно исчезли в этом потоке, а сами они ассимилировались русскими и хантами. Сегодня говорить об этой народности можно только в прошедшем времени. В свете этого весьма странно выглядят предложения некоторых политиков периода так называемой перестройки о создании «Мансийской республики». Республики для народа, которого нет!
С приходом нефтяников шаман Фёдор заторопился в путь к берёзовским хантам, где ещё оставался островок их цивилизации. Отсутствовал он три года, а по возвращении вскоре скончался.
Его вдова осталась доживать век в тайге со своими тремя лайками. Об этих животных можно слагать легенды. Когда шаманка, как называли её мои егеря, ослабла здоровьем и почти ослепла, верные друзья-собаки сами пригоняли лосей к её избушке, где старушке оставалось только отстреливать зверей.
Олег и Николай шефствовали над старой женщиной, поставляя ей патроны, спички, керосин. Однажды она попросила свозить её к священному дереву: умру скоро, надо поговорить с предками!
У сосны, растущей в излучине реки Корыстинки, старушка расстелила на земле покрывало и попросила своих спутников оставить её одну на двое суток. Уходя, они краем глаза заметили, как шаманка развешивает на ветвях какие-то маленькие фигурки и цветные лоскутки материи. На обратном пути женщина сообщила: Фёдор у предков, и они готовы принять её.
В тот же год зимою в Чантырье к дому Олега пришли измождённые псы шаманки. Они пробежали 60 километров и нашли единственно-нужного человека, хотя в посёлке никогда не были. Николай был на промысле, поэтому Олег отправился в дорогу один.
Старушка была мертва и мыши уже успели попортить труп. Оттаяв костром землю, Олег выкопал могилу и похоронил мансийку. После похорон, помня о Золотой бабе, он вскрыл половицу, где обычно хранилась реликвия, но её там не оказалось. Раздосадованный неудачей Олег стал вытаскивать лоскуты материи, которыми были заткнуты щели старого дома, и в одной из них нашёл золотую монету. Очистив все щели, он нашёл ещё две. Каждая монета весила по 35 грамм. Одна пошла на зубные коронки Олегу и его жене, на вторую семья егеря съездила к морю, а третья осталась на чёрный день.
- А что же с Золотой бабой? – спросил я.
- А кто его знает! – ответил Олег. – Может быть, шаман и впрямь отнёс её берёзовским хантам, а может, запрятал в лесах, теперь уже навеки.
- Но вы-то хорошо её рассмотрели? – не унимался я. – Какая она из себя?
- Обыкновенная баба, только золотая и голая, – отвечал Олег. – Всё при ней, сиськи и то самое, но только без фигового листа. Ростом – 10 коробков. А вот вес, скажем точно, мы с Николаем взвесили её на безмене – ровно 7,5 килограмма.
- Брюхатая она, - осклабился Николай.
- Как брюхатая? – удивился я, - Она же золотая.
- Так и есть, на сносях. Живот большой, а в него вмонтировано увеличительное стекло.
- Может быть, не стекло, а алмаз полированный? - предположил я.
Егеря с моим замечанием согласились и добавили, что за стеклом лежит золотой младенец мужского пола, который изнутри чем-то будто подсвечен.
Не верить своим друзьям я не мог. Такие подробности вряд ли мог придумать малограмотный егерь и не умеющий читать охотник. К сожалению, ничего больше от них о Золотой бабе мне узнать не удалось.
Я убеждён, что разгадку тайны Золотой бабы нужно искать в древней истории народа манси. Очевидно, на современном этапе своего развития манси были не в состоянии изготовить такой шедевр. Вероятно, в давние времена при зарождении христианства и мусульманства гонимые этими религиями языческие племена из более южных районов осели в Зауралье, постепенно деградировали, но сохранили некоторые материальные свидетельства своей достаточно развитой культуры. Нельзя исключить, что Золотую бабу манси получили от какого-то более развитого народа, с которым соприкоснулись в древности. Сложись судьба последнего шамана манси иначе, таинственная реликвия давно могла бы быть в руках учёных.

СТРАННЫЙ ЛЕСОПОВАЛ
Конда – река тихая, берущая начало из многочисленных ручьёв, речек, озёр и болот. Моторки жадно глотали километры и через пару часов я с Олегом и Николаем вышли к Турсунскому Туману. Обширный, с едва заметными противоположными берегами, мелководный, он, в отличие от реки, встретил нас крупной волной и свежим ветром. Мои спутники наотрез отказались выходить на бушующую воду. Но такая погода могла продержаться не один день, а время не ждало.
- Ему что, - ворчал про меня Николай, - он холост, а у нас бабы, дети. Опять же он привык к такой волне на Оби, а мы свежего ветра побаиваемся.
Решили так: я пересекаю водоём один, организую ночлег, а мои помощники дождутся вечернего затишья и прибудут к готовой стоянке.
Преодоление таких опасных водных участков требует соблюдения определённых правил: в бочке должен быть тройной запас бензина; нос «казанки» максимально разгружен, чтобы лодка не врезалась в гребни волн, а прыгала с гребня на гребень, ударяясь центром днища; румпель мотора нужно держать, вцепившись в него обеими руками. Если волна выбьет его из рук, это почти верная гибель. Реактивный момент от винта моментально развернёт лодку бортом к волне, а набежавший поток её опрокинет.
После получасовой скачки с волны на волну голова у меня буквально разваливается на части, а мозги готовы выпрыгнуть из черепной коробки. К границе заказника я подъехал мокрым с ног до головы. Пока обсушился, прибыли мои товарищи.
К следующему вечеру наша экспедиция была у Арантурского завала. Этот завал настоящее чудо здешних мест. Появился он около ста лет назад самым необъяснимым образом. Неведомая сила уложила через реку несколько сот сорокаметровых сосен, да так, что ни одно дерево не упало вдоль реки или под углом. Словно рука гиганта аккуратно уложила, вырванные из земли вековые сосны комлями к комлям, вершины к вершинам. Только здесь на стометровом отрезке реки покоятся более 2 тысяч кубометров древесины. Деревья лежат настолько плотно, что даже вода едва просачивается в зазоры между брёвен, а рыба не проходит вовсе.
- Ты грамотный человек, - задал мне вопрос Николай, - объясни нам, как это могло случиться?
Я ответил, что возможно, в этом месте возник смерч, наподобие американских торнадо.
- Так-то оно так, - сказал Николай, - только этот самый смерч, как ты говоришь, вывалил таким манером лес от самого Иртыша, а это добрая тысяча километров. От этого завала ушёл вплоть до самого Урала точно такой же стометровой просекой. Это сейчас она заросла. Старики так и не смогли разгадать эту загадку. Необычайно тихо было в тот день. Отец дяди Вани ставил сети на Светлом озере, это по прямой около ста километров. Вдруг на северо-востоке показалось небольшое тёмное облако. Пролетая, оно вырывало неведомой силой сосны, хвостом тянувшиеся за ним, словно иглы за магнитом. Задние, отрываясь от хвоста, аккуратно и тихо ложились в воду, да так, что ни одно дерево не задело рыбака, хотя он находился в десяти метрах от этого явления. Рыбак настолько испугался, что не мог и шевельнуть веслом, так и сидел в лодке. А туча в считанные минуты образовала мост из сосен через всё озеро и ушла к Уралу стометровой просекой. А ты говоришь смерч! Случится, будем на Светлом, покажем тебе этот мост.
Вскоре я побывал на Светлом озере, и всё оказалось именно так, как говорили мои егеря.

ТАИНСТВЕННЫЕ ЛУЧИ И ТАЙНА ГОРЫ АРАНТУР
Этот вечер удался тихим, а ночь ясной и тёплой. Охотники народ суеверный, и непонятные явления, встречающиеся на их пути, они не спешат оценить однозначно, они долго приглядываются и тщательно анализируют. Мои егеря не были исключением.
- Мы тебе хотим показать ещё одну загадку, дай ей свою оценку, - начал Олег.
- А, может быть, сегодня, эти лучи не выйдут? – засомневался его свояк.
- Выйдут! – уверенно заявил Олег, - Видишь, какая ясная погода!
Егеря указали мне северное направление темнеющего неба. Я время от времени поглядывал на эту часть горизонта, но начало явления всё же пропустил. Подняв в очередной раз голову, обомлел: от земли вертикально в небо уходил странный, разноцветный луч, в котором преобладали неоновые, красноватые оттенки. Свет был неподвижен и терялся в высоте.
- Что скажешь? – торопились узнать моё мнение спутники.
Я мог бы сказать, что это отблески северного сияния, но столб странного цвета был неподвижен и не мерцал. Я предположил, что это след стартующей ракеты. Где-то за Уралом в Архангельской области есть космодром.
- Сказанул, - насмешливо заметил Николай, - То сколько тысяч километров, а луч-то вот он, рукой подать, да и в другой стороне.
- Ты присмотрись получше и поймёшь, - Олег внимательно следил за моей реакцией.
Действительно, луч света к земле был более плотным, сочным, а к небесным высотам несколько расширялся, рыхлел и тускнел. Такой след от летящей ракеты был невозможен. Было бы всё наоборот.
Николай между тем продолжил:
- Сдуру мы с Олегом напрямую по тайге ночью попёрлись, что бы посмотреть, откуда он выходит, в темноте чуть глаза по сучьям не развесили. Узнали: из горы Арантур, что за озером. А гора это не простая. Да и горой её назвать трудно. Скорее, большой песчаный холм. Вот только песок, из которого он сложен, крупный и чёрного цвета. В холме множество пещер, а кругом оплавыши этого песка. Зимы у нас не сочинские, под пятьдесят бывает, а в пещерах этих тепло, вода никогда не замерзает. Мы в них ночевали, тепло, вот только голова утром болит.
Луч пропал утром, так же неожиданно, как появился.

ПОЮЩАЯ СОСНА
На обратном пути мы решили сделать первую ночёвку в Корыстье, где родился Николай. Ранее это была таёжная деревушка, где люди жили охотой и рыбалкой, но после организации Кондо-Сосьвинского заповедника народ по большей части начал разъезжаться, кто куда. В 1961 году в деревне обосновались геологи, но и они вскоре покинули эти края. Однако здесь можно было помыться в бане и хорошо отдохнуть.
Мне же ещё хотелось увидеть дерево, у которого вдова шамана Фёдора разговаривала с предками.
Сосна толщиной в обхват стояла в стороне от леса на песчаном выступе речки Коростинки всего в 400 метрах от деревни. К нижней ветке был привязан цветной, чудом сохранившийся, выцветший от времени кусочек материи.
- Эта сосна поющая, - сказал, сопровождавший меня Олег. – Приложи ухо к дереву, сам убедишься.
Мне было известно об этом явлении, но слушать музыку поющей сосны мне тогда довелось впервые. Ещё в работах известного знатока леса Сукачёва есть упоминание о таких деревьях. Только сосна обыкновенная и сосна кедровая могут приобрести это редкое качество при определённых условиях роста. Однако по сей день учёные не могут понять, каковы должны быть эти условия.
У малых народов, живущих в лесах, такие деревья особо почитаемы. Именно около них шаманы совершают свои обряды. Селькупы, населяющие противоположную часть Западно-Сибирской низменности, носят ожерелья и другие украшения из полированных дощечек поющей кедры, считая их оберегами от болезней.
Человек начинает слышать пение сосны после нескольких минут адаптации. Вначале дерево выдаёт высокую, тянущуюся ноту, плавно переходящую в завывание и обратно. Резких переходов в тональностях нет. В целом эта музыка очень похожа на звуки некоторых электромузыкальных инструментов.
Когда человек слушает музыку дерева, его сознание само собой создаёт в голове некие неясные, но чудесные космические образы. Впоследствии я часто приходил к этому дереву и наслаждался музыкой космоса. Может быть, эти поющие деревья своего рода проводники между Землёй и её информационным полем? Или они произрастают в тех точках, где есть таинственная связь настоящего с прошлым, а шаманы научились считывать информацию из потустороннего мира? Возможно, разгадав эту тайну, человечество получило бы доступ к неисчерпаемому источнику знаний.

ГЕННАДИЙ ЛЕВЧЕНКО, с. Усть-Ишим

Автор Феликс Штильмарк.

Мне думается, что все эти описания представляют интерес как живые свидетельства прошлого, давно затянутого в Тухтунгорте - дурной травой. Однако же, прекратим читать письма Костина, хотя в них еще немало горьких страниц, посвященных Васильеву и его делам (в частности, при встрече трех московских студентов осенью того же года). Не уверен, что теме пьянства следует придавать слишком большое значение, как говорил старина Крылов, “по мне уж лучше пей, да дело разумей”.

