После Февральской революции, бывший «охотник» царской армии поручик Кондратьев участвовал в Гражданской войне на стороне белых войск – в Добровольческой армии на Юге России. Воевал под командованием одного из основных руководителей Белого движения генерала Деникина, а затем генерала Врангеля. Для многих участников Белого движения – офицерства, казачества, интеллигенции, помещиков, буржуазии и духовенства, вооружённое сопротивление большевикам имело целью возвращение утраченной власти и восстановление своих социально – экономических прав и привилегий.
Судьба занесла графа на Крымский полуостров, в Ливадию.
Справка. Ливадия – курортный посёлок на берегу Черноморского побережья, расположен в 3-х километрах от Ялты. До 1917 года летняя резиденция царя. По соседству располагалось родовое имение Квашниных–Самариных, в котором жила с родителями будущая жена моего героя, Варвара. После Октябрьской революции в бывшее имение царя переместились учреждения министерства земледелия свергнутого Временного правительства. 16 января 1918 года в Ливадии была установлена Советская власть…
В Ливадии молодой обаятельный Аполлон познакомился и женился на красавице графине Варваре Андреевне Квашниной – Самариной. Но не долгим было их счастье – через год красные погнали войска генерала Врангеля из Крыма. Много дворянской интеллигенции и военных эмигрировало за границу (Белая эмиграция). Поместье Квашниных–Самариных большевики национализировали (отобрали). Оставаться там, где его знали, было очень опасно. Понимая это, в начале 1921 года графиня в слезах умоляла Аполлона бежать вместе за границу – кораблём уехать в Париж. Но он на отъезд не решился. Почему? Потому что, во-первых, жена была беременна, и он боялся переездом навредить обоим; во - вторых, и это главное, верил, что эта власть временная, что рано или поздно вернётся царское правление.
Революционные комитеты обращались к бывшим офицерам царской армии с призывом не покидать Россию, а вступать в ряды Рабоче–Крестьянской Красной Армии и участвовать в социалистическом строительстве. Те, кто верил новым властям, зачастую платил за это собственной жизнью: в период становления и господства советской власти на полуострове начался красный террор. Самосуды и разгулявшиеся анархисты уничтожали всех «классовых врагов» советского государства оставшихся на полуострове после эвакуации армии Врангеля. Многие белогвардейцы не верили в искренность революционных властей и скрывались.
Из-за угрозы ареста, ушёл и молодой поручик в неизвестность, как говорится, огородами, лесами и полями пытался добраться до Петербурга, где о его прошлом никто ничего не знал…
Осенью 1921 года Варвара Андреевна родила мальчика, которого в честь мужа назвала Аполлоном. Когда сыну исполнилось полгода, не без труда добралась теплушками до Петербурга. Но об этом молодой Аполлон ничего не знал. Убеждённый в том, что рано или поздно Советская власть рухнет и возвратится прежняя спокойная жизнь, молодой поручик до конца 1922 года мытарился на фронтах Гражданской войны. Потом, поняв, что историю не повернуть вспять, отправился на Урал, где и осел. Кочевая жизнь в дальних экспедициях спасла его в тяжёлые 30-е годы от репрессий …
...
Однажды пришёл я к графу днём с 8-ми миллиметровой механической кинокамерой «Аврора» записывающей чёрно-белое изображение без звука. И попросил разрешения снять на плёнку внутреннее убранство его дома. Он разрешил. Походив по помещениям, я присел на стул, камеру не выключил, а, поставив на стол, как бы невзначай направил на него. Этой «афёры» Аполлон Николаевич не заметил: он не слышал шума работающего механизма. Рассказывая о своём участии в Гражданской войне, он вдруг наклонился и показал на голове шрам, полученный от удара красноармейской сабли. Эта запись до сих пор хранится в моём домашнем видеоархиве.
– Многие в Гражданскую войну погибали по глупости, – рассказывал Аполлон Николаевич. – Подозрительных без документов хватали то красные чекисты, то белые офицеры, «шмонали» и как шпионов, без суда и следствия приговаривали к расстрелу. Когда я без документов пробирался осенью в родной Петербург, красные схватили и меня. Несколько дней допрашивали и держали с тремя такими же подозрительными в каком-то сарае. Несколько раз выводили в «балку» чтобы привести приговор (расстрел) в исполнение. Но каждый раз жизнь спасал «товарищ» случай: то внезапно нагрянувшая комиссия, то начавшийся ливень (офицер, командовавший расстрелом, приказал увести меня обратно – ему, видите ли, не хотелось марать в грязи начищенные до зеркального блеска сапоги), то верховой, прискакавший с приказом офицеру командовавшему расстрелом срочно прибыть в штаб, то что-то ещё. И свершилось чудо: удалось-таки мне под покровом тёмной ночи убежать тогда из-под стражи.
