ШЕПОТ ЗВЕЗД
Да, уходит наше поколение –
Рудиментом в нынешних мирах,
Словно полужесткие крепления
Или радиолы во дворах.
Ю.Визбор
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Мы возвращаемся из контрольно-спасательной экспедиции, которая базировалась в Сальных тундрах Кольского полуострова, в районе, пограничном с Финляндией; рассказ о том походе опубликован на этом сайте – см. "1965 г. – Кольский полуостров…" (http://polobp.hut2.ru/Spas.htm).
Старенький автобус потряхивает на неровностях дороги, идущей по берегу реки Тулома. В устье ее – город Мурманск, но мы далеко от него, подъезжаем к поселку Мурмаши. Ребята дремлют, но мне не спится: двенадцать лет назад вблизи поселка Тулома, что расположен неподалеку от Мурмашей, на одном из прибрежных холмов мы – студенты Ленинградского политехнического института – впервые поставили свои палатки за Полярным кругом. Мне казалось, что эту остроконечную горушку с двумя соснами на вершине, я запомню на всю жизнь. Где же она?
Тогда этой дороги не было, а был санный путь по замершей реке. Тогда и моста в Мурмашах не было, люди в черных ватниках укладывали шпалы на лед для временной узкоколейной железной дороги. Пожалуй, нашу горку поглотили расстроившиеся дома. Вот уже Мурмаши, а я ее так и не углядел, зато нахлынули воспоминания.
Как нас тогда влекли неведомые края! Неудержимо! Ничто не могло нас остановить!
Нет денег на спортивное снаряжение? Выпросили на кафедре физкультуры лыжи и ботинки. Правда, лыжи были беговыми с полужесткими креплениями, а ботинки – малых размеров, для соревнований в хорошую погоду. На смену для привалов взяли валенки, которые остались в наших городских квартирах с военных годин.
Не в чем ехать за Полярный круг? Матушка купила мне на городской толкучке байковые лыжные брюки, а отчим подарил курточку с лисьим воротником – часть экипировки японского летчика, трофей, привезенный с недавней войны.
Знакомый фронтовик сварганил нам походную печку из стального листа, которую можно было подвесить внутри палатки, правда, памятуя жизнь в землянке, он попытался сделать ее с двойными стенками, чтобы промежутки между ними можно было бы засыпать песком. Серьезная вещь у него получилась, тяжелая.
И с едой было плоховато; взяли с собой ружье, чтобы добывать мясо на маршруте, который мы должны были проложить в краях непуганого зверя.
Я посмотрел на наши теперешние таежные лыжи, грудой лежащие между сидениями автобуса: с металлическим кантом, с жестким захватом носка ботинка и улыбнулся. Теперь, пожалуй, не во всяком музее лыжного снаряжения найдешь "полужесткое крепление" – сыромятный ремень с металлической "лягушкой" для его натяга на пятку.
НАЧАЛО
Из дневника:
29.01.53
В два часа по московскому времени,
то есть ночью, мы прибыли на станцию Кола,
откуда и начался наш поход.
Станцию Кола с поселком Мурмаши связывает шоссейная дорога, раскатанная тяжелыми машинами до льда. Передвигаться по такой дороге на лыжах с тяжелым рюкзаком – просто мука. То один брякнется, то другой кувыркнется. Однако мы в спортивном походе, и это только первая трудность, которую мы должны успешно преодолеть.
Впереди – наш начальник Юра Баландин, он старше меня на два курса, ему двадцать три года, кроме рюкзака у него за плечами ружье, которое мотается туда сюда и норовит стукнуть его по башке. Он, очевидно, считает, что падения уменьшают его авторитет как начальника, и старается подниматься как можно быстрее и молча. Нас пять человек. Олег Щербинин, Ник – Борис Никонов и я стараемся следовать примеру начальника, Виктор же Чернышев каждое свое приложение к дороге сопровождает негодующими воплями, нервный, однако, оказался парень.
Неожиданно нас догоняет грузовая машина и притормаживает. Вот бы доехать до поселка! Однако мы в спортивном походе и должны использовать только активные способы передвижения, то есть пройти весь путь на своих двоих. Но ведь – ночь, никто не увидит, никто не узнает, дорога такая раскатанная, а рюкзаки такие тяжелые. Юра жестом полководца без малейшего колебания отправляет грузовик в путь без нас. Слышится негодующий запоздалый вопль отставшего Виктора.
Авторитет Юры непререкаем, он лидер по натуре, человек с идеями, которые к тому же умеет реализовывать. Это он вдохновил нас на пробежку за Полярным кругом. Тренировались мы по системе Мюллера – основателя современной гимнастики, Юра где-то откопал его книжку. Основной тезис: "бег – основа всякого физического развития, после пробежки спортсмен должен чувствовать себя лучше, чем до нее". И вообще, он считает, что походная группа – это ячейка коммунистического общества: "от каждого – по способности, каждому – по потребности", прообраз светлого будущего.
На девятом километре на окраине Мурмашей видим дом со светом в некоторых окнах – больница. Постучались, попросились передохнуть, перекусить. Сначала приняли за бандитов, но потом даже чаем напоили. Дежурный врач и старенькая нянечка охотно беседовали с нами и задавали много вопросов о нашем житье-бытье в городе Ленинграде. И мы их расспрашивали. Оказалось, что солнце здесь впервые поднимается над горизонтом восемнадцатого января. А сейчас, – светать начинает в десять, солнце над горизонтом – целый час, в четыре пополудни уже зажигаются первые звезды.
Итак, первый привал – в больнице.
Кончился поселок, мы съезжаем на лед реки Тулома. Рассвело. Северная природа во всей красе. Река широкая, – шире Невы. Ее окаймляют со всех сторон горушки, покрытые редким лесом. Все подернуто туманной пеленой. По реке проложен санный зимник. Нас догоняет конный обоз с прессованным сеном. Витька кидает свой рюкзак в сани, мы, не дожидаясь команды начальника, следуем его примеру и налегке бежим за обозом.