Хуже то, что Васильев видел в заповеднике только спецхозяйство, планировал там различные “биотехнические” мероприятия вплоть до выжигания прибрежных лесов (чтобы росли лиственные кормовые породы) и даже хотел отловить всех бобров на Малой Сосьве, чтобы переселить их на Конду, где росла осина, и кормов было гораздо больше. Были и планы создания лисьей фермы, даже место для нее выбрали на берегу Малой Сосьвы между Шухтунгортом и Тузингортом (“Красная Сосновка”). Готовилась перевозка в заповедник баргузинских соболей для улучшения меховых качеств местных зверьков. Позднее эта сомнительная затея все же была осуществлена, правда, вне территории Кондо-Сосвинского заповедника.

Главной рабочей опорой Васильева в заповеднике был Маркел Михайлович Овсянкин, который проводил и учеты, и отловы бобров, хорошо знал их образ жизни и повадки. Во время совместной поездки с Костиным на Демьянку (когда они перевозили бобров) Овсянкин рассказал своему спутнику много печальных фактов, делился опасениями, что Васильева могут “привлечь”, а с ним и всех, кто ему помогал. Интересна записанная Костиным история о том, как Васильев уговорил Маркела перейти к нему на работу (в письме Костина эти события изложены от лица Овсянкина).

“В Тобольске дело было, в номерах. Пили тогда компанией. Стал Васильев меня уговаривать перейти к нему работать, он слышал, что я хороший охотник. Я не соглашался. А он уже и договор написал, даром что пьяный. Сует мне - “подпиши!” Я не хочу. Тогда он вытаскивает из ящика бутылку водки и - бах в стену!
Опять уговаривает. Я снова отказываюсь. Он берет вторую бутылку и - бах!
Так он перебил 8 или 10 бутылок. Тогда уже ребята стали меня уговаривать. “Подпиши, он совсем пьян, завтра и помнить не будет, мы этот договор, когда заснет, сразу порвем”. А тут еще соседи по номеру стали милицией грозить. Ну, я взял, да и подписал.
Тогда Васильев встает, будто и не пил вовсе. Сложил договор, спрятал в бумажник и говорит: “Вот и все. Ты теперь мой. И никакой суд не расторгнет. Вот свидетели, что мы оба трезвые. Зато теперь будем пить за моего охотоведа!” /59/. Недаром же говорит мудрая наша пословица - “Пьян да умен - два угодья в нем”.
Что же касается Костина, то они с Маркелом все-таки довезли партию бобров из Шухтунгорта на Демьянку, где их едва-едва успели выпустить перед самым ледоставом (все это описано в книжке о Костине /128/). Это был второй опыт реакклиматизации речных бобров в СССР (годом раньше партию воронежских бобров увезли на Кольский полуостров). Позднее судьба вернула Костина в Шухтунгорт, где он жил больше двадцати лет, пока чуть ли не силой вывезли его с Малой Сосьвы на Обь, в село Полноват...

НАУЧНЫЙ ЦЕНТР МЕЖДУ МАЛОЙ СОСЬВОЙ И КОНДОЙ

Много званых - избранных мало...

В.Н. Скалон борется за процветание бобров и науки. Распри на Малой Сосьве накануне больших событий в мире. Отъезд В.В. Васильева и его кончина. “Где-то гремит война...”

Василий Николаевич Скалон работал в Кондо-Сосвинском заповеднике неполные три года, но оставил глубокий след, мелькнув, подобно яркой комете. Биография его весьма замысловата, отметим только главные ее вехи. Сами по себе Скалоны - древний басконский род, давно переселившийся в Россию.
Известен генерал Скалон, павший при обороне Смоленска (по преданию ему отдал воинские почести сам Наполеон) и много иных именитых личностей. Будущий зоолог родился в 1903 г. в городе Бугульме Самарской губернии в семье земского служащего “из дворян”. Его дед был известным деятелем, автором ряда научных трудов.
В.Н.Скалон окончил в 1928 г. Томский университет, еще студентом включился в активную научную работу, участвовал во многих экспедициях по Сибири как зоолог и охотовед, географ и этнограф. Он проявлял исключительную активность и трудолюбие при очень широком диапазоне интересов. Зоолог по основному своему профилю, он был подлинным эрудитом и хорошим организатором. Счастлив и в семейной жизни: жена его, Ольга Ивановна, на два года моложе мужа, также выпускница Томского университета, была паразитологом, а, кроме того, воспитывала двоих детей, дочь и сынишку (еще одна дочь родилась в 1940 г. уже на берегах Малой Сосьвы).

Скалон считал себя в каком-то дальнем родстве с Раевским, он знал его родословную и сразу же взял Вадима под свое научное покровительство. Это выразилось впоследствии в публикации нескольких совместных работ, описании двух новых подвидов млекопитающих - обского крота и западно-сибирской равнозубой землеройки, оба подвида с авторством Scalon et Raevski были зафиксированы в известной монографии проф. С.И. Огнева “Звери СССР и прилежащих стран” и вошли в мировую науку, но Раевский уже имел большой опыт полевых работ, поэтому в особой научной опеке не так уж и нуждался.
Это, по-видимому, вызвало недовольство Скалона, он считал, что Вадим тратит слишком много времени на полевые таежные маршруты, не уделяя должного внимания камеральной обработке, не всегда соблюдая дисциплину и распорядок. “День полевых работ, - часто повторял Скалон чью-то давно известную зоологам формулу, - требует трех дней камеральной обработки, а у Раевского и Георгиевской все как раз наоборот: в поле они работают годы, хотя научной отдачи пока не ощущается.” Позднее в своих письмах Скалон даже “обвинял” Раевского в своего рода “научно-таежном мазохизме”, поскольку Вадим, по его мнению, чрезмерно изнурял себя длительными зимними маршрутами. Ведь Раевский не делился с другими своей постоянной сердечной болью, единственным спасением от которой была для него только упорная работа в тайге.

Появление Скалона безусловно очень оживило научную деятельность заповедника в целом, он стал своего рода “катализатором”, показывая своим примером, что вести исследования следует более энергично и продуктивно. Василий Николаевич произвел строжайшую ревизию всем отчетам и публикациям, он очень критически отнесся к материалам по учету бобров и начал донимать Васильева “допросами” об их количестве в заповеднике.
“Когда Вы создавали заповедник, то, по общим прикидкам, бобров в округе было чуть ли не полтысячи, - говорил Скалон, - а по недавним учетам и половины такого количества не наберется”.
Надо сказать, что в заповеднике давно ходили невнятные слухи не только о браконьерстве, но даже и о неких махинациях с пушниной (в одной из своих докладных Скалон писал об этом, ссылаясь на потайные сообщения одного из работников охраны). Васильев предпочитал отмалчиваться, а не объясняться, и это еще более раздражало Скалона, который вскоре объявил Васильеву прямую войну. 

Он быстро “вычислил” тех, кто были недовольны Васильевым, старалася сойтись с ними поближе, чтобы получить новые аргументы в этой междоусобице, которая день ото дня принимала все более острые формы. Постепенно коллектив заповедника оказался расколотым - крайне критически настроенного Скалона поддерживал Самарин (правда, не очень уверенно, ибо директор ничего не смыслил ни в тайге, ни в бобрах, ни в хантах, а единственной его публикацией была большая статья о заповеднике в журнале “Омская область”, написанная, разумеется, Скалоном, хотя Самарин значился там по алфавиту первым из авторов).

Думается, что, помимо наличия чисто профессиональных проблем, основной причиной возникшей в заповеднике распри была несхожесть характеров и натур противостоящих друг другу деятелей.

Василий Владимирович Васильев, проживший долгую и непростую жизнь, считал ниже своего достоинства оправдываться перед каким-то приезжим всезнайкой. “Пусть походит по здешней тайге, да съест с остяками столько соли, сколько съел я, а тогда и допрашивает”, - вероятно думал недавний “Васька-ойка”, явно терявший свою былую значимость.

Ханты и манси постепенно растворялись среди новых приезжих. Затеянная Самариным большая стройка в Хангокурте требовала очень много рабочих рук, а поскольку впереди маячило получение жилья, сюда охотно устремлялись и русские, и татары, состав работников заповедника на глазах обновлялся.

Скалон же, как бы “верхним чутьем” быстро улавливал обстановку, оценивая ее в меру своего импульсивного характера. Его творческой, глубоко интеллектуальной и поисковой личности противостояла сильная и волевая, но сугубо прагматичная (с некоторым налетом определенного риска и даже криминала) натура Васильева. Они были буквально несовместимы, тем более, что Васильев, как и прежде (хотя и не в таких масштабах), не чуждался выпивки, а Скалон спиртного даже в рот не брал. Уже одно это вызывало у Васильева вполне естественную неприязнь. На его сторону решительно встала Зоя Ивановна Георгиевская и многие старожилы; Раевский внешне соблюдал нейтралитет, но скорее сочувствовал Васильеву, хотя к Скалону относился почтительно, отдавая должное его энергии и эрудиции.

Добавим, что В.Н. Скалон обладал способностью к феноменальной “скорописи” и не расставался с пишущей машинкой.
Первое, что он сделал в заповеднике - написал листовку-анкету по изучению былого распространения бобров, отпечатал ее в типографии Березова и разослал по всему району. Есть смысл привести этот текст, представляющий сегодня уже историческую реликвию...
За этим следовала сама “Анкета по выяснению былого распространения бобра в Омской области”, включавшая 23 пункта и подпункта, в том числе и довольно сложные (например, “Не связано ли у местного населения с бобрами интересов отправления культа /шаманские песни, священность животных, тотем/, лечения болезней /каких именно/ и т. п. Известно ли применение бобровой струи, получали ли ее ранее и как, не было ли случая получения струи в новейшее время /привести точные сведения/”. Требовались и детальные описания водоемов.

Когда лютой зимой 1939/1940 гг. началась война с Финляндией, Васильев получил повестку в военкомат, причем ему предлагалось явиться туда, как вспоминала позднее Марья Александровна, “с ружьем и лыжами”. Однако пока шла повестка, пока Васильев явился, эта странная война уже кончилась и “Ваську-Ойку” со всем снаряжением отпустили домой.

Осенью 1940 года, после окончания Ленинградского университета по кафедре геоботаники, в Кондо-Сосвинский заповедник были направлены двое молодых супругов-ботаников - Евгения Витальевна Дорогостайская и Кронид Всеволодович Гарновский. Оба они - не только весьма значимые “действующие лица” этой книги; не будет преувеличением сказать, что без них ее просто не могло быть. Поэтому - коротко о каждом из них.

К.В. Гарновский родился в 1905 г. в деревне Дерева Новгородской области; с детства проявил любовь к природе, книгам и поэзии, учился в городе Боровичи, работал там в краеведческом музее, затем поступил на биофак Ленинградского университета. Живо интересовался литературой, ходил на собрания писателей, и сам писал стихи, как теперь говорят, “в стол”, потому что его лирическая натура явно не соответствовала духу эпохи.

На лекциях профессора А.Н.Криштофовича познакомился с Женей Дорогостайской “скромной провинциалкой из Иркутска” (так она сама представилась). Конечно, эта характеристика с ее стороны - не что иное как “унижение паче гордости”, ибо девушка была дочерью весьма известного профессора Виталия Чеславовича Дорогостайского, из семьи поляков, когда-то сосланных за Байкал после польского восстания.
Жизнь В.Ч.Дорогостайского, слава Богу, подробно описана в книге его дочери /44/, поэтому скажем лишь, что в 1938 г., в самом расцвете своей известности, профессор Иркутского университета и основатель первой Лимнологической станции на Байкале, В.Ч. Дорогостайский был расстрелян.
Евгения Витальевна была на 11 лет моложе своего мужа и на столько же пережила его (1916-1999).

Приехали супруги в Шухтунгорт в начале зимы 1940 г. и застали самый разгар возникшей здесь междоусобицы. “Атмосфера накалялась все более и более. Вражда между Васильевым и Скалоном вспыхивала всюду, где только они соприкасались” - вспоминал впоследствии Кронид Всеволодович. Обладая зорким глазом и художественным талантом, он дал очень четкие портреты и характеристики работников заповедника.