В другом районе меня вновь арестовали красные и до выяснения личности поместили под охрану в бывшую конюшню, где уже содержались такие как я. На допросах я скрывал своё белогвардейское прошлое (потому- то документов с собой не носил).
Скитаясь, я сильно простудился, заболел тифом и сильно похудел. О каком-либо лечении речи не шло, потому умирал, лёжа на топчане. Однажды утром пришли санитары с носилками и стали выносить умерших за ночь арестантов. Подошли ко мне, взяли за руки и ноги, переложили на носилки. Я застонал. «Этот живой, – сказал один, – давай положим назад». Я пришёл в себя и открыл глаза. И тут один из санитаров наклонился к моему уху и шёпотом спросил: «Аполлон Николаевич, это вы?»
Оказалось, это был бывший садовник нашей семьи. После того, как Советы отняли наш дом в Петербурге он, лишившись работы, пошёл добровольцем в Красную Армию.
Санитары положили меня обратно на топчан. Впоследствии садовник взял надо мной негласное шефство – несколько дней подкармливал, приносил лекарства. Мой молодой организм быстро оклемался, и «опекун» помог уйти из-под стражи.
С такими приключениями я всё-таки добрался до Петербурга. Но ни родителей, ни брата, ни жены там не нашёл. Связь с родственниками была потеряна навсегда.
В книге «Белый поход» описывается восстание против большевиков, возглавляемое Главнокомандующим Добровольческой армией, вождём Белого движения на Юге России генералом Корниловым. Я был участником того похода. Генерал погиб при штурме Екатеринодара от брошенной кем - то в окно гранаты. А начальник его штаба генерал Алексеев умер в 1918 году от эпидемии «испанки» и я был на его похоронах.
...
Во время Гражданской войны я начал учиться, с вынужденными перерывами, в Петроградском институте инженеров путей сообщения на факультете «мосты и тоннели». После войны закончил учёбу, потом работал инженером в железнодорожном ведомстве, занимался проектированием мостов на Урале. В очередной экспедиции на Кавказе и застала меня весть о начале Великой Отечественной войны. Вскоре призвали в кадровую Армию. Во время боёв в 1942 году попал в плен…
Многие не верили в искренность этой версии. Ветераны войны, проживавшие в городе Надыме, категорически не принимали графа в свои ряды, поскольку знали больше его окружения: кто он такой, как тут оказался и за что конкретно сидел.
...
Через четыре месяца после выхода программы «Взгляд», газета «Тюменская Правда» «бабахнула» статьёй под заголовком: «Реабилитации подлежит?» В посёлке и городе, словно торнадо, пронёсся слух: «Наш граф Кондратьев – бывший предатель и белогвардеец, во время войны добровольно перешёл на сторону немцев и дослужился до обер-лейтенанта».
Для многих сельчан это известие произвело эффект разорвавшейся бомбы. До той публикации во время бесед Аполлон Николаевич никогда не делился подробностями о заседаниях трибунала. Утверждал, что попал в плен и согласился служить в конторе у немцев только лишь из желания выжить: не был ни карателем, ни полицаем – был писарем. Рассказывал, что после пленения на одном из допросов немец, прекрасно говоривший по-русски, по фамилии узнал его. Этим немцем оказался бывший управляющий имением его деда – Семёна Фёдоровича. После революции управляющий сумел уехать в Германию, прихватив с собой немало добра. Длительное время под его покровительством служил граф писарем в канцелярии немцев. Управляющий и пристроил молодого Аполлона в конце войны садовником к своему приятелю в Восточной Пруссии. Там он устроился хорошо: жил с женщиной в её доме, писал по заказам картины с натуры, строил планы на будущее…
...
