АТАМАН АДА
6 августа 1925 года – день гибели одного из самых одиозных персонажей Гражданской войны в России

В ночь с 5 на 6 августа 1925 года на побережье Чёрного моря недалеко от Одессы произошло первое заказное в истории Советской России убийство: был застрелен командир 2-го Кавалерийского корпуса Григорий Котовский, который стал первой жертвой в разгорающемся конфликте за власть между различными группировками большевиков.
С формальной точки зрения, убийство Котовского было раскрыто в кратчайшие сроки: убийца сам сдался следствию. Это был некто Мейер Зайдер, старинный знакомый Котовского, бывший содержатель роскошных публичных домов Одессы, бывший подручный бандита Мишки Япончика, ставший в Советской России начальником охраны Перегоновского сахарного завода.

Первая версия, запущенная в оборот, была нарочито бытовой: Зайдер, мол, обиделся на Котовского, якобы застав его в постели со своей женой. После этого он приехал в совхоз Цупвоенпромхоза «Чабанка», что в 30 км северо-восточнее Одессы, дождался Котовского и в упор выстрелил в него из револьвера.

По другой версии, столь же бытовой, Котовский якобы воспылал чувствами к одной даме и, поссорившись с конкурентом, сам выхватил револьвер из кармана. Зайдер же повис на руках комкора, но в пылу драки Котовский случайно нажал на курок своего оружия.

Уже на суде, который состоялся лишь через год после убийства, сам Зайдер чуть ли не с открытой насмешкой нёс полную чушь: якобы он застрелил Котовского за то, что тот  его не повысил по службе. Судей это объяснение устроило вполне, и они без лишних расспросов  приговорили Зайдера к 10 годам заключения.

Майер Зайдер по прозвищу «Майорчик»

Но была и третья версия. Известно, что летом 1925 года, как раз перед самым отбытием на отдых, Котовского назначили заместителем народного комиссара по военным и морским делам СССР Михаила Фрунзе. Вот только вступить в должность Котовский так и не успел.

И вместо Котовского заместителем наркома стал его заклятый враг – бывший луганский слесарь Клим Ворошилов, ближайший друг и товарищ Сталина, бывший комиссар Первой конной армии.

* * *

Но тут следует отметить, что после Гражданской войны в стане победителей образовалось две конкурирующие группировки, два полюса силы – «первоконники» и «второконники». Дело в том, что, в отличие от Первой мировой войны, Гражданская война в России шла по иным правилам: не было чётко установленной линии фронта с многокилометровыми укреплениями, у всех воюющих сторон не хватало ни пулемётов, ни артиллерии, ни авиации, не говоря уже о танках, поэтому все боевые действия были скоротечны и мобильны. И главной военной силой, как и в XIX веке, стала кавалерия – мобильные подразделения, которые могли зайти в тыл врага и стремительно атаковать, даже не обладая нужным количеством патронов.

В РККА на момент окончания Гражданской сложилось две наиболее крупные кавалерийские армии – Первая конная и Второй кавалерийский корпус. За каждым из этих корпусов стояли свои политики из ЦК партии, входившие в Реввоенсоветы фронтов и курировавшие различные участки Гражданской войны. Так, за Первой конной армией стояла фигура Сталина, который принимал самое непосредственное участие в создании армии Будённого. За Вторым корпусом стоял сам Михаил Фрунзе, член РСДРП с 1904 года, один из самых авторитетных большевиков, старейший большевик. И почти сразу же между «первоконниками» и «второконниками» установилась смертельная вражда, ведь именно красные конники первыми занимали все ключевые посты в Наркомате обороны. И усиление одной группировки автоматически означало уничтожение другой: как известно, именно внутривидовая конкуренция – самая ожесточённая.

Так оно и случилось.

31 октября 1925 года, после операции на предмет излечения «язвенной болезни», не стало уже и самого наркома Михаила Фрунзе. Новым наркомом обороны стал товарищ Ворошилов, который тут же начал настоящую охоту на «второконников».
Интересно, что косвенным подтверждением версии заказного убийства стали и все  последующие события.