“Васильеву около пятидесяти. Высокая прямая фигура, чисто выбритое, худое лицо. Пристальный испытующий взгляд. Речь неторопливая и точная, сдержанные жесты. За этим чувствуется способность к молниеносной реакции... Несомненно - сильная, волевая натура.

...Скалон здесь недавно. Среднего роста, моложе Васильева, с большой черной бородой и голубыми глазами. Он подвижен и экспансивен до крайности. Кажется, он не способен разговаривать спокойно.., в нем бурлит темперамент его испанских предков. При оценке людей он очень легко теряет чувство справедливости, руководствуясь только своими пристрастиями. Его суждения о людях решительны, бесповоротны и слишком уж отрицательны. Один у него “феноменальный болван”, другой “исключительный идиот”, третий “чистейший воды проходимец” /добавлю от себя, что одним из любимых оборотов речи Скал она было: “помилуйте, да ведь этот деятель только что рукав не сосет, у него же абсолютная стерильность мозга!” - Ф.Ш./. Несдержан на язык до предела.
А вообще-то он крупный научный работник, зоолог широкого профиля... И весьма продуктивен: работа за работой, статья за статьей и строго научного, и научно-популярного плана прямо-таки слетают с его портативной пишущей машинки. И не только по зоологии, но и по охотоведению, этнографии, истории Сибири. Кругозор у него широкий, знания энциклопедические, слушать его всегда интересно и поучительно, о чем бы он не говорил...

...В Раевском есть для нас что-то загадочное. Он охотно придет на помощь, обстоятельно ответит на любой вопрос, но о чем-либо личном говорить избегает... Изъясняется неторопливо, прекрасным русским языком, где всякое слово на своем месте. По всему видно, что он получил хорошее воспитание... Он старожил заповедной тайги, исхоженной им вдоль и поперек... Этот край стал для него второй родиной, лучшим местом на земле, которое нужно сохранить в том виде, в каком был и есть. Раевский, пожалуй более, чем кто иной в Хангакурте, стоял на страже режима заповедности” /33/.

Директора Я.Ф.Самарина Гарновский очень хвалил, отмечая, впрочем, что тот находился под неким влиянием Скалона. Общительная Дорогостайская быстро подружилась с женой Самарина, Зинаидой Григорьевной, местной учительницей. Кронид очень уважительно относился к аборигенам, а Михаилу Алексеевичу Маремьянину, с которым он ходил по тайге, даже посвятил стихотворение, в котором отразил легенду о происхождении этого рода от красавицы Маремьяны, дочери русского священника, полюбившей таежника-ханта и сбежавшей из родного дома в его глухой урман. С тех пор в том роду появлялись и черноглазые ребятишки хантыйского облика, и русые дети, более похожие на свою мать.

Добавим, что видимо из этого же обширного рода был и Кирилл Илларионович Маремьянин (1907 - ?), надиктовавший этнографу В.Штейницу и частично сам записавший много хантыйских сказок и песен, которые были изданы в 1939 г. в Тарту, в 1941 г. в Стокгольме, а в 2000 г. также на среднеобском диалекте хантыйского языка и переведены на русский Е. Немысовой /см. сб. Хантыйская литература, М., 2002, с.300-301/.

ЧЕРНЫЕ ДНИ ХАНГОКУРТА И ЕГО ЗАКАТ

Трудности первых послевоенных лет. Вадим Раевский - автор лучшей книги о соболе - подводит итоги изучения зверей и птиц Кондо-Сосвинского резервата. Болезнь и кончина выдающегося натуралиста. Прекращение научной деятельности и ликвидация заповедника.

Memento mori!” - помни о смерти! Тяжелая это тема, мы стараемся о ней не думать, но... “Все люди смертны; Кай тоже человек, следовательно, и он смертен” - диктуют нам неумолимые законы логики. Однако же, как писал Лев Толстой, ведь это какой-то там Кай, а не я!..

Загадочных смертей случалось в Хангокурте немало. Был застрелен из тозовки приезжий молодой охотовед в Шухтунгорте (он шел из бани, будучи одет в рубашку Васильева, подозревали покушение на директора, отвечать же пришлось М.П.Тарунину за случайный неосторожный выстрел), утонули в озерах двое старожилов (один из них посягнул на разорение святого лабаза и был наказан своими же родственниками), замерз в тайге старик-татарин К.И.Саиспаев, а его внук умер в поселке от заворота кишок, объевшись с голодухи свежим хлебом. В неполные семнадцать лет застрелился старший сын Васильева Евгений, несправедливо обвиненный в каких-то растратах и недостачах при перевозке продуктов - это было страшным ударом для Марии Александровны и его младших братьев. Но тягостнее других оказалась кончина Вадима Раевского...

Документальных свидетельств о жизни заповедника в последние годы войны сохранилось очень мало. Известно, что в Хангокурте произошел пожар - загорелся магазин, опекаемый М.А.Васильевой; в этом же доме квартировали тогда Дорогостайская и Гарновский. Воду подавали с реки по цепочке людей, огонь удалось потушить, но часть товара сгорела, приезжал следователь, шли разборки. Костин писал мне, что при допросе Васильевой работник следственных органов так хватил кулаком по столу, что разбил толстое стекло, завезенное сюда еще Васильевым. А в первый послевоенный год Самарин велел выжечь по весне траву на правом берегу реки для будущих сенокосов, занялся лесной пожар, горела тайга между устьем Ем-егана и Хангокуртом, чуть не сгорел сам поселок, насилу отстояли, напоминанием об этом остается по сей день старая гарь.

В 1943-1944 годах жизнь в заповеднике совсем замерла, заметно оживившись лишь в победном 1945-м. Основными заботами тогда были сборы средств - удержания из зарплаты в фонд обороны, самообложение, госзаймы итп.). “Вся наша летняя зарплата ушла на погашение займа (2 тыс. руб), а теперь выплачиваем на создание эскадрильи “Заповедники СССР” - писала Е.В.Дорогостайская. Отчеты за тот год, сохранившиеся в архивах, написаны исключительно на обоях. В общем, выживали тогда, кто как мог, испытывали постоянные трудности из-за отсутствия связи с районом, поэтому Самарин решил проложить зимнюю дорогу через тайгу на Обь. К лесоповалу пришлось привлечь всех, кто мог держать топор в руках, в том числе и Раевского. Эта работа в зимней тайге, при очень плохом питании, подорвала его силы - вновь обострился приутихший было туберкулезный процесс.

В своей книге о соболе В.В.Раевский указывает, что его полевые исследования велись до 1943 года, когда он прервал их, переключившись на обработку всех своих материалов, начал писать не только отчеты (он их никогда не задерживал) и статьи, но и будущую книгу о жизни соболя. Весной 1945 года он повез рукопись этой книги в Москву (встретил день Победы на Красной площади), там его очень приветливо встретили все ведущие зоологи столицы: и Сергей Иванович Огнев, с которым Раевский был знаком еще по своим давним подмосковным походам с Каплановым, и Владимир Георгиевич Гептнер, и глава советской экологической школы Александр Николаевич Формозов, ставший редактором будущей книги.

В официальном отзыве он позднее писал, что работа В.В.Раевского достойна присвоения ее автору ученой степени доктора биологических наук (это мнение поддержал и С.И.Огнев). Особое внимание Формозов обратил на впервые примененный Раевским метод отлова и мечения соболей - зверька загоняли на дерево при помощи собаки-лайки, а затем ловили либо сеткой-обметом, либо надевая на голову тонкую петлю. Позднее этот способ широко использовал в Баргузинском заповеднике охотовед Е.М.Черникин.
В Управлении по заповедникам Василий Никитич Макаров не только предоставил Раевскому долгосрочный отпуск, но и выхлопотал ему путевку в санаторий “Боровое” для лечения кумысом. Лишь перед самым ледоставом, уже в октябре, вернулся на попутной лодке Вадим Вадимович в заповедник, где в то время произошло немало кадровых перемен.

Демобилизовавшийся после службы В.В.Решеткин оставил Хангокурт, какое-то время он работал в главке, потом был директором ряда заповедников - Клязьминского, Астраханского, Воронежского, Мордовского, в конце жизни оказался в Брянске. Его жена, Н.К. Шидловская, временно исполнявшая обязанности зам. директора по науке, уволилась только в апреле 1946 г. и уехала с детьми к мужу. В октябре 1945 года были переведены в Ильменский заповедник К.В.Гарновский и Е.В.Дорогостайская; былой научный коллектив на глазах распадался... Перед отъездом Дорогостайская сдала итоговый отчет на тему “Систематический список цветковых и сосудистых споровых растений Кондо-Сосвинского заповедника” /40/. К.В.Гарновский также успешно отчитался за проведенную им работу, оставив рукопись “Растительность Кондо-Сосвинского заповедника” в двух томах, лишь частично потом опубликованную /30,31

В начале 1945 года директор Самарин вновь предпринял натиск на восстановленную в должности научного сотрудника З.И.Георгиевскую, требуя от нее сдачи отчета и грозя уже чуть ли не прокурором за очередной отказ. Вновь и вновь склоняли ее имя и дела на заседаниях научного совета, и опять речь шла об увольнении.

Но и самому Якову Федоровичу оставалось недолго директорствовать. Им были недовольны в районе, на одном из заседаний отметили недостаточную его активность в развитии подсобного хозяйства, а также “нечуткое отношение к семьям мобилизованных”. Это выражалось и в том, что с возрастом (бес в ребро!) он начал очень активно приударять за одинокими женщинами-солдатками, особенно привлекала его радистка-метеоролог Саша (Александра Степановна) Полянская, упорно отвергавшая его притязания (“Ох, как я его лупила!” - вспоминала она позднее в письме к А.Костину).

Неразделенный роман кончился тем, что Полянская написала жалобу на имя В.Н.Макарова в главк, и дни Самарина были сочтены: в 1946 г. его сменил вновь назначенный директором Борис Михайлович Зубков (1905 г. рождения, окончил сперва лесной техникум, а в 1934 г. и ВЗИПСХ в Балашихе, член ВКП/б/).

А еще раньше, в декабре 1945 г., должность заместителя директора по науке занял Петр Давыдович Агеенко, один из ветеранов охотничьего хозяйства Ханты-Мансийского округа. Он родился в 1912 году в Курской области, окончил ВЗИПСХ в Балашихе в 1936 году, некоторое время работал охотоведом в Иваново, затем стал директором очень дальней Тауровской ПОС в Сургутском районе, вскоре перебрался оттуда в Варьеган, что в верховьях реки Аган, там был призван в армию, а после окончания войны получил назначение в Хангокурт, занял “нишу”, освобожденную Скалоном и Решеткиным. Забегая вновь вперед, надо сказать, что П.Д.Агеенко позднее долго работал в Ханты-Мансийске - сперва начальником окружного охотуправления, а затем заведующим опорным пунктом ВНИО.

Здесь автор испытывает некоторые затруднения. Дело в том, что П.Д.Агеенко оставил у многих людей, которым приходилось с ним общаться, не самые лучшие воспоминания: характер у него был не из легких. В письмах ко мне А.Г.Костина есть немало страниц, посвященных Петру Давыдовичу и его приключениям личного свойства в Хангокурте, но приводить их я не решаюсь, равно как и отзыв о нем Скалона. Поэтому лучше вернуться к В.В.Раевскому, одному из немногих, о ком за всю его жизнь никто, кажется, не отозвался худо.

Поскольку сестра Ольга постоянно беспокоилась о далеком брате, Вадим вскоре после возвращения написал ей такое успокоительное письмо:
“Тебя, конечно, интересует, как я питаюсь. У меня ежедневно бывает больше литра молока, приехав, я получил несколько литерных пайков за прошлое время (здесь были сохранены продуктовые карточки), и я привез несколько карточек литерных, которые и разделил между научными сотрудниками и директором. Мне досталось около пяти пайков, и я теперь опять обладаю запасом масла (в 6 кг), ем его, сколько хочу. Получил также лярд /мягкий жир вроде топленого свиного сала, поставляемый нам в годы войны из Америки заодно с памятными старым людям мясной тушенкой, консервированной колбасой и яичным порошком - Ф.Ш./, но еще не приступал к нему, имею также лосиное сало. Променял вперед несколько патефонных пластинок за мясо, которое еще бегает в лесу. Съел за это время 10 кг лосиного мяса. Имею несколько кг сахара, запас муки и пшена. Картошки могу есть сколько хочу, но употребляю редко. 700 граммов хлеба в день мне в этом окружении вполне хватает. Из лекарственных мер следую совету боровского врача и справляю каждый день мертвый час. По утрам пью лосиное сало в горячем молоке (до собачьего еще не докатился). В общем, чувствую себя нормально. На лодке ехал, к сожалению, только половину дороги один, сначала были попутчики и ехали в большой лодке. В общем лодочное путешествие заняло полмесяца. Пока никуда не собираюсь, пишу труды” /архив автора/.