В ноябре 1945 года в Советском Союзе вышло Постановление Политбюро ЦК ВКП (б) «О проведении судебных процессов над бывшими советскими военнослужащими германской армии и немецких карательных отрядов». И Аполлон Николаевич, как он говорил, «попал под раздачу» – в декабре 1945 года в Тироли был арестован контрразведкой «Смерш» (Смерть шпионам). Военный трибунал гарнизона Советских войск в городе Вена осудил его по статьям 58-1 и 58-2 УК РСФСР и приговорил к 10 годам лагерей с последующим пятилетним поражением в правах. Поначалу срок свой отбывал в лагере под Воркутой. Оттуда его как специалиста – мостостроителя направили в надымский регион на 501-ю стройку. Есть версия, что Аполлон Николаевич сам напросился строить железную дорогу.
...
Однажды мне позвонил оператор телестудии «Надымгазпром» Анатолий Фёдорович Афанасьев и попросил дать ему интервью о наших многолетних с графом, взаимоотношениях. Мы не были знакомы, но он меня знал заочно: по публикациям в городской газете.
Афанасьев сказал, что в прежние годы много раз, выполняя редакционные задания, приезжал в посёлок, снимал Кондратьева на плёнку в доме и за работой на реке, беседовал с ним. Теперь решил смонтировать документальный фильм.
В назначенный день и час пришёл я в гостиницу «Айсберг». Афанасьев с помощником ждали меня. Две камеры были настроены в кафе, и мы присели за круглый стол.
Беседовали около часа. Расставаясь, я попросил продать после монтажа диск с готовым фильмом. Он пообещал, но через месяц позвонил и сказал, что жизненные обстоятельства изменились, и он с семьёй переезжает жить в Южное Бутово в Москву, что работа над фильмом не закончена, и он готов подарить мне рабочую копию. Я сразу пошёл и с благодарностью забрал диск.
Когда мой сын «прокрутил» фильм на компьютере, я узнал для себя много нового. В одном из эпизодов, Аполлон Николаевич рассказывал Афанасьеву:
– Отбывая срок, работал я начальником группы земляного полотна третьего отделения 501-й стройки, курировал строительство мостов. Деревянные мосты строились из кедрача. После намокания кедрач под лучами северного солнца высыхал и становился прочным как железобетон. Я был в числе нужных стройке специалистов, потому имел и послабление в режиме: передвигался без охраны, над документацией работал до десяти – одиннадцати часов вечера. Для контроля правильности производимых работ, между лагерями свободно передвигался на собачьих или оленьих упряжках, на дрезинах или пешком. Ночевать и питаться мог в любой из колоний, расположенных вдоль пути. Был, как сейчас бы сказали, на «короткой ноге» с начальником строительства. От него узнавал о новостях, происходящих в нашем, Обском управлении, да и на всей стройке.
Событие, о котором я узнал от него, произошло накануне 7-го ноября пятьдесят то ли первого, то ли второго года в Салехарде. В те времена к праздникам было принято рапортовать в Кремль о трудовых победах. В октябре встала Обь и сразу на тонкий лёд брандспойтами стали наливать воду, которая, замерзая, увеличивала толщину ледяного покрова реки на месте предполагаемого прохождения железной дороги. В начале ноября на лёд уложили удлинённые шпалы, на них - рельсы. Нужен был машинист, который первым испытает ледяную переправу. Смельчак нашёлся. Поначалу всё шло хорошо. Но на середине реки 70-ти сантиметровой толщины лёд стал трещать, ломаться. Машинист выглянул в окно, оглянулся и увидел, как в том месте, где только что был паровоз, шпалы с рельсами проваливаются под лёд, и полынья ближе и ближе догоняет паровоз. Он добавил газу «на всю катушку» и это спасло его. Начальство лагеря по телефонной связи рапортовало Сталину о новой трудовой победе на 501-й стройке», а машинист получил досрочное освобождение…
Были и другие истории рассказанные графом в том фильме – о них упомяну в дальнейшем повествовании.
– На месте нынешнего посёлка, где мы с вами живём, располагалась 107-я колонна, – продолжал рассказывать Аполлон Николаевич. – Тысяча двести заключённых, ютились в длинных бараках и около ста вольнонаёмных, проживали отдельно. В этих – то пустующих бараках впоследствии стали селиться молодые семьи, приехавшие по комсомольским путёвкам строить город…
...