Осужденный Зайдер весьма комфортно устроился в заключении: стал заведующим тюремным клубом в Харьковском доме общественно-принудительных работ и получил право свободного выхода в город. А в конце 1928 года и вовсе вышел на свободу «за примерное поведение»!

Оказавшись на свободе, он поселился в Харькове – тогдашней столице Украины, устроившись на железную дорогу сцепщиком.

Но осенью 1930 года его нашли убитым на железнодорожном полотне близ харьковского вокзала. Следствие пришло к выводу, что убили Зайдера ветераны-котовцы, отомстившие за своего комкора. Поэтому убийц даже не искали.

Но возможна и другая версия: заказчики убийства просто избавились от лишних свидетелей, ведь в то время полностью разгромленные «второконники» были куда  больше озабочены вопросами собственного выживания, нежели местью за Котовского.

Впрочем, ещё большую загадку, нежели смерть Котовского, представляет его жизнь: как вообще этот человек с тремя классами образования и уголовным прошлым мог стать заместителем наркома обороны?

* * *

Котовского величали «Робин Гудом революции», «последним гайдуком» и «легендарным комдивом», но только вот эти прозвища были придуманы уже после смерти Котовского. Во всей советской историографии не было, пожалуй, более неоднозначного и загадочного человека, который бы с таким упорством скрывал любые сведения о себе. После смерти великого предводителя жиганов его образом занялась уже власть, желавшая вылепить из уголовного авторитета идейного революционера и красного командира.

Григорий Котовский никогда не указывал свой возраст. В разных автобиографиях, которые он писал то для представления к ордену, то при вступлении в партию, или в письмах к любовницам он указывал три разные даты: 1884-й, 1887-й или 1888-й год. Но в действительности Григорий Иванович Котовский родился 12 июля 1881 года. Случилось это в местечке Ганчешты Кишинёвского уезда в Бессарабии, на краю огромной и процветавшей Российской империи. Его отец был механиком винокуренного завода, который принадлежал родовитому бессарабскому князю Манук-Бею. Сам Котовский утверждал, что его отец был вовсе не православным мещанином, а потомком потомственного польского аристократа. Даже после Октябрьской революции, когда принадлежность к дворянству только вредила карьере, Котовский указывал в анкетах, что происходил из дворян, а дед его был полковником. Мать же его Акулина Романовна принадлежала к семье белокринницких староверов.

Приоткрывая завесу над своим детством, Григорий Котовский вспоминал, что «был слабым мальчиком, нервным и впечатлительным. Страдая детскими страхами, часто ночью, сорвавшись с постели, бежал к матери, бледный и перепуганный, и ложился с ней. Пяти лет упал с крыши и с тех пор стал заикой. В ранних годах потерял мать…».

После падения с крыши Гриша Котовский стал страдать эпилепсией и расстройством психики. Заботы о его воспитании, как и всех прочих детей семейства Котовских, взяла на себя его крёстная мать София Шалль, молодая вдова инженера, работавшего на заводе Манук-Бея. Да и сам князь Григорий Иванович Манук-Бей, крёстный отец Гриши Котовского, не оставлял семью Котовских без попечения.

В 1895 году от чахотки умирает отец Гриши. В том же году Котовский на средства Манук-Бея поступает в Кишинёвское реальное училище, пособие на обучение получила и одна из его сестёр.

Гриша, оказавшись в Кишинёве без присмотра, решил изведать все прелести жизни в большом городе. Он стал прогуливать занятия, хулиганить и через три месяца был со скандалом изгнан из училища.

Но и здесь Грише помог его покровитель князь Манук-Бей. Он устраивает непутёвого крестника в Кокорозенское сельскохозяйственное училище, пообещав по окончании училища отправить его на учёбу в Германию. Этот довод оказался решающим: и в течение всего обучения в сельскохозяйственном училище Гриша не был замечен ни в каких хулиганствах. Он целыми днями учился, налегая на математику и немецкий язык. О его прилежной учёбе сохранились и официальные записи: «Григорий доил коров и заботливо выращивал телят. Тщательно следил за чистотой коровника, за правильностью кормления скота, умело варил сыры и аккуратно вёл записи в молочной книге».