Но не помогло Раевскому ни лечение на курорте, ни хорошее питание, ни лосиное сало в горячем молоке, здоровье его резко ухудшилось, он с трудом мог приходить в лабораторию, чтобы работать, стал брать рукописи и книги домой (жил он в отдельном домике). Кроме нескольких статей, опубликованных позднее в научных журналах, он затеял обработку всех материалов о зверях и птицах заповедника, присоединив к этому, конечно, и свои обширные наблюдения за все годы работы.

А.С.Полянская пишет, что при обострении болезни Раевский порой не мог даже встать и она писала под его диктовку. В ее письме очень много добрых слов о Вадиме Вадимовиче, есть там и такая фраза: “Он был морально устойчив, всегда помогал нам, солдаткам” /архив автора/.

Весной 1946 года Раевский отправил телеграмму Ольге Вадимовне с просьбой приехать в Хангокурт, и она стала собираться в дальний путь к умирающему брату. Сохранилось письмо В.В.Раевского от 19 мая 1946 года с наставлениями сестре, как ей лучше добраться.

“Дорогая Буля! Из-за плохой радиосвязи Хангакурта с Березовым, телеграфная переписка вышла весьма бестолковой и наверное тебя нервирующей. Состояние мое таково: из-за ограниченной оставшейся поверхности легких у меня сильнейшая одышка, не дающая возможности что-либо делать. Заправляю кровать с трудом. Одеваюсь в несколько приемов, после каждого чулка - отдых. Ходить пока могу на расстояние не больше нескольких метров. Стоять на ногах больше 1-2 минут трудно из-за нехватки дыхания. Самочувствие сидя - прекрасное, кажется... /не разборчиво/, но как стану двигаться, сразу вижу, что прикован крепко. Из Березова прихвати отхаркивающих средств побольше. В остальном - никаких других лекарств и вообще ничего не надо. При случае - чай.

В Березове я не имею постоянной квартиры и не могу тебе ничего указать, спал всегда в синем речном вокзале. В Игриме - у председателя колхоза Казиной, хотя ее мужа корчит. В Нерге остановись у Кузнецовой Анны Андреевны и Спиридона Прокопьевича или у моего лучшего друга из хантов Маремьянина Михаила Алексеевича, хотя его жена Арина ворчит. В Шухтунгорте остановись у Малистратовой Таисьи Афанасьевны, хотя она ужасная сплетница и тебе нарасскажет всякого вранья, зато она очень симпатично пьет чай. Жена Костина Зоя Алексеевна Соколова жила в Сергиеве /Посаде/, когда мы там были, чуть ли не на той же улице - она приятный собеседник...

В Березове на почте спроси, есть ли кто из заповедника, когда были, когда повезут почту в Хангакурт. Задай эти вопросы начальнику связи. От нас могут быть Васильев Евгений Васильевич /сын В.В.Васильева/, бухгалтер Пальянова Мария Ивановна, фельдшер, лечащий меня, Тайсин Петр, а также Полянская Александра Степановна, добровольно взявшая на себя труд ухаживать за мной с момента обострения. Все эти люди расскажут тебе, как надо ехать.

Если никого не застанешь, то имей в виду маршрут: Березов - Игрим (ходит пароход “Шлеев”, катера и прочее). В Игриме надо обязательно слезть (если данное судно не идет на Малую Сосву) и ждать пойдет ли какая-нибудь оказия к нам. При этом надо узнать, куда по Малой Сосве идет. Садиться надо только в том случае, если идет до Хангакурта, до Шухтунгорта (останется 150 км) или до Hерги (останется 250 км). Если катер идет до Пунги или лесоучастка, ехать без дальнейших попутчиков не надо, ибо в этих пунктах нет снабжения и оказии для продвижения дальше...

Зайди в Березове в райздрав и выясни, как можно перевести меня на инвалидность. Выезд для этого в Березов исключен для меня. Ввиду большого наводнения, в Игриме тебе может быть придется остановиться в Нагорном (есть три Игрима), но там я никого не знаю, хотя возможно, что предколхоза Казина и там имеет дом” /архив автора/.

В Главном управлении по заповедникам Ольге Вадимовне дали командировку, чтобы вывезти Раевского в Москву на лечение (надо сказать, что в главке очень высоко ценили замечательного натуралиста). Вот как она описывает в неопубликованных воспоминаниях свое путешествие.
“От Березова до Хангакурта оставалось 600 км водного пути. До Игрима можно было доплыть пароходом или катером, а дальше надо было ждать оказии. Мне повезло, в Игриме я встретилась с 4-мя девушками-школьницами, возвращавшимися в Хангакурт на каникулы, и Женей Васильевым, старшим сыном бывшего директора. А в Нерге встретились с радистом и метеорологом заповедника, которые приплыли на большой лодке. Ею мы и воспользовались. Всего нас было шестеро, три пары. Обязанности посменные - двое тянут лодку бичевой по берегу, двое на веслах, один на кормовом весле и один на дымокуре (в котелке должны все время гореть и дымить шишки и сухие грибные наросты с деревьев). Ночевать под крышей довелось только в Шухтунгорте. Мне не разрешили сорвать ягоды малины, когда проплывали какое-то “святое место” /75/.

Состояние Вадима было таким тяжелым, что Ольга не могла решиться на совместный с ним выезд и предпочла остаться в Хангокурте. Я.Ф.Самарин оформил ее воспитателем в интернат и по совместительству - библиотекарем заповедника. Прожитый там год был тяжелым, и навсегда отложился в ее памяти. На заседании Московского общества испытателей природы, посвященного памяти Вадима Вадимовича Раевского, она вспоминала:
“Умирал он долго, постепенно теряя силы, в полном сознании, что дни его сочтены, понимая, как одновременно с покидавшими его силами тают надежды и планы. А планы у него были большие. Это были планы, посвященные любимому делу охраны природы. Как ни трагична была его судьба, но он прожил жизнь, работая на любимом поприще, полностью поглощенный своим делом. Он всегда говорил, что жалеет людей, занимающихся нелюбимым делом. Если бы я был богатым человеком, - говорил он, - я бы все свои деньги вложил в то дело, которым был занят всю жизнь” /75/

Летом 1946 года временами Раевскому становилось легче, он вставал, даже плавал с Ольгой на покосы (план по заготовке сена полагалось выполнить каждому из работников заповедника, а был он немалый - 6 тонн). Пока Ольга косила и скирдовала сено, Вадим варил чай у костра, “Это были наши пикники”, - рассказывала позднее Ольга Вадимовна с мягкой улыбкой. Коров имели тогда почти все жители Хангокурта, и Вадим тоже приобрел корову, которая выручала в периоды перебоев с продовольствием. Малолюдный в обычные дни Хангокурт очень оживлялся во время выборов, приезжали манси на оленях, контору украшали еловыми ветками, все приезжие приходили навестить больного зоолога, долго беседовали с ним, сообщая лесные новости.

К сожалению, Зубков, сменивший летом Самарина, и Агеенко отнеслись к больному зоологу, мягко выражаясь, “не лучшим образом”. После того, как вышли сроки всех бюллетеней, и Раевский с 1 марта 1947 г. был отчислен из штата по инвалидности, ему перестали помогать материально и даже забрали из дома всю казенную мебель. А.Г.Костин вспоминал, что при посещении дома Раевских Ольга предложила ему присесть на трехногий старый табурет - дом был совершенно пустым, но ни брат, ни сестра не придавали этому значения и не обращались за помощью.

Между тем, большой итоговый отчет зоолога по теме “Инвентаризация позвоночных животных Кондо-Сосвинского заповедника” был сдан в Главное управление по заповедникам в плановые сроки. Он был направлен из главка на рецензию к профессору В.Г.Гептнеру, известному своей строгостью. Вот какой был получен отзыв от этого ученого:
“Работа В.В.Раевского представляет несомненный интерес. Фауна заповедника изучена достаточно полно и подробно, о ней дается ясное и наглядное представление. Список видов, приводимых для заповедника, обширен и включает в себя значительное количество редких или появляющихся случайно. Полнота этого списка объясняется не только тем, что автор работал в заповеднике довольно долго, но и тем, что он строго использовал наблюдения и материалы других сотрудников, в частности, В.Н. Скалона. По ряду видов даны интересные экологические сведения, прежде всего по их стациальному распределению, изменению численности по годам, о сезонных явлениях и т. д. Особенно следует упомянуть о замечательных очерках автора о соболе, бобре и ряде видов птиц.” /архив автора/. Были, правда, и критические замечания, например, о том, что некоторые разделы (о медведе и др.) излишне коротки. В заключении В.Г.Гептнер рекомендовал работу Раевского к немедленной публикации.

Когда об этом узнал В.Н.Скалон, он обратился к В.Г.Гептнеру с протестом, считая, что Раевский не должен быть единоличным автором этой работы. Его официальное заявление рассматривалось на заседании маммологической секции Всероссийского общества охраны природы (“маммология” - одно из названий науки, изучающей млекопитающих) под председательством В.Г.Гептнера, после чего было принято решение о признании двойного авторства. Раевский с этим легко согласился, имеется черновик его очень вежливого, даже с извинениями, письма Скалону, которое Вадим Вадимович написал перед самой смертью и не успел отправить. До сего дня в Госархиве Российской Федерации, что на Бережковской набережной, хранятся два экземпляра машинописного отчета почти с одним и тем же заголовком, но у одного из них автором обозначен В.В.Раевский, а у другого - В.Н.Скалон и В.В.Раевский (более ранний вариант 1941 г).
..

А теперь снова приходиться заглянуть вперед, в конец 70-х годов, когда я решил опубликовать этот материал о позвоночных Кондо-Сосвинского заповедника через Московское общество испытателей природы в издательстве МГУ. Из двух упомянутых вариантов рукописи взял все-таки тот, что значился под авторством Раевского. Увы, Василия Николаевича, уже нельзя было спросить или уведомить, но его вдова, Татьяна Николаевна Гагина, профессор Кемеровского университета, справедливо указала мне, как научному редактору издания, что Раевский признал авторство Скалона. Однако, учитывая все обстоятельства подготовки этой рукописи, и тот факт, что Раевский очень строго оговаривал в тексте все сведения, принадлежавшие Скалону и другим лицам, было принято решение считать автором только В.В.Раевского, поскольку рукопись все же принадлежит ему. По настоянию редакции, название книги пришлось изменить на “Позвоночные животные Северного Зауралья” (М. МГУ, 1982 г. /85/). Отрывок очерка о бобрах из этой книги приведен в приложении (с некоторыми изменениями и сокращениями).

Первым дань памяти Вадима Вадимовича отдал профессор Николай Иванович Калабухов, поместивший в 1953 г. в “Бюллетене МОИП” статью-некролог с перечнем трудов Раевского /50/. Позднее ряд статей об этом подвижнике науки был написан мной /121 и др/. 20 января 1972 г. в Московском обществе испытателей природы состоялось заседание, посвященное памяти В.В. Раевского. Подробно рассказала о нем, его работе и последних днях в Хангокурте Ольга Вадимовна, выступала там и сестра Льва Капланова, Софья Газаросовна, и его вдова Лидия Кастальская, присутствовало немало старых “кюбзовцев” (КЮБЗ - кружок юных зоологов Московского зоопарка, созданный в 1924-м году, куда Лева Капланов поступил в 1925, а Дима Раевский в 1926).

И в том же 1972 году Ольга Вадимовна Раевская вместе со своим старым другом Глебом Алексеевичем Трембовельским побывала в знакомом ей Хангокурте, где поставила памятную доску на могиле брата с надписью “Он жил здесь, работал и умер, отдав все силы сохранению природы этого края”. А спустя еще несколько лет одной из улиц районного центра было присвоено имя “зоолога Раевского”. Вот что писал мне в декабре 1971 г. начальник Тюменского охотуправления В.И. Азаров, который собрал много сведений о Раевском во время своих частых поездок по Ханты-Мансийскому округу:
“В Березово, Сартынье, Луговой и других поселках мне неоднократно приходилось слышать отзывы о Вадиме Раевском от очевидцев, которые вспоминали его с подлинным благоговением, восхищаясь его выносливостью, исключительным знанием тайги, повадок зверей и птиц, его поистине богатырской силой (он ходил на каких-то огромных лыжах), энергией и особой добротой, которую он как бы излучал при общении с местными жителями”. И до сего дня этот человек сохраняет особый ореол легендарной личности.