– Нас почти никто не охранял, – рассказывал Аполлон Николаевич. – Охранники, конечно, присутствовали, но строгого присмотра за каждым не было. Почему? Во-первых, около 80-ти процентов от общего количества заключённых-строителей магистрали составляли безвинные, а потому неопасные люди, не нуждающиеся в строгом надзоре. Во-вторых, бежать из лагеря было практически невозможно, да и опасно: непреодолимыми препятствиями были – летом оттаявшие болота, комары и мошка (от которых не было спасения), а зимой – мороз 50 – 60 градусов, да снежные заносы. Климат суровый, резко континентальный – погода может меняться в течение получаса. К тому же вероятны встречи с голодными волками и медведями. Да и в какую сторону бежать, по каким ориентирам?
Несмотря на это, побеги случались. На одном построении нам зачитали радиограмму, пришедшую с 503-й стройки примерно такого содержания:
«Заключённый бывший штурман дальнего плавания решил совершить побег. К нему примкнули несколько «блатных». Был разгар лета, но их никто не стал искать. Штурман хорошо ориентировался в тайге и тундре, но вывести беглецов не смог. Кончилось всё тем, что изголодавшиеся «блатные» съели его и до наступления холодов, изъеденные гнусом, еле живые вернулись в лагерь».
Сообщение всех повергло в шок: бежать некуда! Некоторые посчитали новость агитационной «уткой». А возможно, это была специально запущенная «деза», чтобы отбить у зэков охоту к побегам.
А то, что говорят о дороге якобы построенной на костях заключённых, то всё это брехня! Наоборот, низкий уровень смертности зэков объясняется не только хорошим питанием, но и тем, что на стройку, ввиду её чрезвычайности, направляли людей с хорошим здоровьем – больных не брали. И навеки там оставались в основном жертвы несчастных случаев, конфликтов в зоне, неудавшихся побегов, или от болезней...
...
– В 1952 году, на соседней, 503-й стройке в «Советской Гавани» – одном из крупнейших на Тихом океане портов в Хабаровском крае – конечной точке БАМа, во время испытания рухнул новый мост, – продолжал рассказывать Аполлон Николаевич. – Зная о том, что по образованию я инженер-мостостроитель, администрация под конвоем «командировала» меня туда. Работал год: спроектировал мост, руководил его строительством и сдал в эксплуатацию приёмной комиссии. Почему, спрашиваете, управился за год? Во-первых, опоры моста во время испытания не повредились и были использованы в моём проекте. Во-вторых, работы велись усиленными темпами в три смены. И, в-третьих, я, чувствуя ответственность, строго контролировал график и качество работ, трудился от рассвета дотемна, считайте – круглые сутки. Там-то и закончился срок моего заключения.
В данном случае Аполлон Николаевич либо оговорился, либо слукавил, либо забыл. В 1945 году военным трибуналом он был приговорён к 10 годам лишения свободы и пятилетнему поражению в правах. И срок заканчивался в 1955 году. Получается, что в 1953 году он был амнистирован, но никак не отбыл срок. Но может быть и такое: за перевыполнение норм выработки срок «скостили» – тогда он прав.
– Мне выдали паспорт – я стал вольным человеком и мог ехать в любую точку Советского Союза за исключением столиц и режимных городов (это и есть один из пунктов поражения в правах – авт.). Но душа и сердце навсегда прикипели к надымской земле. Я вернулся в свой лагерь на берегу реки Надым и стал работать вольнонаёмным инженером в прежней должности …
...
– Оставшись на территории колонны, я жил в одном из пустующих бараков, а в 1956 году собственными руками построил на берегу реки просторный дом, – рассказывал как-то Аполлон Николаевич. – Брёвна сплавлял с верховьев реки, вытаскивал их на берег и вручную распиливал на доски. В 1957 году, спустя 4 года после прекращения строительства, западный участок трассы от Салехарда до Надыма обследовала экспедиция «Ленгипротранса» с целью определения состояния железнодорожного полотна. Специалисты приезжали ко мне домой, беседовали, интересовались моими наблюдениями, приглашали к сотрудничеству. Было установлено, что уже тогда третья часть дороги не была пригодна для движения поездов, требовала серьёзного ремонта насыпи и переделки многих мостов. Продолжала действовать только столбовая телефонно–телеграфная линия связи Москва – Салехард–Игарка–Норильск, переданная к тому времени, из МВД в ведение Министерства связи СССР. Одно время я работал линейным надсмотрщиком – обслуживал десятикилометровый участок этой линии. Каждый день проходил закреплённый участок туда и обратно зимой на лыжах, летом пешком – следил за сохранностью столбов и проводов, и по телефону докладывал о результатах проверки. Были случаи, когда столбы наклонялись, что могло привести к обрыву проводов. В таких случаях при помощи лопаты я обкапывал основание столба, выравнивал его, ставил подпорку.