Преподаватель молочного дела всегда ставил Котовского в пример другим: этот ученик не уйдёт спать, пока не осмотрит всех коров, не проверит, хорошо ли они привязаны, и не подложит им на ночь чистую подстилку. Любил Гриша и работать и на мельнице. Он часами пропадал у паровика и жерновов, исполнял обязанности то кочегара, то механика и особенно ловко насекал камни.

Закончив училище в 1900 году, Котовский устроился на практику помощником управляющего в имение молодого помещика Михаила Скоповского. Но уже через два месяца юный практикант был с позором изгнан за обольщение жены помещика и кражу: он утаил 200 рублей, полученные от реализации винограда. Деньги он как раз и потратил на супругу своего работодателя. В том же году Котовский оказывается в помощниках управляющего большого имения Максимовка Одесского уезда помещика Якунина.

В течение года он работал в 4 поместьях, и везде с ним приключалась одна и та же беда: растрата денег. Из пятого поместья 19-летний Котовский направился в Одессу, о злачных притонах которой ходили легенды по всей Бессарабии. Он растратил все деньги в портовых кабаках, после чего был с позором изгнан из училища, так и не получив никаких документов о среднем образовании.

Рухнули и его радужные надежды на продолжение учебы в Германии: в 1902 году из-за сердечного приступа неожиданно умер князь Манук-Бей. В поисках средств Котовский вновь едет к молодому помещику Скоповскому, который к тому времени уже развёлся с неверной женой. Конечно, это может показаться странным, но беспечный помещик нанял Котовского помощником управляющего. Результат был предсказуем: узнав, что ему грозит скорый призыв в армию, Григорий присвоил сто рублей, вырученных от продажи помещичьих свиней, и ударился в бега.

Бегал он, впрочем, недолго. Прокутив все деньги, Котовский по поддельным документам устроился управляющим имением к помещику Семиградову. Однако вопиющая безграмотность нового работника вскоре натолкнула помещика на некоторые подозрения. Связавшись с Якуниным, Семиградов узнал, что симпатичный молодой агроном – вор и мошенник, после чего помещик обратился в полицию. Котовского арестовали, и за подлог документов он получил 4 месяца тюрьмы. Но, отсидев этот срок, Котовский был вновь арестован – на этот раз по обвинению в хищении денег у Скоповского. Так Котовский впервые оказался в знаменитом «грабительском коридоре» Кишинёвской тюрьмы, где в те годы собирался преступный «бомонд» Бессарабии. Но Гриша вовсе не собирался проходить тюремные университеты от звонка до звонка. Он разыгрывает приступ «нервической горячки», откусывая в припадке «эпилепсии» ухо какому-то старому вору. Его переводят в тюремный лазарет, а потом и вовсе освобождают «по болезни» из тюрьмы. После этого он снова работает управляющим у помещика Авербуха в селе Молешты, а потом – рабочим на пивоваренном заводе Раппа.

В ноябре 1903 года Котовский в третий раз оказывается на скамье подсудимых – и опять по обвинению в растрате казённых денег. На сей раз он угодил на нары на два месяца.

Оказавшись на свободе, Котовский вдруг узнал, что в январе 1904 года началась Русско-Японская война и он вновь подлежит мобилизации в армию. Григорий решает прятаться от войны в Одессе. Он достает поддельные документы, но прямо на вокзале в Кишинёве его арестовывает полиция. Несмотря на судимости, Котовского отправляют в 19-й Костромской пехотный полк, дислоцировавшийся  тогда в Житомире. Но на войну Григорий Иванович не спешил и, вновь разыграв приступ «горячки», добился перевода в лазарет, откуда и сбежал на волю. Кстати, о своём дезертирстве в военное время Григорий Котовский в советские годы никогда не вспоминал, представляясь «лихим рубакой» без страха и упрёка, а свою жизнь в 1904–1905 годах он называл «эпохой бунтовщичества».