...
После ликвидации заповедника, областные организации Всесоюзного объединения “Заготживсырье”, занимавшиеся пушнымпромыслом, планировали организацию грандиозного охотничьего хозяйства типа прежнего Северо-Уральского охотсовхоза, но в реальности ничего не осуществилось, как и длительные попытки А.Г.Костина по созданию нового питомника сибирских бобров в Шухтунгорте. Александр Григорьевич затратил много сил на обоснование этого проекта (были произведены расчеты, составлены детальные схемы и планы) Еще в апреле 1948 г. он был вызван в Москву с докладом, который получил общую поддержку. Сам начальник Всесоюзного объединения “Заготживсырье” сказал ему: “Строить будем, и не только у вас, но и в других местах”.

Уже хотели завозить по Малой Сосьве стройматериалы, когда что-то изменилось “наверху”, была арестована жена Молотова Полина Жемчужина, руководившая парфюмерной промышленностью, и былой активный интерес к бобровому мускусу сразу же испарился... Между тем, Костина очень поддерживал начальник Омского охотуправления, авторитетный охотовед Ю.А.Салин, который ранее даже рекомендовал его на такой же высокий пост при выделении Тюменской области, но Костин отказался, не желая расставаться с тайгой.

В 1956 году, после того как внезапно рухнула система “Заготживсырье”, в Шухтунгорте стал действовать только приемный пункт Игримского рыбкоопа. Правда, вскоре был создан Березовский коопзверопромхоз, включивший Шухтунгортский охотничье-производственный участок. Заготовки шкурок соболя опять возросли, участок успешно выполнял и перевыполнял планы, заработки промысловиков повысились, но в Хангокурте жизнь все равно шла на убыль. Школу-интернат перевели сперва в Шухтунгорт, потом в Игрим, а позднее в Анеево. Прежнее здание разобрали по бревнышкам, сплавили вниз по реке, осталась там только гидрометеостанция.

А над всем Тюменским Севером уже занималась, как любили писать советские журналисты, “заря новой жизни”. Где-то в далеком от Конды и Сосьвы областном центре набирали силу недавно возникшие тресты “Тюменьнефтьгеология” и “Тюмень-нефтегазразведка”, заложившие несколько опорных скважин бурения в Ханты-Мансийском округе. Но только одна из них, расположенная на берегу речки Вогулки, вблизи западной окраины Березова (кстати, заложена она была здесь по стечению обстоятельств, почти случайно), 21 сентября 1953 года дала знать о себе мощнейшим аварийным выбросом воды и газа. Из скважины выбросило сперва раствор, потом бурильные трубы, всю округу огласил мощный гул пробужденной подземной стихии и забил сильнейший газовый фонтан, который не могли усмирить более полугода (каково пришлось тогда местным жителям, можно только вообразить). Экспедиции геофизиков, которые уже собирались покидать Тюменский Север, поскольку многие специалисты считали его “неперспективным”, срочно повернули обратно.

В Шухтунгорте остановилась одна из таких разведовательных партий и... начался разгром малососьвинской тайги. Это время еще застал на своем прежнем посту Александр Григорьевич Костин. После неудачных попыток организации бобровой фермы и нескольких поездок в Тюмень и Москву, неизбежно связанных с “непредвиденными расходами”, у него обнаружилась недостача, грозил суд, но спасла его, как это не удивительно... кончина в 1954 г. М.М.Пришвина.

Вдова писателя, Валерия Дмитриевна, выслала небольшую долю из наследия мужа, причитавшуюся его внуку, Михаилу Петровичу Пришвину, сыну З.А. Соколовой, пасынку А.Г.Костина. Эту сумму и внесли, возместив недостачу, после чего Александр Григорьевич был, конечно, снят с поста директора и остался в том же Шухтунгорте простым работягой на им же организованной звероферме - он был отличным мастером на все руки.

Все дела принял от него и успешно продолжал их Михаил Григорьевич Коптелов (я познакомился с ним в Березове уже в 1993 г. , за три года до его кончины) Коптелов очень хорошо отзывался о Костине и Зое Алексеевне. Увы, беда, как известно, не приходит одна - Миша Пришвин, внук писателя, покончил с собой из-за несчастной любви. В том же 1954 году в Шухтунгорте умерли сестра Зои Ивановны Клавдия и новорожденный сынишка Костина Алеша.

В первой главе упоминалось, что К.Д.Носилов когда-то обследовал истоки Северной Сосьвы в связи с планами прокладки там железной дороги через Урал. В 1930 г. С.А.Куклин писал, что “в ближайшие годы предполагается соединить Северо-Уральские заводы с низовьями Оби железной дорогой. Эта дорога не минует заповедника...” /62/. Об этом же не раз упоминал в своих отчетах и В.В.Васильев, но на самом деле строительство железной дороги Ивдель - Обь началось только в 1957 году, когда заповедника уже не было. Распространенное в свое время мнение, будто бы Кондо-Сосвинский заповедник “убрали”, поскольку он мешал этой трассе, не соответствует истине.

В марте 1960 года дала первую нефть Шаимская скважина у Турсунта, и весь этот когда-то заповедный край оказался в эпицентре тройного освоения - газового, нефтяного и лесозаготовительного. Через тайгу во все концы пролегли бесчисленные трассы и просеки, по ним шли тракторы и вездеходы, гремели взрывы геологов-сейсмиков, в небе не смолкал самолетно-вертолетный гул, и, на фоне всего этого, то и дело раздавалась частая ружейная стрельба - проходчиков тайги никто даже и не считал за браконьеров. Известное дело: лес рубят - щепки летят!..

Между тем, уцелевшая после погрома заповедная система страны начинала понемногу оживать. Специальная комиссия Академии наук СССР и созданное в 1955 г. Главное управление охотничьего хозяйства и заповедников при Совете Министров РСФСР прилагали большие усилия для восстановления былых заповедников. Удалось расширить территории Печоро-Илычского и Баргузинского, воскресить Башкирский, Алтайский и Кроноцкий. Не забыли и про Кондо-Сосвинский. Тюменский облисполком напоминал о необходимости его восстановления еще в середине 1950-х годов,

Главохота РСФСР включила его в список возрождаемых резерватов на 1959 г., но тут как раз подоспело строительство железной дороги, началась постройка новых поселков, отвод лесных массивов под рубку. Лесосырьевые базы за новыми леспромхозами закреплялись решениями ЦК КПСС и Совета Министров СССР, российские республиканские ведомства не могли идти против этих высочайших предначертаний.

Государственная экспертная комиссия в 1962 г. рассмотрела границы и районирование зоны промышленного лесопользования по трассе Ивдель - Обь, которая как бы перечеркнула наискосок всю бывшую территорию Кондо-Сосвинского заповедника.
Эпоха покорения природы еще не миновала, об охране природы никто тогда не подумал. К тому же в 1961 г. Н.С.Хрущев провел новую атаку на заповедники, и все планы их организации пришлось отложить. На территории бывшего Кондо-Сосвинского заповедника стали стремительно возникать сперва времянки и бараки, а потом и поселки - прообразы будущих городов, иные из которых закладывались прямо по берегам бобровых рек. Говорят, что эти речные звери-мастера в то время обитали даже под железнодорожными мостами, а небольшие стада северных оленей иногда мешали движению поездов по новой колее...

Но недолго длилось такое время, когда машинисты тепловозов могли бить глухаря и рогатых зверей прямой наводкой из своих кабин. Вскоре вдоль железной дороги обозначилась своего рода “мертвая зона”, где и рябчика редко встретишь. По разработкам Научно-исследовательского и проектного института лесной и деревообрабатывающей промышленности, вдоль железной дороги Ивдель - Нягань было заложено девять крупных леспромхозов, а также лесопромышленный и лесопильно-деревообрабатывающий комбинат в будущем районном центре Советском. Новый район площадью около 3-х млн. га был выделен из состава Кондинского района Указом Верховного Совета РСФСР 15 февраля 1968 года.

На западе района у разъезда “135 км” возник Саратовский леспромхоз (позднее - Таежный). Возле станции Алябьеве заложили леспромхоз “Пионерский”, у станции Геологическая - “Комсомольский”, возле станции Конда - “Зеленоборский”, далее следовала идеологически выдержанная станция Коммунистическая с одноименным поселком и Самзасским леспромхозом... А сам районный центр, который позднее станет городом Советским, расположился совсем рядом с некогда священной бобровой речкой Ух. На смену старым названиям пришли совсем новые. И все-таки живая природа не сразу поддавалась всем этим преобразованиям...

В 1961 г. сотрудник Воронежского заповедника Леонид Сергеевич Лавров и свердловские охотоведы Н.Н.Бакеев и Г.А.Бабаков обследовали состояние бобрового поголовья в бассейне верхнего течения Конды и убедились, что оно значительно возросло, несмотря на ликвидацию заповедника и отсутствие специальной охраны. По их сведениям, там имелось в то время до 200 бобровых поселений при общей численности зверей порядка тысячи голов, т.е. в три или четыре раза больше того, что было при Васильеве и Скалоне /64/.

Дело в том, что местных охотников интересовал в основном соболь, шкуры бобров заготовители принимать не могли, а “черный” пушной рынок тогда еще не развился. Бобровая струя утратила былое значение, “зверь-инквой” перестал быть объектом промысла. Восстановилась былая численность бобров и на Малой Сосьве, за исключением отдельных речек в районе Шухтунгорта, где орудовали пришлые браконьеры. Все же зоологи продолжали настаивать хотя бы на частичном восстановлении Кондо-Сосвинского заповедника /108/. Одно время Тюменский облисполком предлагал создать заповедник именно на Малой Сосьве, уступив Конду лесозаготовителям, но этот благоприятный момент был упущен.

Тем временем, Хангокурт постепенно затихал и пустел. Оживление внесла партия геологов, стоявшая там в 1960-х гг. два или три года. К ним часто приходили катера и малые самоходки, велся оживленный товарообмен на принципах “черного” пушного рынка, принявшего в то время уже широкий размах. Но в целом охотничий промысел явно утрачивал былое значение, люди предпочитали уходить за хорошими заработками в геологические партии, к нефтяникам, лесорубам, строителям, переселяясь в благоустроенные примагистральные поселки.

Верность Хангокурту сохранял только преданный ему до конца своих дней Петр Петрович Игнатенко, живший там при метеостанции вместе с женой, Екатериной Афанасьевной, и приемной дочерью Анной.
“Многие любят природу, - писал мне Костин об Игнатенко в ноябре 1970 г. - но не могут отказаться от заманчивых предложений, сулящих материальную обеспеченность и городской уют. А он плевал на это. Получал гроши и жил в заброшенном Хангокурте. И приемную дочь воспитал, и никому в приюте и ночлеге никогда не отказывал. Знакомого и незнакомого принимал в ночь и полночь... Он выписывал много газет и журналов, много читал.

...
Да, Кондо-Сосвинский заповедник, о котором мы поведали читателям, жил и действовал в иной стране, в другой исторической эре, хотя промежуток между этими эпохами весьма краток. В подтверждение этого, приведем отрывок из отчета В.В.Васильева из его обследований 1927 года.

“До сего времени все торгующие организации заинтересованы в получении от инородцев только пушнины и сырья, совершенно не обращая внимания на возможность сбыта, могущего быть весьма рентабельным, кустарных изделий, изготовляемых тузнаселением из того же сырья и отбросов пушного промысла.

Многие изделия по выработке и прочности незаменимы, а по художественному выполнению совершенно оригинальны и, несомненно, исправленные в известную сторону рынком, будут иметь прочный постоянный сбыт, вплоть до заграничных рынков, где из предметов первой необходимости перейдут в разряд предметов роскоши (расшитые меховые женские шубы-хан-женсахи, покроя манто).

Налаженный сбыт кустарных изделий в значительной степени и в первую очередь улучшит экономическое положение Севера. Как на пример, укажу на выделку птичьих мехов малососвинскими остячками и тапсуйскими вогулками. В настоящее время по бассейну рек Малой Сосвы, Тапсуя и Воръегана производится промысел черной утки (турпана), специально пленками /т.е. растянутыми сетями - Ф.Ш./.