У меня в доме стоял стационарный телефон, по которому через телефонистку я мог по работе разговаривать и с Норильском, и с Салехардом, и с Игаркой, и с Москвой.
Слова Аполлона Николаевича относительно действующей линии связи подтвердил бывший управляющий трестом «Севергазстрой» Ю. А. Струбцов: «В начале мая 1970 года был организован первый выход строителей на месторождение Медвежье, располагавшееся в Пангодах (135 км. от Надыма – авт.), – рассказывал он. – Двигались вдоль заброшенной трассы «мёртвой» железной дороги. Когда добрались до Пангод, такого же «мёртвого», как и железная дорога, посёлка, пред нашим взором предстала мрачноватая картина: несколько полуразрушенных бараков, чёрные кресты покосившихся телеграфных столбов, уходящих за горизонт. Зашли в один барак. Видим: на стене висит телефон с ручкой (типа «Алло, Смольный?»). Я снял трубку, покрутил ручку и (это было потрясение) услышал чисто, как в городе: «Вас слушают». От неожиданности я чуть не выронил трубку. Говорю: «Простите, куда я могу позвонить?» В ответ слышу: «Если хотите в Москву, пожалуйста, соединим!» Оказывается я вышел на телефонистку линии связи Москва – Игарка. Меня соединили с Москвой, и я переговорил с женой. Дорога давно умерла, а линия связи, хоть и казалась бесхозной, брошенной, продолжала существовать».
...
…С первых лет знакомства я был удивлён тем, что для питья и хозяйственных нужд летом он собирал дождевую воду, стекающую с крыши в ёмкость по системе изготовленных из двух тонких досок желобов, а зимой собирал, растапливал при комнатной температуре в алюминиевом, литров на 35 баке, чистый снег.
Однажды спросил, не боится ли он радиоактивных осадков? Ведь отсюда по прямой до Новой Земли, где расположен испытательный полигон, одна тысяча километров (Новая Земля – архипелаг в Северном Ледовитом океане между Баренцевым и Карским морями). Не задумываясь, ответил: «Нет, не боюсь. Атомные бомбы там, как я знаю из газет, не взрывают с 1990 года. Это раз. Во-вторых, я знаю розу ветров. Они здесь большей частью дуют на север. В-третьих, и это главное, здесь я живу более 40 лет и если бы эти осадки доходили сюда, то они давно повлияли бы на моё здоровье. Я же чувствую себя лет на десять моложе!»
...
Лишь один раз за время, прожитое в Надыме, в семидесятых годах пошлого века, ездил Аполлон Николаевич с сожительницей Наташей в родной Петроград (в то время – Ленинград). Не без труда нашёл дом на улице Песочной, в котором прошли его детство и юность. С первых же минут «свидания», как он говорил, защемило сердце: принадлежащий семье двухэтажный дом, Советы экспроприировали – перепланировали и заселили в него 12 семей. Нашёл и старушку, вспомнившую его по знаменитой в царское время фамилии. Она ничего не знала о судьбе Кондратьевых, поскольку во время революции была подростком. Пытаясь найти сведения о родственниках, зашёл в церковь, в которую каждое воскресенье в детские годы его водили родители. Стал расспрашивать прихожан. Одна дама преклонного возраста (оказавшейся дочерью бывшего настоятеля церкви той поры) рассказала, что родители его погибли в гражданскую войну. О судьбе жены графа она ничего не знала.
Гимназию, где он получил первые уроки рисования не нашёл – видимо, перестроили или снесли…
...
В с т р е ч а
(глава десятая)
О том, что у Аполлона Николаевича объявился сын, поселковые жители узнали от него самого. Ему об этом сообщили из городского комитета КПСС, а туда – из Останкино. Сам же он к этому известию относился скептически и сообщению не обрадовался. Он считал, что если у него, к примеру, родился сын, то наверняка воевал в минувшую войну. Мог и погибнуть. А если и выжил, то мог умереть от старости или фронтовых ран. А если родилась дочь, то при замужестве могла поменять фамилию, и найти её в таком случае вообще невозможно.