* * *

С мая 1905 года для Котовского начинается эпоха подполья, ведь за дезертирство ему светило не менее 10 лет каторги. В подполье он прибился к группе эсеров и в августе совершил своё первое ограбление в составе группы налётчиков эсера Дорончана.

Впрочем, грабежи у эсеров были редкостью, вынужденной необходимостью, когда партии срочно требовалось достать крупную сумму денег. Чаще всего эсеры занимались обычным вымогательством и «крышеванием бизнеса»,  причём по твёрдой ставке. К примеру, с крупного фабриканта они брали по 1 000 рублей в месяц, с купцов – по 500 рублей, с мелких лавочников – по 300. «Несогласных» воспитывали: то вдруг на фабрике начиналась забастовка, то вдруг вспыхивал пожар на складе.

Грабительское ремесло понравилось Грише. Ему нравились и революция, и лозунг «экспроприировать экспроприаторов», но вот работать на эсеров ему не нравилось: как выяснилось, партия забирала себе практически всю награбленную добычу. И Котовский через год порывает с эсерами и набирает собственную «революционную» группировку из семи человек. Себя он стал именовать крайне претенциозно – Атаман Ада.

Его первый документально подтверждённый грабёж – ограбление дворянина Дудниченко, которого адские налетчики подстерегли на опушке Бардарского леса.

Дальше в его послужном списке были налёты на мелких купцов, винные лавки, помещичьи усадьбы.

Всего в тот период банда Котовского провела  12 нападений. Что интересно: в числе первых жертв Котовского были его односельчане по селу Ганчешты. Например, он напал на дом купца Гершковича, которого знал с детства. Однако налёт был не совсем удачным: сын купца выбежал из дома и поднял крик, на который сбежались соседи и полиция. Отстреливаясь, котовцы едва смогли унести ноги. Следом Котовский совершил нападение на имение своего бывшего благодетеля, которым после смерти Манук-Бея владел помещик Назаров.

Всего с 1 января по февраль 1906 года банда Котовского совершила 28 ограблений, и в итоге полиция объявила за его голову награду в 2 000 рублей.

Котовский был эгоцентричен и самолюбив, он хотел создать о себе легенду как о короле преступного мира. Во время своих налётов он частенько угрожающе кричал: «Я Котовский!». В другой раз, совершив налёт на конвой арестованных крестьян, он оставил полицейскому расписку: «Освободил арестованных Григорий Котовский». В те годы все газеты обсуждали его виртуальную дуэль с помещиком Крупенским, который публично поклялся изловить этого адского атамана и повесить его на главной площади Кишинёва. В ответ банда Котовского совершила ночной налёт на имение Крупенского, похитив у него массу дорогих вещей, в том числе и дорогой бухарский ковёр ручной работы, висевший над кроватью помещика. На месте ковра Котовский оставил записку: «Не хвались, идучи на рать, а хвались, идучи с рати».

* * *

Вольная жизнь Атамана Ада продолжалась недолго. 18 февраля 1906 года полицейские агенты вычислили «малину» Котовского и окружили (по другой версии, его сдали сами эсеры, не простив ему предательства). В тот же день были арестованы и другие члены его банды.

Как рассказывает сам Григорий Иванович, именно после этого ареста уголовный мир Бессарабии признал его свои «авторитетом». Так, в мае 1906 года имя осведомителя Котовского мелькает в рапорте о предотвращении побега тринадцати анархистов из тюрьмы. После этого, опасаясь, видимо, мести со стороны революционеров, он добивается перевода из общей тюрьмы в одиночную камеру.

«Одиночка с прогулкой 15 минут в сутки и полная изоляция от живого мира, – писал Котовский. – На моих глазах люди от этого режима гибли десятками, и только решение во что бы то ни стало быть на свободе, жажда борьбы, ежедневная тренировка в виде гимнастики спасли меня от гибели».