Запретить этот промысел туземному населению при его нынешнем экономическом положении мы не имеем нравственного права. За весну пленками добывается от 100 до 300 голов уток (на семью). Обычно для продажи утки выщипываются и черный пух сдается по цене 6р.50 к за фунт, белый - по 1р 20к. Для получения 1 фунта черного пуха необходимо выщипать 40-60 уток, тогда как из этого же количества шкурок выходит полный мех на шубу, которую носят туземцы.

Мех этот, по удалению пера, служит до 15-20 лет и стоит на месте 12-16 р., а на городском рынке всегда будет стоить вдвое. Мех из серой утки можно приобрести за 6-8 р. Вообще труд у инородцев расценивается очень низко. Прочные и красивые меха набирают из голов и шеек хохлатой чернеди, гоголя и гагары.

Мех, собранный из шкурок поганок, по красоте может конкурировать с лучшими пушными мехами. На изделия из отбросов зверового промысла укажу на меха из собольих и беличьих лапок и на меха из оленьих и лосиных ушей. Бисерными вышивками остячки славятся давно, а узорчатые коврики (тапы) из осоки могут служить оригинальным украшением где угодно” /20/.

...
Кирилл Андреевич Дунаев после смерти своей жены Аполлинарии Ячигиной с марта 2002 г. живет, дай Бог ему здоровья, в городе Советском, его сын Павел работает в заповеднике “Малая Сосьва”, они оба - последние аборигены Малой Сосьвы. Долго держался в Тузингорте стареющий, но сильный охотник Григорий Прокопьевич Смолин, однако он тоже переехал на Обь и умер в конце 1970-х гг.

В Шухтунгорте последними из аборигенов оставались две сестры Игнатьевы, старушки из “княжеского остяцкого рода”, как писал мне Костин. Их тоже вывезли оттуда уже в 1971 году.

А от семейств Маремьяниных, Марсыновых, Езиных, Ячигиных и других хантов Малой Сосьвы не осталось, кажется, никого, все ушли к “верхним людям”... Сын Григория Сумрина, медвежатник Петр Григорьевич, умер в 1983 г., жена его Клавдия скончалась в начале 2002 года, два его сына живут в Советском районе, один в Омске.

Михаил Тимофеевич Яковлев умер в феврале 1998 г. в Пионерском. Маркел Михайлович Овсянкин жил то в Арантуре, то в деревне Чантырье на Конде, умер он, говорили мне, вскоре после ликвидации заповедника, скоропостижно, упав с какого-то бревнышка, когда переходил ручей.

Васи́лий Влади́мирович Васи́льев (1889, Казань — 1941) — российский, советский биолог, эколог, основатель и первый директор Кондо-Сосвинского боброво-соболиного заповедника.
В. В. Васильев родился в Казани в 1889 году в семье адвоката.
Окончил Комиссаровское техническое училище в Москве, сменил множество мест работы. Неизвестно, служил ли в армии, но по слухам участвовал в Гражданской войне в войсках Колчака или Унгерна.
В 1922 году работал наблюдателем метеорологической станции на реке Демьянке, затем — заведующим подотделом охоты Тобольского окружного земельного управления.
В 1926 году был направлен в район водораздела Конды и Малой Сосьвы, чтобы выяснить, обитают ли там речные бобры, истреблённые к тому времени по всей России, и какие меры надо принять для их охраны. Благодаря налаженным контактам с местным населением, Васильеву удалось обнаружить места расселения бобров.
По его предложению в 1929 году был организован Северо-Уральский государственный охотничий заповедник, с 1934 года — Кондо-Сосвинский боброво-соболиный заповедник. Директором стал В. Васильев.
В 1938 году Васильева сняли с должности директора, но он продолжал работать в заповеднике. После конфликтов с новым директором его перевели в Печоро-Илычский заповедник.
Приехав туда в 1941 году, Васильев скопостижно скончался от сердечного приступа.

В 1941 г. В.В. Васильев принял предложение о переводе в Печёро-Илычский заповедник на должность - заместителя директора.
28 марта он выехал из пос. Хангокурт – центральной усадьбы заповедника по Северной Сосьве через Березов, Няксимволь, затем через Урал и по быстрой Печёре в маленькой лодочке до пос. Якша – базы Печёро-Илычского заповедника.
Вскоре Васильев делает доклады на заседаниях в заповеднике и в райцентре Троицко-Печёрском. Во время совещания произошел у него сердечный приступ, от которого он уже не оправился. Василий Владимирович был похоронен на кладбище в Троицко-Печёрском, всего 8 дней он не дожил до 52 лет.
P.S. В сентябре 1951 года лучший в стране Кондо-Сосвинский заповедник был закрыт, как и многие другие заповедники. Спустя 25 лет - в 1976г. на части территории бывшего Кондо-Сосвинского заповедника был создан заповедник «Малая Сосьва».

Кондо-Сосьвинский заповедник расположен был в девственной таёжной глухомани. Вот как добиралась томская студентка, дочь основателя заповедника В. В. Васильева Галина на центральную усадьбу Хангакурт. Вначале по железной дороге паровозной тягой до Омска, затем пароходом на дровяном топливе до устья Малой Сосьвы, Берёзова и Игрима. До дома оставалось преодолеть 500 вёрст (практически километров) на вертлявой лодочке-долблёнке из цельного дерева против течения этой сильной перекатистой реки. Конец июля, в мешочке буханка хлеба, солдатский котелок, нож, спички. А вот полог, на комарник и топор достать не удалось. Встречная хантыйка, как и положено, на лодчонке с ружьём и собакой, угостила двумя чирятами. Исхудалое тело студентки от укусов таёжного гнуса покрылось сплошными волдырями. Путь на каникулы из Томска составил 11 суток. Но страна учила таких девчат на инженеров для восстановления разрушенного войной хозяйства.

Перед войной основатель и первый директор этой огромной территории, равной нескольким европейским графствам, уже знакомый нам В. В. Васильев, был переведен в Печеро-Илычский заповедник. Он скончался там 28 июня 1941 года на заседании, решая проблему выпаса оленей местных манси в Предуралье.

Заместитель по научной работе, будущий иркутский профессор В.Н. Скалон был мобилизован на большую землю. Из научных сотрудников на должности был сохранён зоолог В. В. Раевский для завершения соболиной темы. Бобровой темой занималась З. И. Георгиевская. Супруги К. В. Гарновский (геоботаник) и Е. В. Дорогостайская (флорист) формально стали наблюдателями (лесниками).

Научные работы и сопровождение учёных-исследователей и выполняли также однорукий хант Иван Езин и подросток – сын ханта и полячки – Пётр Сумрин. Директором был назначен хозяйственник-коммунист Я. Ф. Самарин. Библиография научных трудов сотрудников заповедника приведена ранее и в центральной (Москва), и в региональной (Тюмень) литературе [2,3,6,11].

Перейдём к быту в военные годы. Как вспоминал пенсионер – дитя войны, подполковник в отставке Вадим Васильевич Васильев, на центральной усадьбе в Хангокурте он обучался в начальной школе, а главной литературой была отцовская библиотека. Здесь прекрасные иллюстрированные издания князя Кутепова, Брема, Монтеверде... Учеников было до десятка пацанов. И посёлок-то сам состоял из десятка построенных перед войной домов: конторы, магазина, пекарни, стандартного жилья специалистов с высокими потолками, хантыйских экономичных домиков, бани-вошебойки, конюшни, подсобных сараев. Кое-кто держал коров. Основная проблема таёжного быта – бескормица, особенно для такого «большого» коллектива как усадьба заповедника. Ем-Еган, Малая Сосьва, верховья Конды как другие, удалённые от Иртыша и Оби притоки, преимущественно малорыбны. Больших поселений и в древние времена здесь не было. Земледелия да даже огородничества толком тоже. Нет кормов, нет белковой пищи – проблемы номер один во всём мире. Перед войной успели завести пяток лошадей. Покосы вдоль берегов стариц реки. Основное транспортное средство громоздкий дощаник, по-местному «каюк».

Нашему Вадьке уже 8, младшему Глебу (много позднее инженеру военпрома) – 6 лет. Покос этим мужичкам выделили поблизости в 12 километрах по слегка очищенной тропе горельника. Поплыли по реке, поработали косой, серпами, поставили жиденькую копёшку, а потом на старице сетёшку: щука, окуни, карась. Теперь домой – выспаться. К вечеру опять на долблёнку, благо что всё очистили, высушили, выпотрошили благодарные соседи. Осенью опять большая проблема – надо успеть доставить сено до глубокоснежья. Пацанам давали быка, который где хотел, там и делал продолжительную остановку. Добирались до нужной избушки базы промыслово-охотничьего хозяйства за несколько суток, грузились и, той же дорогой с уговорами, а то с крутыми мальчишечьими слезами, тащили свой воз. К весне запасов не хватало, лошадей подвязывали для придания им экономного жизнеобеспечивающего стоячего положения. Коровам же подрубали лесной молодняк – шкурите сами, благо усадьба по тем временам была несколько подле охраняемой запретной территории. Случалось, что по насту на лёгких нартах подъезжала сама авторитетная владелица оленей Ахимка с внуком Кирилкой (впоследствии моим таёжным товарищем) и привозила кое-какую подкормку. Выстояли! Победили! А на зарплату соединённые заповедником потомки польского маршала (Дорогостайская), академика-китаеведа (Васильевы), инженера-механика Балтфлота (Гарновский) с сотоварищи строили эскадрилью «Советские заповедники».

Шабаев Ю.П., Уляшов О.И.

ШУРЫШКАРСКИЕ ХАНТЫ: ПРОБЛЕМЫ КУЛЬТУРНОЙ ЭВОЛЮЦИИ
...
ОСОБЕННОСТИ ЭТНИЧЕСКОГО САМОСОЗНАНИЯ
При сложной языковой ситуации, которая сложилась на территории проживания шурышкарских хантов, этническое самосознание у них выражено достаточно отчетливо. Большинство из них однозначно отождествляет себя с собственным этносом. Столь же отчетливо проявляется групповая идентификация, ибо местные ханты относят себя именно к шурышкарским хантам, указывая, что «там дальше по реке живут казымские ханты». Однако кроме казымских, другие группы хантов им уже неизвестны, т.е. собственная этническая ойкумена воспринимается шушыркарскими хантами как некий ограниченный ареал. Впрочем, необходимо отметить, что восточные ханты тоже называли северных «другим народом». (7).

При более глубоком исследовании характера самоидентификации шурышкарских хантов, которое было осуществлено в процессе опроса в Мужах, выяснилось, что. как и другим финно-угорским народам, им свойственен сегодня множественный характер самоидентификации. Лишь немногим более половины из них считают себя полностью хантами, другие же склонны считать себя либо в равной мере хантом и русским, либо хантом и отчасти русским, что несомненно связано с языковыми и культурными ориентациями и навыками современных хантов, особенно молодого поколения. Достаточно заметная часть хантов считает, что их уже ничего не объединяет с соплеменниками, но все же большинство осознает свою принадлежность этносу и видит некие интегрирующие признаки. Две трети хантов считают таким признаком язык, половина - обычаи и обряды, треть - одежду и пищу. Такой признак, как общность исторической судьбы народа, назвала лишь пятая часть опрошенных нами хантов, а национальную культуру и литературу и «гордость за прошлое своего народа» вообще единицы. конечно, в поселениях, где ханты составляют большинство и среди старшего поколения, доля тех, кто однозначно идентифицирует себя как ханта, кто ощущает прочную связь со своими соплеменниками, выше, чем в полиэтнических поселениях. Так, Тыликов О.А. из с.Овгорт, чьи предки пришли из-за Урала после революции, с некоторой обидой говорил, что их часто называют ненцами (ур), хотя по-ненецки Тыликовы совсем не говорят.

Для ментальности хантов характерна прежде всего их породненность, сочлененность с природной средой, с окружающим миром. Симптоматично в этой связи то, что традиционные узоры хантов носят названия «заячьи уши», «ветви березы», «кедровая шишка», «след соболя», «оленьи рога», «щучьи зубы» и т.п. Любопытные замечания по поводу хантыйской ментальности приводил А.В.Головнев, цитируя одного из своих информаторов, ненца Юрия К. Вэлла-Айваседы с Васюгана: «Когда хант выезжает на нарте из леса в открытую тундру, он ежится от ветра, ненец распрямляется и поет песню. Когда хант, переехав низину, вновь въезжает в лес, он чувствует себя привольно, ненец - скованно. В пути ненец следит за собой как бы с неба, представляя себя перемещающейся по карте точкой. Хант примечает дерево и держит путь на него, затем примечает мыс и движется к нему, он помнит каждую точку своих угодий». «Если у ненца сломался лодочный мотор, он сидит перед ним и мысленно раскручивает гайки. Докрутив их в голове, он пускает в ход руки. Хант сразу начинает раскручивать гайки руками, его руки сами помнят мотор». (8).