Недоверие Аполлона Николаевича к этому известию было ещё и потому, что боялся он людей подобных детям лейтенанта Шмидта. В то время на телевидении существовала поисковая телепередача Валентины Леонтьевой «От всей души» (сегодня преемницей той передачи является программа Первого канала «Жди меня»). Знал он о ней, но не стал писать письма с просьбой найти сына. Не хотел, видимо, ворошить прошлое, привлекать внимание к своей персоне. Но от судьбы, как говорится, не уйдёшь – «взглядовская» телевизионная передача перевернула и укоротила дальнейшую его жизнь…
Первого января 1989 года рано утром у входа в свою жилую «бочку» я расчищал площадку от выпавшего за ночь снега. Издали увидел Аполлона Николаевича, шедшего в мою сторону под руку с немолодым человеком, очень похожим на него. Примечательно то, что оба путника были одеты в рабочую одежду: валенки, фуфайки, шапки брюки и рукавицы. Я догадался кто этот «близнец». Когда они подошли ближе, я первым поздоровался и нарочито браво спросил: «Аполлон Николаевич, с кем и куда вы идёте?» Аполлон Николаевич вопрос то ли не услышал, то ли не понял. За него чётко, по-военному ответил его спутник:
– Аполлон Николаевич Кондратьев со своим сыном подполковником в отставке Аполлоном Аполлоновичем Кондратьевым следует в магазин. Ещё вопросы будут?
То, что наш граф был поручиком царской армии и в минувшую войну служил у немцев, было известно всем. Но то, что у него объявился 67-летний сын, отставной подполковник Советской армии, участник и Победитель в Великой Отечественной войне, для меня было оглушительной новостью. Из этого следовало, что отец и сын воевали по разные стороны баррикад.
Так мы познакомились. Я пригласил их на утренний кофе. Они обещали на обратном пути зайти. Но не зашли: магазин был закрыт, и они, расстроенные этим обстоятельством, забыли о приглашении и прошли мимо. Пришли вечером.
...
Рассказывает сын
– Ту памятную телепередачу «Взгляд» случайно увидела проживающая в Новосибирске моя сводная сестра (от второго брака мамы). Она сразу же позвонила и сказала: «Смотри вечером программу «Взгляд» и увидишь своего родного отца». Я не поверил, подумал, что покажут моего давно умершего отчима – человека образованного, кандидата наук, учёного – энтомолога. Разница во времени между Новосибирском и Теребовлей 4 часа, и я весь вечер просидел у телевизора, трепетно надеясь увидеть отца. Но в Западной Украине, где я живу, передачу не показали. На другой день с трудом дозвонился в Москву. В Останкино мне подтвердили сообщение сестры. Это произвело на меня незабываемое впечатление. Я и предположить не мог, что мой родной отец, которому от роду в то время должно было быть под 90 лет, жив!
Сборы были недолгими и уже вечером того дня я трясся в поезде, следующем на Москву. В телестудии редакторы ко мне отнеслись почтительно: прокрутили плёнку, причём не только показанную в передаче, а всю, отснятую в Надыме – почти два часа. Я был в шоке и во
время просмотра как попугай повторял: «Это отец, это мой отец». Съёмочная группа «Взгляда» в то время была в командировке, мне предложили подождать недельку и вместе с журналистами выехать в Надым. Они хотели записать нашу встречу и показать по Первому каналу. Но я душой и сердцем рвался к отцу, ждать не стал и сразу же отправился в аэропорт.
Рассказывает отец
– У меня, как вы знаете, телевизора нет, и о том, что нашёлся сын, мне доложил нарочный из горкома партии. Рассказывали мне о той передаче и односельчане. Но я не верил, посчитав это розыгрышем. И вот в декабре 1988 года в доме загудел ревун.
От автора. Аполлон Николаевич был сильно глуховат, поэтому кто-то из речников установил в его кухне корабельный ревун. Усиленный звонок был и в его домашнем (рабочем) телефоне. Не зная этого я, находясь однажды у него в гостях, попросил разрешения позвонить в Надым. Поднял трубку, приложил её к уху и от зуммера едва не оглох – потом некоторое время болело ухо…
– Я сразу понял, что это не местный человек. Местные знают, что я просыпаюсь рано и в 7 часов утра отпираю дверь. И вот дверь отперта, а человек жмёт кнопку звонка. Открываю и глазам своим не верю. Передо мной стою…Я! Только на 24 года моложе. Он подошёл, обнял меня и сказал: «Здравствуй, отец, это я». Только тогда я вышел из оцепенения. Новый 1989 год мы встречали вместе.