Решили пораньше встать лагерем: позади двадцать километров ночного пути – первый переход! Мы у поселка Тулома, и можно попроситься на постой, но никому даже в голову не приходит такая простая мысль: мы – в спортивном походе, мы должны преодолевать трудности. Если их нет, то надо создавать. Юра считает, что место нашего первого бивака должно соответствовать торжественному моменту – первая ночевка в Заполярье, и указывает на крутую прибрежную горушку, почти скалу, поросшую редкими соснами. Он, вообще, – максималист, считает: чем труднее, тем интереснее. На городских, ночных соревнованиях мы проходим по пятьдесят километров с опломбированным грузом, ориентируясь по карте. Он считает, что этого мало. Соревнования должны быть такими: нас сбрасывают на парашютах с самолетов где-нибудь в Сибири, в тайгу, вдали от населенных пунктов с запасом продуктов и картой местности. Кто первый вышел к помеченной на карте точке, тот и победил.
Нам, молодым идиотам, понадобилось два часа, чтобы забраться на эту скалу, пять часов, чтобы сварить обед, поставить палатку и целая ночь, чтоб дрожать от холода. Пока мы поднимались, солнце, багровое и какое-то маленькое, успело взойти, посветить и скрыться за горизонтом.
На вершине снегу было по пояс, но воды не было, пришлось растапливать снег. Не оказалось и сухостойного дерева для костра и печурки, а сырые дрова едва тлели, поэтому печку в палатке решили не топить. Поели гречневой каши, под палатку подстелили нарубленный лапник, улеглись в спальные мешки и накрылись сверху коллективным одеялом. Я впервые самостоятельно забрался от родного дома так далеко, и сразу же – за Полярный круг, во даю!
В полночь в кромешной темноте прозвучал испуганный голос Ника:
– Ребята, земля трясется!
Вот это сюрприз: вместо полярного сияния ночное землетрясение в крутой мороз. И мне уже привиделось, как мы, барахтаясь в палатке, катимся вниз по склону горы, натыкаясь на сосны и камни. Я быстро выпростал руку из спальника, чтобы потрогать дно палатки, ощутить ее содрогание.
– Это мои ноги. Ник, твоя голова лежит на моих ногах, а меня трясет от холода, – послышался голос длинного Олега. Во время этой короткой фразы его челюсти дважды лязгнули.
– А кто-нибудь не дрожит? – спросил я.
– Может, все-таки растопим печку? – предложил Юра.
– Да не горят дрова, тлеют и дымят, никакого тепла. Больше калорий потратишь, раздувая их, – это Виктор, он должен был растопить печку. – Выбрали идиотское место для стоянки, ни одной сушины, – это камень в огород начальника.
Слышно, как завозился Ник, перемещая свою голову на более устойчивый предмет, чем Олеговы ноги. Ник – не настоящее его имя, это сокращение его фамилии – Никонов, но оно, по-моему, ему больше нравится, чем родное.
"Додрожать бы до рассвета, не околеть бы", – с такой мыслью я, однако, перестаю трястись и засыпаю, пригрелся все же. Напоследок откуда-то всплывает строчка: "Собирались – веселились, ночевали – протрезвились".
Утром, чуть свет Юра сварил на костре горячий кофе. Его пили, обжигаясь, не вылезая из спальных мешков.
Приняли мудрое решение: для облегчения рюкзаков выкинуть все лишнее и съесть все яблоки. По-моему, Юрка специально оставил ружье висящим на суку ближайшей сосны, однако заботливый Ник, сворачивающий палатку и последним покидавший нашу первую безалаберную заполярную стоянку, заметил его и вернул, не известно чем раздосадованному, хозяину.
Следующую ночь мы провели в теплом и приветливом домике лесника. Трудности нужно не только уметь преодолевать, но и обходить.
КРАСИВАЯ РЕКА УЛИТА
Из дневника:
3.02.53
Прогресс. Вчера через два с половиной часа
после остановки – лагерь уже стоял, а мы, поев,
сидели в палатке. Ночью была такая жара, что
возле печки снимали рубахи. Подъем в семь
часов, в девять – мы уже на маршруте.
Река Улита нам больше понравилась, чем Тулома, в которую она впадает. Она какая-то уютная, симпатичная, берега – круты, сушняку – много, пейзажи, – словно, взяты из рассказов Джека Лондона. Местами река сжималась отвесными каменными стенами, и вода, нагромождая льдину на льдину и, замерзая, образовывала ледопады. Тогда нам навстречу, напоминая застывшие волны, поднимались синие глыбы, увенчанные белой пеленой снега, открывались ледяные пещеры, похожие временами на пасти каких-то чудищ, с верхней губы которых сбегали и застывали струйки воды. Иногда обрушивался снежный мост, и зияла темная промоина, напоминая о том, что жить – опасно.
Мы одни в белом безмолвии, на снегу – лишь звериные следы! Красиво! Интересно!
В первый день препятствия как-то не замечались, на второй день они нас утомили, а на третий – измотали, и нам стало не до красоты. Торосы и полыньи сильно затрудняли движенье, грозили неприятностями. В глубоком снегу на скоростных лыжах мы увязали по колено. Бесконечные наледи (вода под снегом) заставляли часто останавливаться и сдирать ножами лед с лыж.
Беспокоило и то, что оставалось мало продуктов, особенно крупы. Она кончилась как-то внезапно. У меня закралось подозрение, что Витька просто выкинул ее, чтобы облегчить свой рюкзак. Он единственный, кто мог проделать такой трюк: надеть рюкзак одним рывком, перебросив его через голову. Остальные по очереди просовывали руки в лямки, предварительно взвалив его на бедро. Завхоз Ник установил жесткую норму для приготовления единственного горячего блюда, которое он называл "суп-габер": две ложки пшенки на ведро воды, это варево напоминало нам голодные послевоенные годы. Итак, утром – кофе с банкой сгущенного молока и суп-габер с маслом, вечером – кофе без молока и суп-габер с банкой тушеного мяса. Нам необходимо спешить, иначе – дело дрянь, а мы, наоборот, – отстаем от графика на один день. А, может, Ник на всякий случай экономит, и наши дела не так уж плохи?