Последнее замечание свидетельствует о том, что хант как бы очеловечивает все предметы, к которым он прикасается или которые он делает своими руками. Известный исследователь культуры хантов В.М.Кулемзин отмечает, что все вещи, которые ханты делают своими руками, при всей их схожести сугубо индивидуальны, и поэтому любой охотник всегда узнает свои лыжи или свои ловушки среди многих других. Хант никогда не делает сразу несколько заготовок какой-то вещи, к примеру, топорищ, он сразу делает вещь от начала до конца. Кулемзин В.М. описал, как его знакомый хант Кузьма когда-то подарил ему нож в ножках с рукоятью, сделанной из березового нароста. Нож был им утерян, остались только ножны, тогда Кузьма при новой встрече сделал новый нож по памяти. «Когда я вернулся домой и взял в руки ножны, рукоять плотно вошла в них, словно ее не делали заново, а нашли. Именно в этом очеловечивании заключается тайна надежности и притягательности всех предметов, выполненных в традиционной манере. В этом равенстве человек == вещь кроется и секрет меткости первобытных лучников. Благодаря этому равенству мастерица, начав узор на одном конце берестяного полотнища, безошибочно заканчивает его на другом конце. Сведет оба конца в круговую стенку коробки - разрыва нет». (9). наиболее очевидным свидетельством глубоких перемен в современной культуре и ментальности хантов является то, что подобные навыки очеловечивания вещного пространства, навыки рукоделия, ремесла стремительно утрачиваются, ибо все меньше хантов способны создавать традиционные предметы и орудия, все больше в их быт вторгаются безликие, стандартизированные предметы.

Сошлемся вновь на работу А.В.Головнева, чтобы охарактеризовать специфику хантыйского менталитета. По его словам, ненцы более непринужденны в обыденном отношении полов, чем ханты. Если ненец заходит в чум с намерением заночевать и обнаруживает, что мужа нет, он приветствует хозяйку, пьет чай, расспрашивает о ее семейных делах, рассказывает о своих, подворачивая смачные подробности, грозит хозяйке залезть под ее полы, она мимоходом отвечает нарочитыми грубостями. Однако, состоявшийся разговор не является поводом для домогательств. При возвращении муж даже и не помышляет о ревности. «Хант здоровается не столько с хозяйкой, сколько с пространством (углом мутл). Он молчалив и немногословен за чаем. Женщина готовит постель и скорее движениями, чем словами, показывает гостю, что пора укладываться. Если мужчина замерзнет, он всю ночь проежится, но не укажет хозяйке, что надо бы разжечь чувал (очаг). Наутро он ни словом не обмолвится о том, что мерз, дабы не задеть достоинство женщины. Тут вернется хозяин и между мужчинами закипит оживленная беседа. Сдержанность свойственна хантам (в сравнении с ненцами) во всех проявлениях пола. Своего рода «избегание» присуще и отношениям между представителями одного пола, например, тестем и зятем: вместе они не купаются (по преданию, остяк, увидевший купающегося тестя, превратился в камень), не обнажаются и не справляют нужду». (10)

В определенной мере эта сдержанность в отношениях полов сохраняется у хантов и ныне, но эти отношения начинают разрушаться в крупных городах и поселках, где имеют место интенсивные контакты с иноэтническим окружением, формирующим жизненные стандарты, резко отличающиеся от традиционных. Следствием разрушения привычного образа жизни является тяга к спиртному, люмпенизация части населения больших поселений, нарушение традиционных отношений (в том числе и межполовых). И эти изменения, прежде всего, касаются хантов, физиология которых, как у большей части северных народов, наиболее восприимчива к алкоголю. Ментальность хантов сегодня характеризуется глубокими внутренними противоречиями. Многие ханты ощущают негативное отношение к себе со стороны нехантыйского населения, точнее, части его, и считают его несправедливым. Чувство обиды за себя и свой народ весьма характерно для хантов среднего и старшего поколения, которые считают необоснованными взгляды на хантов, как на менее развитый народ: «Мы не в чумах живем, мы в таких же домах живем, как коми и русские». Столь же несправедливыми считают обвинения в пьянстве: «Мы не пьяницы. Зыряне пьют не меньше нас, почему они нас пьяницами называют?» Между тем, представители других народов стараются избегать обильных возлияний вместе с хантами из-за их непредсказуемого поведения.

И тем не менее, конфликт между хантами и нехантыйсой частью населения Шурышкарского района, который можно назвать конфликтом этноконтактных настроений, явно идет на убыль, в то время как конфликт между традиционным образом жизни и ориентациями на новые жизненные стандарты усиливается. С одной стороны ханты осознают свою специфичность, свое отличие от окрестного иноэтничного населения  сами говорят, что их культурный облик (одежда, предметы быта, сам быт, поведение) отличается от того, который характерен для контактирующих с ними народов, особенно от коми и русских. Культурное различие между хантами и соседними народами достаточно большое, и оно сохраняется, в первую очередь, самими хантами, но ханты хотят быть такими же, как и их иноэтничное окружение, подспудно считая его более развитым (цивилизованным). Именно с этим конфликтом в самоощущениях связано то, что между молодым поколением хантов (социализация которого происходила в условиях тесного взаимодействия с носителями восточно-православного типа культуры) и старшими поколениями разница гораздо глубже, чем между этим поколением и иноэтничным окружением, то есть конфликт между разными поколениями хантов связан с их ориентацией на разные типы культуры.

СИСТЕМА ПРЕДСТАВЛЕНИЙ И ВЕРОВАНИЙ
Особенно заметна этническая обособленность хантов в вопросах, касающихся онтологических сторон их существования. Так, их обряды, связанные с рождением, наиболее важными периодами жизни, смертью, с одной стороны, достаточно сильно отличаются от подобных в русской и коми культуре, с другой стороны, более сакрализованы (на жертвоприношениях и т.д. считается нежелательным присутствие чужих), и, вероятно, в связи с этим, хантыйские обряды на сегодняшний день представлены в большей сохранности, чем у русских и коми.

В частности, подобная обособленность наблюдается в погребально-поминальной сфере, являющейся вообще одной из наиболее консервативных в системе традиционной обрядности многих народов. В Шурышкарском районе, в поселках, где совместно проживают ханты, коми и русские, хантыйские и русско-коми кладбища отличаются друг от друга, как расположением, так и способом захоронения. Как правило, коми-русские (православные) кладбища находятся рядом с поселком: могилы почти вплотную примыкают к домам, что, совершенно несвойственно для православных кладбищ на территории Республики Коми, традиционно отделяемых от села (деревни) ручьем или рекой. Подобное отделение жилого пространства от кладбищ водной преградой свойственно Шурышкарским хантам, чьи хала (могила, кладбище) чаще всего расположены за рекой или ручьем-сойм в 3-4-х км от поселков, часто на месте заброшенных поселений. Хантыйские могилы не ориентированы по сторонам света как православные, а также сильно отличаются от православных по способу захоронения.

Причем, в Шурышкарском районе встречаются два типа захоронений, из которых свойственно хантыйскими сами ханты считают полуземляночное захоронение, встречающееся наиболее часто. Так, ханты из п.Ямгорт хоронят завернутого в бересту покойника в неглубокой (до 1 м) яме, положив его в лодку-калданку с обрезанными кормовой и носовой частями. Под калданку кладут приклад ружья (мужчинам) и личные инструменты. Сверху покойника забрасывают той одеждой, которую он носил при жизни. Часть старой одежды развешивают на деревьях по дороге к кладбищу. Затем делают сруб из досок (плахи, реже - тес) в виде домика. Рядом с могилой и на ее крыше оставляют хозяйственный инвентарь: нарты (оленеводам), весла, черенки пешней, носы лодок и т.д. Другой тип захоронений, характерный для п.Усть-Войкары (хант. Ай-вош - Маленькое поселение), ханты из соседних поселков иногда называют ур хала (ненецкая могила, ненецкое кладбище), т.к., по их мнению, войкарские ханты переняли этот тип погребения от ненцев. Войкарское захоронение отличается от общераспространенного, во-первых, отсутствием ямы (лодку с покойником кладут на дощатый помост высотой 10-20 см), во-вторых тем, что сруб кверху немного расширяется, в-третьих, тем, что углы сруба скрепляют длинным шестом с перекладинами, а в-четвертых, тем, что крышу сруба накрывают 4-мя (женские могилы), или 5-ю (мужские могилы) пластами дерна (вместе со мхом и кустарником), принесенными из-за ручья со стороны поселка. Отличается от православного и поминальный цикл хантов, в основе которого лежит числовая символика, связанная с традиционными представлениями о разном количестве женских (4) и мужских (5) душ. Женщин поминают, начиная с 4-го дня (далее - 16-й, 24-й, 40-й дни и 4-й месяц), мужчин - начиная с 5-го дня (далее - 10-й, 15-й, 20-й, 25-й, 50-й дни и 5-й месяц).

Важную роль в этническом воспроизводстве играет не только язык и этническое самосознание, но и мировоззрение в целом, а особенно представления о мире и месте человека в нем. Наиболее очевидно эти представления реализуются через фольклор и систему верований. Несмотря на то, что ханты считаются крещеными, у них до наших дней сохраняются представления о языческих божествах. Как и у других родственных этнических групп, у шурышкарских хантов верховным божеством считается Нум-Торум. Однако, слово «торум» используется ими и как обобщенное название божеств: как мужских - торум-ик, так и женских - торум-най. Развговаривая по-русски, ханты переводят слово «торум» как «погода», которым, в зависимости от контекста обозначают: 1. состояние природы, собственно погоду; 2. стихийные силы природы; 3. причину изменений и закономерности жизни; 4. человеческую судьбу. Так, в разговорах хантов встречаются часто сентенции фаталистического характера, типа: «Человек-то, он чего-то желает, нужда у него может быть, а еще погода какая будет»; «Это ведь… жизнь человека, как погода скажет»; «От погоды жизнь человека зависит». В зависимости от благоволящего или препятствующего человеку характера божеств, их называют Атум Торум (хорошая погода) или Ям Торум (плохая погода). Кроме Торум, шурышкарские ханты упоминают о божествах огня ул эмын тут (священный огонь), Най-Анки (Женщина-Огонь), божестве солнца Хатыл-Най (Солнце-Женщина), о духах-хозяевах (лух-ики), Ас-ики (Оби старик) и др.

Жертвоприношения богам и духам ханты приносят не только дома, на кладбище или возле родовых хранилищ ура, но и в трех, считающихся священными у шурышкарских хантов местах: Вош-пай («Поселок-чум»), старого хантыйского поселения в трех км от п.Усть-Войкары (Айвош), недалеко от которого расположено современное кладбище; урочище Сэм-вой-ими («С глазами-зверя-женщина»), которое, по словам местных жителей, названо в честь какого-то женского божества с неясными функциями, особо почитаемого оленеводами; мый Эмын-нёл («Святой мыс»,  «Святой лук»), проплывая мимо которого ханты до сих пор кидают в воду монеты, а раньше кидали монеты и стреляли из луков. Возле Эмыл-нёл нельзя пить воду. В этих священных местах рыбаки на путине и оленеводы на камлании собирались вместе, совершали пор, приносили дары духам-хозяевам рек, причем не всегда забивали оленя (ули хордйа), чаще просто ставили водку богам и пили чай. Примечательно, что в молениях ханты поминают вначале духов домашних, затем умерших родственников, Торум в молитвах практически не упоминается.