Также не выдерживает критики история побега Котовского 31 августа 1906 года, когда он, закованный в кандалы, сумел выбраться из одиночной камеры для особо опасных преступников Кишинёвской тюрьмы. Как он самостоятельно взломал дверь камеры, которую постоянно охранял часовой, затем прошёл охраняемый тюремный коридор, попал на тюремный чердак и, сломав железную решётку, спустился с чердака тюремной башни во внутренний двор тюрьмы по верёвке, предусмотрительно сделанной из разрезанного одеяла и простыни, история умалчивает.

Скорее всего, побег Котовского организовали сами полицейские, преследовавшие какие-то свои цели.

Но побег не был удачным. Уже через неделю жандармы настигли беглеца на одной из улиц Кишинёва.

Котовского водворили в камеру, и состоявшийся в апреле 1907 года суд признал его виновным в организации серии разбойных нападений. За грабежи, побег и дезертирство суд дал Котовскому десять лет каторги, что по меркам того времени было очень мягким приговором: в те годы казнили и за более мелкие преступления.

Арестантское фото Котовского 1907 года

Столь мягким приговором возмутился уже губернский прокурор и отправил дело на доследование, которое стало настоящей сенсацией: выяснилось, что бандой Котовского фактически руководил полицейский – некий помощник пристава Зильберг, который получал от Котовского львиную долю награбленных денег с каждого дела. Также высокие полицейские чиновники помогали бандитам сбывать награбленное, снабжали их информацией об адресах наиболее богатых квартир.

После истории с разоблачением Зильберга слава Котовского как Адского атамана и революционного грабителя изрядно померкла.

Получив по новому приговору 12 лет каторги, он начал свой длинный путь по тюрьмам Российской империи. Он побывал в одиночке Николаевской каторжной тюрьмы, посетил Смоленский тюремный централ и Орловскую пересыльную тюрьму. Именно там Котовский и завязал первые контакты с членами партии анархистов и большевиков, пытаясь создать конкурирующую уголовным уркам группу «жиганов» – революционных боевиков. Вот как описывал тюремный быт Котовского один из членов его группы, некий Давид Кичман: «Там, где появлялся Котовский, прекращались поборы со стороны „уголовников“. В 1908 году в Николаевской каторжной тюрьме Котовский отменил так называемый налог „на камеру“ в пользу тюремной уголовной верхушки».

В  1911 году он попал на постройку Амурской железной дороги. Здесь у него случился конфликт с криминальным авторитетом Ванькой Козлятником. И вскоре Котовский убил Козлятника, но, опасаясь мести со стороны «урок», Котовский решил уйти в бега.

Неделю он отсиживался в домике путевого обходчика, пока ему готовили фальшивые документы и билеты на поезд.

Осенью 1913 года Котовский вернулся в Бессарабию, где вновь собрал банду из 10 человек. Штаб-квартирой новой банды стал дешёвый трактир «Лондон» на Титовской улице в Кишинёве.

* * *

В начале августа 1914 года Россия вступила в Первую мировую войну. В Бессарабии, где находился Юго-Западный фронт, было введено военное положение, которое означало не только тотальную мобилизацию мужского населения, но и введение военно-полевых судов и ужесточение наказания за преступления. То есть за грабежи Котовского и его подельников ждала уже не каторга, а виселица.

Не желая идти на фронт, Котовский приобрёл «белый билет», освобождавший его от призыва. Он устроился в крупное поместье помощником машиниста молотилки, а в свободное от работы время готовил очередной налёт. Уголовная статистика свидетельствует, что Котовский в 1913 году успел совершить 5 грабежей. В 1914 году он совершил около 10 вооружённых налётов. В 1915 году котовцы совершили более 20 налётов, в том числе 3 – в Одессе.

1916 год – пик воровской популярности Котовского. Его имя попадает в газеты. Особенно много о нём говорили после нападения на арестантский вагон на станции Бендеры. В вагоне ждали своей отправки в одесскую тюрьму несколько десятков уголовных заключённых, среди которых были и друзья Котовского по сибирской каторге. Вагон должны были прицепить к утреннему поезду. Когда до прихода состава оставалось около часа, к арестантскому вагону подошёл переодетый железнодорожником налётчик и передал начальнику караула приказ коменданта станции явиться к нему. После того как начальник караула ушёл на станцию, к вагону подошёл конвой с новой партией арестованных. Конвой возглавлял сам Котовский в форме офицера. Он потребовал принять арестованных, но, как только открылась дверь вагона, туда ворвались котовцы, игравшие роль и конвойных, и арестованных. Караул был разоружён, и около шестидесяти уголовников получили свободу.