Неожиданно Юра увидел на дереве глухаря. Ружье он давно запихнул в рюкзак: никакого проку, только лишняя тяжесть. Потенциальное жаркое, похоже, уснуло, сидя на ветке, поскольку позволило охотнику собрать ружье, подойти на выстрел, прицелится… Ну, а после выстрела оно, конечно, проснулось и улетело. Юрка в азарте бросился в погоню и сломал лыжу. После такой неудачи он готов был тут же оставить ненавистное ружье, повесив его на первый попавшийся сук. Но мы ему напомнили, что оно числится как общественное снаряжение и, может, через сто метров на другом дереве сидит другой глухарь в два раза больше этого и сон его гораздо глубже. Впрочем, он потом утверждал, что попал, да вот дробь мелкая – третий номер.
Но мясо мы все-таки добыли, без стрельбы. Я, шедший впереди, увидел, что у берега из промоины торчит что-то наподобие хвоста и осторожно, чтобы ребята не посмеялись надо мной в случае оплошности, сказал:
– Вроде, зверюга какая-то.
Подошел ближе и увидел на конце "хвоста" копыто – лось! Мы сняли лыжи. Полынья не успела затянуться льдом целиком, хотя течения в ней почти не было, значит, лось провалился недавно. Вокруг – много свежих следов, наверно, лоси сбежались на подмогу своему собрату, но помочь не смогли. Ночью шел снег, значит, он провалился под утро.
Мы решили посмотреть на него вблизи. Ухватили за ногу и потянули, пришлось кое-где подрубить лед. Вскоре зверь лежал перед нами.
Наш неудачливый охотник Юра определил:
– Годовалая телка. – Пощупал ее нос и добавил: – Мягкий, еще не успела замерзнуть.
Завхоз Ник сказал:
– Нужно взять мясо.
Он изловчился достать топор из рюкзака, не снимая рукавиц. Я посторонился, давая ему доступ к мясу, однако он протянул это орудие труда мне. Я решил отрубить заднюю ногу, но топор отпрыгнул от туши, как мячик, не оставив видимого следа. Я с надеждой посмотрел на охотника, робко промолвив:
– Никогда не снимал шкуру.
– Я – тоже, – ответил Юра. И со словами: – Взялся за дело, так делай его, – протянул мне нож.
Да, всякая инициатива наказуема.
– Пошел топтать лыжню, – сообщил Витя, отстраняясь от рискованной затеи.
– А кто-нибудь когда-нибудь ел лосятину? – спросил Олег.
Мы переглянулись – никто.
Я попытался сделать надрез в районе крестца, но никак не мог добраться сквозь густую жесткую шерсть до кожи.
Зрители переминались от мороза с ноги на ногу и давали разнообразные советы: то поменять инструмент, то размахнуться посильнее. Наконец, я догадался сделать надрез там, где шкура была потоньше – возле паха и потом, отдирая ее от мяса, разрезать изнутри. Пришлось снять рукавицы, мороз леденил пальцы. Ушло не меньше часа на то, чтобы оголить задние ноги и отделить их от туловища зверя. Мясо было облеплено срезанной шерстью, а я, как палач, забрызган кровью: что поделать, первый опыт свежевания животного. Хотел снять всю шкуру и взять на память, но ребята отговорили: кто поверит, что не застрелили зверя, а нашли? Браконьерство!
Рюкзаки потяжелели у нас с Юрой, так как Ник еще до окончания этой операции пошел догонять Виктора, а Олег нес походную печурку.
Продолжаем путь по Улите. На этом участке вся река под снегом, наст хороший, идти легко, за два часа проходим десять километров и выходим на южный берег озера Улита. Перед нами – Волчьи тундры. На Кольском полуострове лес поднимается только до отметки триста метров над уровнем моря, выше начинается тундра, поэтому горы здесь называют тундрами. Я впервые вижу, хоть маленькие, но настоящие горы. Меня поражает вид крутых сопок с ослепительно белыми вершинами и темным подножьем леса, хотя по общим меркам они, наверно, на ранг гор не тянут: главная вершина массива – Юг-спор не превышает тысячи метров.
На ужин у нас сегодня блюдо, которое завхоз окрестил как "кулеш" – лосятина с рисом.
Мороз крепчает. Небо совершенно очистилось от туч, и высыпали яркие звезды.
Мы забрались в палатку, по средине поставили ведро с похлебкой, каждая крупинка которой сопровождалась пятью ложками бульона. Мясо большинству понравилось, хотя недоставало соли, она у нас – тоже на исходе. Так как калорий явно не хватало, то начальник разрешил выдать команде по чарке кориандровой водки. Ее мы купили на подъезде к началу маршрута, в Мурманске. Хотели купить спирт, но его не оказалось, вот и купили голубоватую водку с диковинным названием – кориандровая, о существовании которой и не подозревали. Никогда не пил алкоголь с большим отвращением: омерзительный вкус ее усугублялся минусовой температурой. Как известно, эта жидкость не замерзает и при температуре ниже нуля, а в палатке она не успела отогреться. Я заметил, что Олег перелил свою порцию в кружку Ника, а тот, осушив ее, даже крякнул от удовольствия.
– Тихо! – вдруг тревожно сказал Виктор.
Все замерли: кто с открытым ртом, кто с ложкой на полпути от ведра.
– Слышите, волки воют.
Действительно, где еще волкам жить, как не в Волчьих тундрах. Наверно, доели нашего лося и теперь хотят закусить нами, пришли по следу. Вроде бы, что-то зашуршало за стенкой палатки. Мы с надеждой посмотрели на Юрку и тут же вспомнили, что он воткнул злосчастное ружье стволом в снег, как только пришли на стоянку. Поскольку все требовательно смотрели на него, то он отстегнул полу палатки и выглянул наружу. Полная луна окрасила снег зеленоватым цветом, на снегу лежали длинные тени от стволов редко стоящих деревьев.