Веру в божества сохраняют большей частью наиболее пожилые ханты, среднее и молодое поколения относятся к рассказам о божествах достаточно скептически. И тем не менее, молодежь принимает активное участие в исполнении обрядов и жертвоприношениях, соблюдая традиционные нормы поведения, хотя чаще, чем пожилые ханты, идет на нарушение запретов (к примеру, на участие посторонних при молениях и т.д.), что происходит, как правило, в силу большей коммуникативности молодежи. К примеру, сотрудник отдела культуры при администрации Шурышкарского р-на, Нахрачев Н.Н., собиравшийся снять на видеокамеру медвежий праздник, выражал сомнение в том, что старики ему разрешат это сделать, потому что они достаточно настороженно относятся к фото- и видеосъемкам даже в обыденных ситуациях, не только во время ритуалов. При введении в сакральное действие посторонних (пусть даже просто наблюдателей), разумеется, происходит некоторая десакрализация мифологических и религиозных представлений, против чего и выступают старые ханты. Так, один из молодых хантов в беседе с нами на Азовской протоке проговорился о том, что старики собирались совершить пор, в связи с исполнением ее дочери 4-х месяцев, и даже дал согласие на присутствие гостей при этом. Однако, более старые ханты, узнав об этом, сделали вид, будто ничего не слышали о предстоящем обряде. В другой ситуации (после посещения нами кладбища в п.Айвош) хантыйка в возрасте (Озелова М.Н., 1942 г.р.) отчитала молодых хантов за то, что те взяли с собой на поминки посторонних, и немного успокоилась только после того, как выяснила, что «чужаки» ничего не трогали на могилах, не выходили за рамки дозволенного.

Тем не менее, нельзя сказать, что молодежь не соблюдает традиций. Во время упомянутого посещения кладбища п.Айвош молодые ханты несколько раз советовались друг с другом по поводу деталей поминального обряда, а также по поводу того, насколько допустимо хождение гостей по кладбищу, однако, в целом в их действиях не было суеты, вызываемой обычно сомнением или незнанием, все обряды выполнялись детально, дотошно, неторопливо, что говорило о привычности совершаемого. Каждый из пришедших обошел могилы родственников и знакомых, трижды постучав по надгробию («Мы пришли») и открывая окошечки. С наиболее близкими умершими общались чуть дольше, чем с другими, причем с ними разговаривали только по-хантыйски («даже если при жизни по-русски умел говорить, по-хантыйски все равно лучше понимает»). Поминальную еду и спиртное (открытую бутылку и наполненную стопку) ненадолго ставили на нижнюю полочку под окошечком перед тем, как поставить на поминальный столик. Поминали без особой печали или грусти: «в гости пришли, нельзя свою грусть показывать». Тех, кто попал на кладбище в первый раз, попросили оставить затесы на стоящем у могилы дереве. Уходя, закрыли окошечки и снова трижды постучали по крышкам надгробий («Мы уходим»). После чего дотошно выясняли, кто на территорию кладбища зашел первым, поскольку он, по обычаю, должен уходить последним, «закрывать». Перейдя через ручей, не только сами ханты троекратно повторили фразу «Маа исхурлэм мадлэм юатi» (Мои духи идите со мной), но и гостей попросили сделать то же самое, чтобы ничьи духи-покровители не остались с духами предков.

Представляет большой интерес тот факт, что и к Ямгортскому, и к Войкарскому кладбищу и обратно проводники вели очень извилистым путем, явно уводя в ту или другую сторону от заметной, хорошо протоптанной и прямой тропы, объясняя каждый отход от дороги по разному: «надо по пути собрать дрова для костра», «спрямить дорогу», «здесь лошади ходят, их следы сбивают», «здесь идти суше», «тут меньше с деревьев капает» и т.д. По нашим наблюдениям, собранные по пути несколько веточек были брошены у ручья, путь через мокрые кусты, через которые пришлось продираться, не отличался особой сухостью и удобством, да и пройдено было в общей сложности вместо 3-4-х км вдвое больше. И это при том, что не только таким следопытам, как ханты, но и гостям заблудиться было практически невозможно: основная тропа явно выделялась среди ниточек дополнительных тропок и следов. Скорей всего, в основе подобного продвижения лежит идея лабиринта, запутывающего следы от духов или душ умерших (хотя не исключена возможность того, что все делалось для отвода глаз гостям).

Вообще же к умершим ханты относятся с большим вниманием и почтением, что было отмечено нами при участии на поминках родителей одного из молодых хантов п.Айвош, утонувших за 23 дня до нашего приезда. После того, как нашли отца, принесли в жертву барана, а другого оставили на тот случай, если найдется мать. На 4-й и 5-й дни сделали иттарма (деревянные изображения покойников в хантыйских одеждах) и поместили их в ларесь (ящичек) со всеми подобающими угощениями: водкой в закрытой бутылочке, хлебом в тарелочке, нюхательным табаком-шэр и палочкой типа русских святцев, на которой сестра утонувшей каждый день отмечала зарубками, чтобы не перепутать поминальные дни. Если человека вообще не находят, на кладбище ставят ура (домик 1 х 1 м на столбе высотой до 1,5 м) с иттарма пропавшего. Отношение хантов к иттарма весьма трогательное: как живых людей их на ночь укладывают спать в углу возле постелей, утром во время чаепития открытый ларесь ставят на стол, регулярно обновляют угощения, уходя из дома, закрывают ларесь и накрывают платком. Любопытно, что один раз молодой хозяин вышел из дома, не накрыв ящик, на что его сестры немедленно отреагировали: «Что же ты родителей обидел, открытыми оставил?» Обязательный поминальный цикл заканчивается обычно на 4-й месяц со дня смерти женщины и на 5-й месяц со дня смерти мужчины. Иногда поминают год, после чего иттарма умершего помещают в специальном мешочке в лух ларесь (ящик для духов) в одном из углов дома, на специальной полке типа божницы, занавешенной от чужих глаз. Считается, что до конца поминального цикла души умерших находятся среди людей, могут как помогать, так и вредить людям. Особенно опасными считаются души умерших неестественной смертью. Так, Озелова М.Н. сокрушалась по поводу того, что дети слишком близко подходят к воде, куда их может утащить ненайденная утопленница. По представлениям хантов, утопленники могут забрать к себе детей или внуков, особенно своих любимцев, так как «им там скучно». Да и место, где утонул человек, становится опасным для живых: «Там волны большие ходят, еще может кто утонуть, утопшие зовут. В устье Войкары много утонуло людей, там очень место нехорошее».

По словам шурышкарских хантов, души умерших могут превратиться в духов, возможно, и в тех злых ночных духов, фразы о которых несколько раз проскальзывали в разговорах хантов. Хантыйских названий и природу их не удалось зафиксировать в силу того, что о них не принято говорить, особенно ночью, поскольку отношение хантов к ним достаточно серьезное. Так, в ночное время, с наступлением темноты не рекомендуется веселиться, смеяться, сильно шуметь, чтобы  не привлекать их внимания. Пустые бутылки из-под спиртного, по мнению хантов, следует хотя бы на ночь продержать в доме, чтобы невольно не угостить ночных духов. Особенно опасными ночные духи считаются для детей.

На сохранность языческих представлений указывает также и распространенная среди хантов всех поколений вера в шаманов. По словам хантов, совершать пор и лечить людей могут многие, но только шаманы могут прогонять злых духов и разговаривать с огнем. Хотя чаще всего, рассказывая о современных шаманах, часто замечают, что раньше они были гораздо сильнее: «Шаманов и сейчас много, но раньше они сильнее были. Словом могли дерево засушить так, что хвоя падала, человека могли к себе взять. Раньше они умерших солдат оживляли: дунет так, откроет кулак, оттуда солдаты выскакивают, целый взвод сразу».

Множество хантыйских поверий связано с представителями животного мира, в первую очередь, с медведем, которого называют ошни, или муми, а ханты рода медведя (Лонгортовы, Талыгины и др.) - апсием-ики (брат-старик). Но даже ханты, не принадлежащие роду медведя, считают это животное священным. Кровь медведя (в отличие от крови других животных) едят без соли. «Кости убитого медведя относят в лес, а чаще бросают в воду (озеро), чтобы собаки не растаскали, не осквернили». К волкам ханты относятся как к злым духам и даже в наши дни предпочитают называть иносказательно: ул пуртi вой (оленя загрызающий зверь), атэл йаhтi вой (ночью ходящий зверь) и т.д., чтобы не накликать их. По рыбной иерархии царем рыб является осетр, который, как и щука, считается священной. Любопытно, что щуку ханты называют зверем, а не рыбой. Часто по отношению к ней используют термин вэс (мамонт, водяной дух), или вэс-ик (водяной дух-хозяин). Единственную из рыб, щуку, запрещается разделывать хантыйским женщинам. Согласно бытующим и по сей день преданиям, вначале щука была сотворена вовсе без головы и имела только огромную пасть с большим количеством зубов. Обидевшись на Нум-Торума, щука поплыла по Оби, заглатывая на своем пути все, что попало: женщину с вязанкой дров, рыбака с лодкой-калданкой и веслом, у переплывающего реку лося откусила заднюю ногу, съела множество зверей и из всего проглоченного сделала себе голову. Поэтому кости щучьей головы по форме напоминают около сорока предметов и живых существ, а из-за того, что щука «сама себе голову сделала», взяв на себя функции божества, она «стала как черт, как вэс стала».

Шаманизм. Архаические техники экстаза
Элиаде Мирча

Отбор шаманов в Западной и Центральной Сибири

У вогулов (манси) — как утверждает Гондатти — шаманизм является наследственным и передается также по женской линии. Но будущий шаман отличается от других людей уже с юности: нередко он становится нервным и иногда даже бывает подвержен припадкам эпилепсии, которые расцениваются как встречи с богами.[11]

Иначе выглядит ситуация у восточных остяков (хантов); согласно Дунину-Горкавичу, там не обучаются шаманизму, так как считают его даром Неба, который получают в момент рождения. В Прииртышьи его считают даром Санке (бог Неба), проявляющимся с детских лет. Васюганы тоже считают, что шаманом человек рождается.[12] Но, как замечает Карйалайнен, шаманизм, независимо от того, наследственный он или спонтанный, всегда является даром богов или духов; в определенном смысле, наследственным он только кажется.

Обычно обе формы обретения шаманских полномочий сосуществуют друг с другом. Например, у вотяков шаманизм является наследственным, но он дается непосредственно высшим божеством, которое само обучает будущего шамана через сны и видения.[13] Точно так же обстоит дело у лапландцев, где этот дар передается в семье, однако духи дают его и тем, кому пожелают.[14]

У сибирских самоедов и остяков шаманизм наследственный. После смерти отца сын делает деревянное изображение его руки, и через этот символ осуществляется передача его способностей.[15] Но быть просто сыном шамана недостаточно; неофит должен быть принят и утвержден духами.[16] У юраков-самоедов (ненцев-юраков) будущий шаман определяется в день его рождения; фактически, дети, появляющиеся на свет "в рубашке", должны стать шаманами (те, кто рождается "в шапочке" только на голове, станут меньшими шаманами). В период созревания у кандидата начинаются видения, он поет во сне, любит бродить в одиночестве и т. д. После этого «инкубационного» периода он связывается со старым шаманом, чтобы тот его обучил.[17] У остяков иногда сам отец выбирает наследника среди сыновей; в этом случае принимается во внимание не старшинство, а способности кандидата. Затем ему передается традиционное тайное знание. Бездетный шаман передает его другу или ученику. В каждом случае, однако, будущие шаманы проводят свою молодость в овладении доктринами и техникой этой профессии.[18]

У якутов — пишет Bацлав Серошевский[19] — дар шаманизма не считается наследственным. Однако эмеген (знак, дух-покровитель) не исчезает после смерти шамана и пытается воплотиться в члена той же семьи. Припузов[20] приводит следующие подробности: человека, который должен стать шаманом, охватывает бешенство, затем он вдруг теряет рассудок, убегает в лес, питается корой деревьев, бросается в воду и в огонь, ранит себя ножами. Тогда семья обращается за помощью к старому шаману, который начинает обучать растерянного юношу, знакомя его с различными родами духов, способами их вызывания и овладения ими. Это только начало настоящего посвящения, включающего в себя целый ряд церемоний (мы еще вернемся к ним ниже).

У забайкальских тунгусов тот, кто стремится стать шаманом, говорит, что во сне ему явился дух умершего шамана, приказывая принять на себя его функции. Чтобы это заявление было правдоподобным, оно, по правилам, должно сопровождаться значительным умственным расстройством.[21] Согласно верованиям туруханских тунгусов, тот, кто должен стать шаманом, видит в снах «черта» — Харги, выполняющего шаманские обряды. Пользуясь этой возможностью, претендент обучается тайнам шаманского ремесла.[22] Нам еще предстоит вернуться к этим «тайнам», т. к. они составляют сущность шаманского посвящения, которое иногда осуществляется в снах и трансах болезненного характера.