Котовский начинает позиционировать себя как бессарабский Робин Гуд и бандит-романтик, добиваясь популярности своими широкими жестами. Несмотря на то что его подручные выходили на дело в масках, сам Котовский никогда маску не надевал. Напротив, он всегда старался быть узнанным. Иногда он проявлял великодушие: если жертва просила Котовского не забирать всё или оставить что-то на хлеб, Атаман Ада возвращал ограбленному некоторую сумму денег. Например, гувернантке банкира Финкельштейна он вернул дешёвые серьги, сорванные с её ушей его товарищами-налётчиками. Слёзные мольбы жены ограбленного судьи Черкеса тронули душу Григория, и он вернул изъятые из сейфов документы и ценные бумаги, которые, впрочем, были бандитам бесполезны.

Известно, что уже в советское время сам Котовский, вспоминая свой разбойный период, говорил, что сам не убил ни одного человека. Более того, он даже револьвер всегда носил незаряженным, надеясь больше на методы запугивания и силу своего страшного авторитета. Так это или нет, установить сейчас невозможно.

* * *

Осенью 1916 года Котовский в ходе облавы попался полиции, и вскоре начался суд над ним.

Зная, что ему грозит виселица, Котовский как мог оттягивал оглашение приговора. Он сочинил пространный текст «Покаяние», который произвёл неизгладимое впечатление на присяжных. Также в своё оправдание он заявил, что часть захваченных денег он жертвовал бедным и в Красный Крест – для помощи раненым на войне, но никаких доказательств этих благородных деяний он так и не предъявил.

Однако все ухищрения оказались бесполезными. Одесский окружной суд приговорил его к повешению.

Правда, власти почему-то не спешили исполнять приговор. Сорок пять суток Котовский просидел в камере смертников, ожидая смертной казни и забрасывая всевозможные инстанции слёзными прошениями о помиловании. Одно из этих писем прочитала Надежда Брусилова-Желиховская, жена легендарного командующего Юго-Западным фронтом Брусилова, которая под впечатлением от рассказа раскаявшегося атамана стала хлопотать о судьбе Котовского в Петрограде и добилась-таки отмены смертного приговора, заменив его на вечную каторгу.

Но не успел Котовский по уже знакомому этапу пойти на каторгу в Сибирь, как в стране грянула Февральская революция. Ворота тюрем распахнулись для идейных вымогателей, террористов и бомбистов. Даже Нестор Махно, прославившийся как рэкетир и убийца, обрёл свободу и вернулся на родину. Но вот Котовского новая власть выпустила на волю с одним условием: «подсудимого Григория Котовского… если он по состоянию здоровья окажется годным к службе, условно освободить от наказания и передать его в ведение военных властей».

* * *

Но Котовский не спешил на фронт проливать кровь за революцию. Лишь когда всякие боевые действия на Румынском фронте затихли, Котовский отправляется на передовую как рядовой 136-го Таганрогского пехотного полка 34-й дивизии.

В реальных боевых действиях ему так и не пришлось участвовать, но миру он поведал о жарких боях, опасных рейдах в тыл врага и даже сам себя наградил за храбрость Георгиевским крестом. В действительности же, если ему и пришлось принимать участие в баталиях, то в баталиях сугубо политического характера: 25 ноября в румынском городке Галаце состоялся съезд солдатских Советов 6-й армии Румынского фронта. Среди делегатов съезда был и Котовский, который был избран членом президиума. Съезд поручает Григорию Ивановичу формирование «партизанского революционного отряда, борющегося против румынской олигархии».