– Никого не видно, – авторитетно заявил он.
Только продолжили хлебать, Виктор:
– Вот опять! Слышите?
Мы переглянулись: кто-нибудь еще что-нибудь слышал?
Через томительную паузу Юра сказал сидевшему рядом Виктору:
– Это у меня в животе урчит.
Правда, на утро обнаружили помет около ружья, однако охотник обвинил в том одного из участников похода.
МОРОЗНЫЙ ДЕНЬ
Из дневника:
4.02.53
Мороз прибывает и прибывает.
В палатке едва тепло.
Проснулись в холоде.
Печка горела плохо: выбранная на дрова сушина оказалась гнилой, мы промерзли и не выспались. С проклятьями натягиваем ботинки, они у всех впритирку, – едва удается надеть простой и шерстяной носок, о стельке не может быть и речи.
Утро встречает нас крепким морозом, стоять на месте не возможно. Трое сразу уходят вперед, Олег и Ник остаются складывать печку и палатку.
Нужно сориентироваться, Юра достает карту и компас, на большее его руки не способны: они сразу же коченеют и перестают ощущать предметы. Он просит меня отпустить стрелку компаса и сориентировать карту. Шерстяной шлем, который он натянул на лицо, побелел от инея. Напротив рта – ледяная корка. Видны только орехового цвета глаза, обрамленные выбеленными морозом ресницами. Выбираем направление, идем. На носу у меня висит капля, чистая и прозрачная, как слеза, но я не стыжусь этих слез, не лезу в карман за платком, а лишь изредка сдуваю их, придав выдыхаемому воздуху соответствующее направление. Все мы неузнаваемо изменились: грязненькие, какие-то закоптелые, мятые, на лицах – щетина. От цивилизации нам мало что осталось: по утрам – кофе с молоком, при неудачах – крепкое словцо (интеллигентный Олег при этом морщится и отворачивается), и еще – обломок расчески у Юры, которым никто не пользуется.
А кругом – непривычная северная природа: розовые от косых лучей солнца сопки поднимаются навстречу сиреневому небу; над речными порогами, не замерзающими даже в такой сильный мороз, клубится пар; солнце стоит низко и светит почти прямо в глаза, отчего перед нами простирается радужная дорожка на снегу. Клубы пара, вылетающие изо рта впереди идущего, окрашиваются в разноцветные тона. Впереди грозовой тучей на горизонте высится Юг-спор.
– Ты слышишь шепот звезд? – вдруг обернувшись ко мне, говорит Юра.
– Я даже полярного сияния не вижу, – отвечаю ему в тон.
Какие звезды, какой шепот при ясном небе среди белого дня? Заговаривается начальник. Мы бежим, мы летим, как стрелы, выпущенные из тугого лука, и не можем согреться.
Преодолеваем невысокий перевал и выходим на озеро Куцкуль, которое находится у подножья Юг-спора. Дальше наш путь – по цепи озер, которые связаны между собой короткими безымянными протоками. Мороз невыносим. Я, например, одет в две пары нижнего белья, свитер, меховую куртку и сверху – штормовка, несу 30 килограммов, иду почти все время по целине и, однако, замерзаю на ходу.
Идем дальше в направлении на Кашк-озеро. Протока широкая, как магистраль, но внезапно перегораживается порогами, поэтому движемся берегом. Лес редкий, снег держит довольно хорошо. От порогов исходит холодный пар, который пробирает до костей. Темнеет. Мы устали, намерзлись. Пройдя ответвление на Воронье озеро, становимся на ночлег.
Каждый заранее знает, что ему делать на привале. Сегодня я с Юрой пилю елки на лапник для подстилки под палатку и чурбаки для печки. Виктор рубит лапник и дрова. Олег утаптывает снег, возит и укладывает лапник, устанавливает палатку. Ник готовит обед.
Мы с Юрой в скрюченном положении пилим стволы деревьев. В такой мороз, когда трудно стоять на месте, это самая незавидная работенка. Юрке хорошо: у него длинная меховая "шкура" и ватные брюки. Он удивляется, когда я говорю, что скоро превращусь в кочерыжку: у меня тонкие байковые брюки и короткая куртка японского летчика, которая никак не может закрыть сразу всю спину. Я даю себе торжественную клятву: купить ватные брюки, когда придем в Мончегорск – промежуточный населенный пункт на нашем маршруте.
– Ты слышал сегодня шепот звезд? – вдруг спрашивает он.
– А разве его можно услышать? Это же иносказание. По-моему, это другое название полярного сияния.
– Нет, это физическое явление, это звук, который издает пар, вылетающий изо рта, замерзая на лету в сильный мороз. Так это называют в Якутии, я читал.
– Ах, вот оно что. А, может, те звезды, что сейчас смотрят на нас, все-таки шепчутся между собой, решая нашу судьбу, а?
– Чудак. Им на нас наплевать.
Болтовня отвлекает, но не согревает. Что-то страшное творится с ногами: всю подошву жжет, как будто стоишь на льду босяком, пальцев уже почти не ощущаю, но все равно заставляю себя шевелить ими. Ой, как мне холодно, как мне себя жалко! И вид у меня, наверное, тоже жалкий.
Мороз жесток. Он сковывает не только тело, но и душу. Неудержимо тянет к огню костра, а подойдешь, – нет силы снова окунуться в морозную ночь даже за дровами, вот так и замерзают. Всем, кто ночевал у костра, хорошо известна фраза: "Подбросим или подвинемся?" Чтобы подбросить дров в костер, за ними надо сходить в лес, проще пододвинуться ближе к огню. Проходя за чем-либо мимо костра, я стараюсь задержаться у огня хотя бы на несколько минут, но Юра настойчиво окликает. Он всех поторапливает и – прав: чем быстрее мы закончим лагерные дела, тем быстрее окажемся в теплой палатке.