О чём говорили в ту первую бессонную ночь две родственные души – отец, бывший поручик царской армии, он же участник Белого движения на Юге России, обер-лейтенант служивший в Отечественную войну штабным писарем в войсках гитлеровской Германии и сын–фронтовик, Победитель, отставной подполковник Советской Армии, можно только догадываться…
...
Аполлон Николаевич как-то рассказывал, что за год до смерти Сталина, через реку в районе нынешнего посёлка, зэки построили и пустили в эксплуатацию железнодорожный мост. Основание моста – деревянные свайные опоры из лиственницы, по которым были уложены металлические 11-метровые пакеты общей длиной около 300 метров. Лиственные сваи устанавливали (как и подпорки в шахтах) вершинами вниз, чтобы дерево не пустило корни и не начало расти. Весной, перед началом ледохода, пакеты убирались и лёд, по высокой воде, не задевая опор, сплавлялся в Обскую губу. После спада воды пакеты укладывались на открывшиеся опоры и движение поездов возобновлялось. В подтверждение своих слов, повёл он меня на берег. Лето в том году было засушливым, уровень воды в реке упал, и над поверхностью водной глади я увидел многочисленные верхушки нескольких рядов деревянных обветшалых свай, стоящих, словно солдаты в строю от нашего берега до противоположного...
...
…Выпив по паре рюмочек для настроения, мы раскрепостились. Володя рассказывал о себе, о семье, о городе Теребовле, расположенном в западной Украине, где жил и работал (кстати, и Аполлон Аполлонович, и его сын Володя разговаривали с нами по - русски. Но бывало, ввернут пару украинских слов, при этом с улыбкой поглядывают на собеседника – оценивают ситуацию. До сих пор не знаю – владели они украинской мовой или «прикалывались».
Рассказывал Володя интересно, складно, и я слушал его, раскрыв рот. Слушал, и мысленно гадал: кем работает? И каково же было моё удивление, когда на мой прямой вопрос, сказал: «Я капитан милиции, эксперт – криминалист».
...
Возвращался однажды вечерком сын графа из магазина с полной авоськой продуктов. Когда проходил мимо нашей жилой бочки, я окликнул его. Он зашёл, от ужина отказался, а стакан чая выпил с удовольствием. Сидел недолго, потому что Аполлон Николаевич с сыном ждали его к ужину. Тогда-то я и попросил его рассказать о себе.
– Родился я в октябре 1921 года. Когда началась Отечественная война, мы с мамой и отчимом жили в Москве. Отчим боготворил маму, хорошо относился ко мне, воспитывал как родного и я его очень уважал. Учился я хорошо, был спортсменом – физкультурником «Трудовых резервов», с друзьями занимался военным делом, участвовал в художественной самодеятельности. На второй день войны мы всей спортивной командой подали в военкомат рапорта с просьбой отправить на фронт. Меня призвали и отправили на Дальневосточный фронт, где наша 700 - тысячная армия противостояла 700-тысячной Квантунской армии. Участвовал в войне с Японией, дослужился до майора, в послевоенной Германии служил в танковой части. Осенью 1956 года участвовал в подавлении Венгерского мятежа.
В 1957 году, когда служил в Свердловске, мою жену, Надежду Владимировну, пригласили в Западную Украину работать директором Дома культуры. Я подал рапорт на перевод, мы переехали, и я устроился работать в военкомат в отдел связи. Там проработал 17 лет и в звании подполковника вышел в отставку.
И вот нашёлся отец. Теребовля – небольшой старинный городок с 900-летней историей. 14 тысяч жителей, почти все друг друга знают. Весть о том, что «нашёлся» глава нашего семейства и о моей первой поездке молниеносно облетела город. Все поздравляли, радовались нашему счастью как своему. Из соседнего села незнакомые нам люди задаром предлагали для отца пустующий домик. Мы же мечтали взять его в свою городскую квартиру. И в одном из писем я сообщил ему об этих предложениях. Но переезжать, к великому сожалению, отец, ни на каких условиях не согласился…