Обычно мы сменяем ботинки на валенки только тогда, когда забираемся в палатку. Мокрые ботинки подвешиваются к коньку палатки для просушки, а сухие валенки натягиваются на ноги. Сегодня Виктор нарушил установленный порядок, сменил обувь у костра и теперь прыгает у огня, пытаясь согреться, – то на одной ноге, то на другой, похлопывая себя по бедрам. Его щуплая фигура напоминает собой воробья, беспомощно машущего крыльями. Каждый раз, когда от него требуется помахать топором, его приходится уговаривать хором.
Олег в своем тулупе и в шапке-ушанке, съехавшей на бок, похож на кучера, но, несмотря на это, во всей его длинной фигуре и медлительных движениях чувствуется какая-то удаль. Заботливые родители хорошо снарядили его в поход. Он, не спеша, основательно делает свое дело. Когда его руки свободны, он энергично скрещивает их то спереди, то сзади, как это делали до недавнего времени извозчики, ожидая морозным вечером седока.
Дежурный Ник, не снимая рукавиц, рубит на чурбаке замерзшую лосятину и вместе со всей дрянью и шерстью, приставшей к ней, валит в ведро; ему хорошо – он у костра. Он, видимо, очень доволен своей должностью завхоза и сегодняшней обязанностью шеф-повара. В виде премии за преодоление перевала благодетель варит нам настоящую кашу, положив в нее много лосиного мяса – не густую, конечно. Лицо его пунцово от мороза и огня, он щурится, отворачиваясь от дыма и закрываясь от пламени ладонью в рукавице. Место – теплое и сытное.
Наконец, дрова заготовлены. Юра с Олегом устанавливают палатку, подвешивают и разжигают в ней печку. Тут, хочешь – не хочешь, рукавицы приходится снимать. Когда печка разгорелась, Юра заметил, что безымянный палец на левой руке у него – белый. Юрка, конечно, экспериментатор и комик: чтобы проверить чувствительность пальца, он сначала укусил его и, ничего не почувствовав, сунул в печку. Вынул после того, как запахло жареным мясом.
Наш начальник в отличие от рядовых участников никогда не использовал нецензурных выражений и в этот раз он только негромко воскликнул:
– О, черт!
– Что, печка погасла? – участливо спросил я, греясь у костра.
– Палец напрочь отморозил, белый и твердый, совершенно не чувствую его. Надо всем проверится.
Залезаем в палатку, разуваемся. И тут-то с ужасом видим: у Юры на обеих ногах большие пальцы – белые и твердые, как камень; у Вити на одной ноге три пальца, на другой - четыре - такие же; у Олега - три на левой ноге; у меня, как ни странно, только слегка поморожены – подошвы стоп и мизинец на правой ноге. (В последствии я вспомнил, что на это место давило крепление). Один Ник не пострадал, может быть, потому что был дежурным и находился у костра или потому, что еще в городе он добыл ботинки на несколько номеров больше своего нормального размера?
Вдобавок, у всех поморожены концы пальцев на руках, у некоторых – до волдырей.
Почему они поморозились, а я нет, ведь я мерз больше всех? Виктор зря надел промерзшие валенки на закоченевшие ноги. Валенки – теплоизолятор, а не батарея отопления, ноги отдали им последнее тепло. Когда поморозились Юра и Олег? На ходу или на привале? Может, постоянно замерзая, в отличие от них, я активно боролся с холодом, шевелил пальцами ног, даже когда переставал их чувствовать? А, может, какая-то звездочка все-таки позаботилась обо мне?
Дружно и спешно принялись за растирание собственных конечностей; терли шерстяными вещами в течение получаса, потом сделали перерыв, поели "кулеш", в основном, мясо, пока не опротивело и, не оттерев пальцы до красноты, усталые легли спать. На боль никто не жаловался.
Я надеваю все, что можно: трусы, трое кальсон, лыжные брюки, шторм-брюки, залезаю в спальный мешок, – все равно холодно, однако засыпаю мгновенно.
БЕДА
Из дневника:
5.02.53
Печка горела хорошо.
За ночь мороз спал.
Проснулся бодрым.
Я – дежурный, вылезаю из палатки. Готовлю "габерный суп" со свиной тушенкой во вчерашнем недоеденном и замерзшем лосином "кулеше". В пшенке каким-то образом оказался сахарный песок, поэтому все варево: лось, свинина, пшенка, много воды – приобретает отвратительный сладковатый привкус. Но, делать нечего, бужу ребят.
По заведенному у нас обычаю утром дежурный возвещал подъем тем, что ставил ведро с похлебкой по средине палатки. После этого народ, не вылезая из спальных мешков, доставал ложки и тянулся к еде. Так было и на этот раз.
После завтрака Юра предложил сделать "общественный просмотр ног". Все сели вокруг и по очереди показывали свои болезные конечности. Первым был я. Мои помороженные места порозовели и припухли, но они не вызвали сострадания, а командир заявил, что это – ерунда. Действительно, то, что я увидел потом, повергло меня в ужас. Пальцы ног у ребят распухли до чудовищных размеров, стали, примерно, с кулачок годовалого ребенка. То, что удалось оттереть, покрылось громадными волдырями, остальное было сине-черного цвета. У Вити и Юры большие пальцы ног были целиком окрашены в этот зловещий цвет.
Виктор процедил сквозь зубы:
– Чтобы я когда-нибудь еще стал умерщвлять свою плоть в этих дурацких походах.
Забрался в спальник и отвернулся к стене.
Ни институтские ботинки, ни наши валенки на такие ноги невозможно надеть. Выход один: нужно послать за помощью либо Ника, либо меня. Один из нас должен остаться, чтобы обихаживать ребят: заготавливать дрова для печки, готовить еду.
Ник со словами:
– Печка совсем прогорела, – полез из палатки. Вскоре послышался стук топора.
Я с ужасом подумал о том, как буду втискивать свои распухшие ноги в тесные ботинки, и что будет с ними, когда я надену лыжи.
Решать начальнику.
– Придется тебе, Борис, идти, – говорит Юра. – Наденешь самые большие ботинки – Олеговы и побольше шерстяных носков.
– Возьми мои рукавицы, – добавляет Олег. Они у него – меховые, просторные, самые теплые в отряде.
В дверях палатки показывается Ник:
– Я думаю, выдадим Борису на дорогу две банки сгущенки, полкило сахару и пять сухарей. Оставшиеся продукты удастся растянуть на несколько дней.
– Лыжи выбери сам, какие захочешь. Возьми спальный мешок, за один день до Мончегорска не дойдешь, – заключает напутствие Юра.
В одиннадцать часов ухожу. Судя по нашей карте, до Мончегорска местность не заселена, нужно пройти по целине 45 километров. Ребята считают, что на это мне понадобится два дня, я твердо решаю, во что бы то ни стало, пройду за сутки. Если понадобится, буду идти ночью, заберусь в спальный мешок только у дверей организации. Какой организации? Пока не представляю. Я скажу: "Гибнут молодые специалисты, замечательные ребята, будущее нашей страны". Наверно, надо будет искать исполком.
Договорились, что ребята ждут три дня, а потом будут двигаться, как сумеют.
И вот я совсем один среди безмолвной тайги. Одному в ненаселенной местности невесело. Звездочка моя, если ты есть на небе, помоги, дай сил дойти, пошли мне сегодня удачу в счет будущих дней.
Река все так же норовиста, часто встречаются полыньи и наледи, теперь я стараюсь обходить их далеко стороной, теперь, если рискуешь, рискуешь товарищами, а я – их единственная надежда. Да и мне в случае беды никто не сможет помочь. Стараюсь идти быстро, но так, чтобы хватило сил дойти до города.
Выхожу на озеро Лумболка. К своему удивлению слышу лай собаки и вижу справа избу, у которой она лает. На лай из дома выходит хозяйка, замотанная до глаз шерстяным платком, ноги – в валенках, юбка одета поверх байковых шаровар. Говорит, что дальше перед Мончегорском четыре лесопункта, и первый – на другом конце этого озера! Все они связаны санной дорогой. Господи, какое везение! Может, все же звездам не безразличны наши судьбы? Спешу на лесопункт.
Сердечные люди живут на севере. Человеческое несчастье принимают близко к сердцу. Но днем все – на лесоповале, дома только повар, завхоз и две ледящие лошади: Лентяй и Петух. Я горячусь, говорю, что надо немедленно ехать к ребятам. Завхоз – хорошо выбритый, пожилой мужчина, повторяя через каждое слово: "Да, конечно", – запрягает лошадей. Они потряхивают гривами, будто тоже согласны со мной. Я впервые берусь за вожжи, мы отъезжаем метров сто от дома, и сани намертво вязнут в снегу. Лентяй и Петух делают вид, что изо всех сил стараются их вытянуть, и вытягивают только тогда, когда мы поворачиваем назад. Приходится ждать мастера и сильных лесовозных лошадей.
Мастер – лобастый молодой мужик, как приехал и узнал о нашей беде, собрал у рабочих валенки огромных размеров и тулупы, запряг в двое саней самых сильных лошадей, и мы с ним целиной поехали к ребятам. Уже стемнело. Первые сани с мастером тянули две лошади, мой мерин шел по следу, управлять им не приходилось. Я полулежал на сене, одетый в чей-то теплый тулуп и валенки и глядел в звездное небо, накатывала дрема.
Доехать до места нашей гиблой стоянки оказалось невозможным.
Видя мое намеренье встать на лыжи, мастер сказал:
– Лежи, лежи, я сбегаю, – ему, очевидно, понравилась роль спасателя, я ему охотно уступил ее. Он надел мои лыжи и скрылся в темноте, заскользив по проложенному мною следу в лесу. Я задремал.
Ребята были изумлены, обрадованы и смущены.
Изумлены тем, что так быстро пришла помощь, и эта помощь явилась в лице незнакомого мужика. Радость была естественной: кончилась тревожная неопределенность, каждый из нас знал, что продолжением обморожения является гангрена. Смущало то, что мы своим неумением бороться с морозом обеспокоили большое количество людей, занятых тяжелым трудом.
Два километра ребятам пришлось преодолевать своим ходом, примотав веревками свои лыжи к чужим валенкам.
На шум в безлюдной местности и огонек костра подъехали пастухи-оленеводы, Олег и Ник прокатились на оленьих упряжках. К десяти часам вечера все были доставлены на лесопункт.
Юра, наконец, избавился от своего ружья: подарил его мастеру. А Ник наградил его таблеткой глюкозы.
На следующий день встали поздно, позавтракали. Нам "подали лошадей", и печальный кортеж двинулся в путь. Из-под сена торчали наши не доломанные лыжи, сами мы были укутаны в чужие рваные одеяла.
В лесопункте Пильнус перегружаемся на машину, которая ночью доставляет нас в больницу Мончегорска.
В больнице Юру, Олега и Витю осмотрели, содрали с обмороженных пальцев кожу вместе с ногтями, превратив их в кроваво-красные култышки. Во время операции Витя потерял сознание. Мест в больнице нет, обморожение, по здешним понятиям, – не страшное, второй стадии, поэтому нас отправляют в Ленинград. Юра не стал показывать свой обмороженный и обгоревший палец, посчитал это мелочью. Потом омертвевшая мякоть сама отвалилась, и обнажилась косточка, которую ему в поликлинике отломали щипцами, чтобы не мешала. Меняясь ботинками и валенками, кое-как обулись, кроме Олега, у него самый большой размер ноги – сорок четвертый. Пришлось замотать больную ногу в штормовые брюки. Он попросил дать телеграмму родителям: "Поморозился. Встречайте большой калошей". Они приехали на вокзал с саночками.
Первый привал был в больнице, последний – оказался тоже в больнице, печальное обрамление нашего спортивного похода.
На машине скорой медицинской помощи нас доставили на вокзал, вот мы и в поезде. Прощай, Заполярье, но мы еще вернемся, и высокие, ласковые звезды обязательно нашепчут нам удачу!
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Такое невеселое туристское начало не отбило у меня охоту путешествовать за Полярным кругом. На следующий год я в составе новой спортивной группы Политехнического института прошел маршрут по Кольскому полуострову, удовлетворяющий требованиям высшей категории трудности, он закончился на станции Хибины. Все отбыли в Ленинград, кроме двух участников: Дмитрия Григорьевича Максимчука и меня.
Если вас когда-нибудь судьба занесет на железнодорожную станцию Хибины, что на Кольском полуострове, зайдите к Платону Григорьевичу Гундореву, – он вам многое порасскажет о тех удивительных краях, о повадках лис и зайцев, об искусстве ставить на них капканы. Избу Платона Григорьевича вам укажет всякий: она стоит на самом краю поселка, и за нею сразу же начинается тайга. А если вы только что сошли с поезда или возвратились из далекого путешествия, то уж тогда просто необходимо заглянуть к хозяину этого дома: у Платона Григорьевича преотличнейшая баня.
Первый раз мне довелось оценить ее качество в феврале тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года, когда мы с Дмитрием Григорьевичем Максимчуком решили побывать в ущелье Рамзая, так сказать, частным образом. Официального разрешения на проход этого ущелья группа не получила, наше спортивное руководство, очевидно, решило, что "лучше перебдеть, чем недобдеть". В ту пору об этом ущелье ходили страшные слухи. Говорили, что на каждом шагу там подстерегают лавины, обложные туманы прячут вход в него, а в самом ущелье свирепствуют такие ветра, что проникнуть в него можно только на четвереньках; говорили, что, и вообще, это не ущелье, а так, – дыра сквозь гору, в которой легко схлопотать камень на шею. Поэтому, придерживаясь старого русского обычая, перед началом столь рискованного дела мы сходили в баню и надели чистое белье, чтобы в случае чего, предстать перед Богом при полном параде. И когда разморенные березовым веничком, мы подсели к столу, на котором попыхивал семейный самовар, начались рассказы. Платон Григорьевич говорил не красно, но с такими живыми подробностями, что порой нам казалось, что мы сами бежим по следу хитрой лисицы, подцепившей на лапу тяжелый капкан; мажем по зайцу из правого ствола и попадаем из левого; подкрадываемся к белым куропаткам, которые так любят корявые предтундровые березки на склонах гор; читаем следы на снегу.
Неожиданно Платона Григорьевича позвали к телефону, вернулся он возбужденным:
– Звонил сосед по линии электропередачи, которую мы обслуживаем. Говорит, в его капкан попала чернобурая лиса, по шерсти на снегу догадался. След потерялся в тундре, в верховьях реки Малой Белой. Вам как раз по пути, вы присмотрите. Чуть что, палкой по носу, и – шкура ваша.
Платон Григорьевич разбудил нас затемно и проводил до смолокурки.
Мы договорились, что, если пройдем ущелье благополучно, то сообщим ему по телефону из Кировска, туда мы намеривались добраться к вечеру, чтобы успеть на ленинградский поезд. Если же вернемся назад, то еще раз заночуем у него; ну, а если не то и не другое, он через день организует розыски наших следов.
Было четыре часа утра, когда мы, наконец, распрощались. Путь предстоял долгий: километров сорок по чаще, глубокому снегу, в гору и с горы.
Долина Малой Белой широким клином врезывалась в массив Хибинских гор, но поначалу из-за деревьев их совсем не было видно. Мы шли берегом реки и дивились ее незамерзающим быстринам, клубившимися белым паром. Частый прибрежный березняк, через который нам пришлось прокладывать путь, оброс за ночь такими длинными снежными иглами, что даже сибирскому кедру, взгляни он на доселе неказистых корявых уродцев, не удержаться бы от черной зависти. Снежные иглы время от времени попадали к нам за ворот, помогая гнать сон. Так, в полудреме мы бежали часа два, почти не переговариваясь, пока не выбрались в редкий еловый лес, росший на беговой террасе. Друг мой, если Вы надумаете выбрать себе невесту, то Вам необходимо побывать в верховьях реки Малой Белой. Только там, взглянув на безукоризненные контуры заполярной ели, Вы получите истинное представление о стройности и не ошибетесь в своем выборе.
Вот и последние ели позади и перед нами расстилается ровное дно долины, поросшее низкорослыми лохматыми березками. Кажется, что ты попал в облетевший яблоневый сад: никаких кустов, деревья одинаковы по росту, с голыми стволами и небольшим количеством ветвей, вытянутых горизонтально; стволы белеют, словно их выкрасили известкой во вред каким-то злостным жучкам; кто-то заботливо рассеял березки так, чтобы они не мешали друг другу получать тепло от скупого северного солнца. На северном более теплом склоне долины еловый лес еще продолжает соперничать с березовым. Его темный массив тут и там рассекают следы лавин, сошедших с крутых, почти отвесных склонов Хибинских гор.
Мы двигались вдоль подножья южных склонов, когда Дмитрий Григорьевич вдруг остановился, присматриваясь к чему-то на снегу. Он окликнул меня, и я сразу же понял: то были царапины от капкана. Наст скрыл след чернобурки, но железо прочертило два заметных параллельных штриха на отполированной ветром поверхности снега. Они вели в одну из расщелин. Не сговариваясь, мы бросились по следу. Он был какой-то странный: местами прерывался, словно в это время лисица летела по воздуху, местами почти пробивал наст, местами был едва заметен и все время шел круто вверх.
Теплые куртки мы сняли еще в лесу, когда топтали лыжню по глубокому снегу, теперь пришла пора свитерам перекочевать в рюкзаки. Подъем был очень крут, приходилось подниматься то серпантином, то ступеньками и все между камнями, которыми был густо усеян весь склон. Когда мы, наконец, поднялись на гряду, запиравшую расщелину, след неожиданно исчез. Но это нас не обескуражило. Узкая расщелина кончалась небольшим цирком ледникового происхождения с отвесными стенами. Кругом не было ни деревца, ни кустика, лишь снег, да обломки скал. Деваться чернобурке было некуда.
Мы принялись внимательно осматривать расщелину и цирк. И вдруг я ее увидел. Она лежала на снегу, поджав лапки, полуобернувшись к нам, с выражением печали на своей симпатичной мордочке; хвост ее был прижат к боку, словно она пыталась отгородиться им от нас.
– Вон она! – крикнул я и бросился вперед, на бегу перехватывая лыжную палку так, чтобы удобнее было стукнуть ее по носу. Краем глаза я заметил, что Максимчук меня обгоняет, и наддал ходу.
Первым остановился Дмитрий Григорьевич, я пролетел еще десяток метров и тоже стал.
То был камень. Обыкновенный темнокоричневый обломок Северо-Балтийского кристаллического щита, очень отдаленно напоминавший по своей форме английского бульдога. Удивительно, как мы могли принять его за чернобурку?
Мы, как идиоты, еще час пошарили между обломками скал, но не обнаружили даже следов от капкана. Велико было наше разочарование, но задерживаться более мы не могли. Вернувшись к той гряде, что запирала вход в расщелину, мы еще раз осмотрели "след от капкана" и поняли, что он принадлежит камню, скатившемуся со склона. Чернобурочное наваждение, слава Богу, кончилось. Пришлось снова спускаться в долину.
И тут-то нам пришлось солоно. Обдутый ветрами наст издевался над нашими не окантованными железными подрезами лыжами. Они отказывались повиноваться нам. Склон был крут и весь усеян камнями. Болезненные падения были неизбежны, вскоре я уже хромал на одну ногу, проклиная на каждом шагу свою охотничью страсть. А потом понял, – все это не зря. Какие-то не добрые силы пытаются помешать нам в достижении намеченной цели.
Вскоре долина сузилась до пятисот метров. С двух сторон подступали к нам склоны гор. Когда-то здесь прополз мощный ледник. Он срезал вершины и выпахал глубокие долины с отвесными стенами и ровным дном, всхолмленным кое-где грядами морен. Затем над этими стенами потрудились ветры и непогода, выщербив на них свои замысловатые письмена, а дно долины по своему нраву перекроила река. В тот утренней час, когда белесое небо скрадывало контуры заснеженных гор, а повисшая в воздух хмарь набрасывала покров таинственности на окружающие нас предметы, эти стены казались останками гигантских сооружений, созданных человеком на заре своей культуры. Снег, осевший в трещинах, в выщерблинах, расписал их загадочными барельефами.
Ущелье Рамзая мы нашли не сразу. Туман таки, действительно, прятал вход в него, но наше неуемное желание посмотреть на это диво – победило, и я сфотографировал Дмитрия Григорьевича у его входа.
Это был разлом шириной не более десятка метров с совершенно отвесными стенами. С северной стороны над проходом нависала многотонная глыба. Ущелье было настолько узким и столь глубоким, что казалось не естественным на фоне общего гранитного массива, запушенного снегом. Казалось, не иначе, здесь поработали нечистые силы. Может быть, кто-нибудь из братьев знаменитого крысолова упражнялся здесь в искусстве распахивать невидимые ворота каменной твердыни, а, может быть, был прав тот старик, которого я встретил в одном из путешествий по этому суровому краю.
Старик был очень дряхлым, как и положено хранителю старины. Он носил засаленную малицу, любил крепкий чай с печеньем, которое старательно разгрызал своим единственным желтым зубом, пил неразведенный спирт и при этом сильно вдохновлялся. Так вот он и рассказал, что в те далекие времена, когда дед его деда был еще молод и считался лучшим стрелком из лука пришли русские с ружьями. Они сказали, что саами живут не на своей земле и что должны платить за это оленьими и песцовыми шкурами и должны поклоняться не своим чудодейственным идолам, а простой перекладине, которую они называли "терст" и которая должна была научить саами терпеливо переносить страдания. Двоих стариков, засомневавшихся в надобности этого, они повесили на такой перекладине, чтобы пояснить, как она облегчает страдания. Саами не захотели поклоняться новому идолу и ночью, тихо сняв чумы, погнали оленей в глубь Хибин. Русские заметили бегство, и началась погоня. Долго гнались они за саами, пока не загнали в долину реки, которую теперь называют Малой Белой, и не приперли к гранитным стенам. Тогда саами стали просить своих идолов раздвинуть каменную стену и пропустить саами. А русские были уже рядом и снимали с плеч ружья. И вдруг горы расступились, и саами бросились в широкий проход. ШтормТогда русские побросали ружья и стали тоже молиться своему идолу, чтобы он сдвинул горы и раздавил саами. И горы сдвинулись, и много саами погибло. Так и должно было случиться, каждый силен в своем деле. Саамские идолы были добрыми, они могли делать только добрые дела, а русский "терст" требовал страданий и мог творить только страдания. Саамским идолам удалось удержать только этот узкий проход, и то пришлось тужиться из всех сил. Дед моего деда шел последним, и он прошел через эту щель с несколькими уцелевшими. Русские попытались, было, сунуться следом, но из щели так подуло, что их понесло-покатило до самого леса. А туман закрыл проход. С тех пор наш народ стал малочисленным. А около щели находят серые камни с кровавыми пятнами, так те камни называют – саамская кровь.
Но геологи говорят иначе об этом ущелье. Говорят, что это – тектоническая трещина, почти засыпанная обломками скал. Названа она именем финского ученого-географа Рамзая – первоисследователя Хибин. Это, несомненно, одно из красивейших мест.
Когда мы шли этим ущельем и затем спускались к городу Кировск, ветер ласково дул нам в спину: саамские духи гор (они же добрые!) смилостивились над нами.
Теперь по ущелью Рамзая пролегают обыденные туристские маршруты.