Партизанщина была недолгой. Уже в начале весны 1918 года Германия развернула наступление на Украине, и отряд Котовского рассыпался. Сам атаман бежал в тыл, и в апреле 1918 года он оказался в Екатеринославе, где слёг от эпидемии «испанки».

Оттуда он сбежал в Одессу, которая тогда находилась под властью французских интервентов. Там он вливается в знакомый преступный мир, которым руководит его лучший друг – первый криминальный король Одессы Мишка Япончик (настоящее имя – Моисей Вольфович Винницкий). Во время большевистского переворота в Одессе в 1918 году Мишка Япончик совместно с будущим чекистом Яковом Блюмкиным сформировал «1-й Добровольческий революционный железный отряд». И в газете «Одесская почта» Япончик даже опубликовал собственное воззвание «группы воров Одессы»: «Мы, группа профессиональных воров, также проливали кровь в боях с гайдамаками, идя рука об руку с товарищами рабочими и матросами. Мы тоже имеем право носить звание граждан Российской республики!».

Тем не менее в Одессе, которая в 1919 году стала неофициальной столицей Белого движения, Котовский с Япончиком и не думали о революции, промышляя рэкетом и грабежами. «Король Миша» обложил данью всех торговцев, и даже официальные власти сторонились кортежа Котовского с тачанками и пулемётами, когда тот в окружении полусотни головорезов раз в неделю объезжал город, собирая деньги.

Больше всего Япончик и Котовский прославились благодаря ограблению Государственного одесского банка, в ходе которого бандиты вывезли из хранилища три грузовика, гружёных золотом и ценностями на сумму в пять миллионов рублей. Где были спрятаны эти сокровища – неизвестно до сих пор. Во всяком случае, в Одессе и сегодня бытуют легенды о «золоте Котовского», спрятанном где-то в катакомбах.

Особую пикантность этим рассказам придаёт тот факт, что в бандитских вылазках Япончика принимал участие и будущий убийца Котовского Мейер Зайдер, который, как шептались в народе, и отмстил Григорию Ивановичу за украденное у братвы золото.

* * *

Благодаря стараниям своего тюремного друга Исая Шмидта – комиссара Особой революционной армии – он получил пост командира Кавалерийской бригады, которая позже стала основой 2-го Кавалерийского корпуса.

Ради пущей солидности Котовский даже женился: его избранницей стала медсестра Ольга Шакина.

Сын Котовского Гриша вспоминал: «С мамой отец познакомился осенью 1919 года. Мама происходила из волжских крестьян, но родители мамы умерли рано, и её с сестрой Лизой родственники определили в интернат на казённое содержание. Позже, когда сёстры подросли, они купили в рассрочку швейную машинку «Зингер» и подрабатывали шитьём. Нужда была страшная, и в 18 лет мама была вынуждена выйти замуж за земского врача Шакина, который был вдвое старше её. Шакин болел раком, в обмен на уход он предложил маме помощь в устройстве и дал денег на поступление на медицинский факультет Московского университета. В 1918 году мама, уже ставшая вдовой, вступила в партию и по партийному призыву отправилась на фронт. В санитарном поезде она и встретилась с отцом, который там лечил последствия тифа. В это страшное время ей, конечно, хотелось прислониться к мужскому плечу. Мама впоследствии рассказывала, со слов отца, почему она ему понравилась: он увидел в ней облик своей матери, которую потерял в три года. Начался роман. Отец предложил ехать к нему в бригаду. Врачей у него не было, и он сразу предложил ей должность бригадного врача. И чтобы добиться назначения мамы в бригаду, Котовский назвал её в штабе дивизии своей женой. Мама не возражала...»

Похороны Котовского. В изголовье супруга, Ольга Котовская

* * *

Уже после Гражданской войны Котовский, назначенный служить в Умань, формирует свою собственную теневую экономику.

1922 год на Украине – год молниеносного утверждения Новой экономической политики. Появились бизнесмены-нэпманы, стали «крутиться» большие деньги и создаваться капиталы «из воздуха».

Котовский берёт в аренду сахарные заводы, обещая снабжать сахаром Красную Армию. Затем Котовский берёт под контроль торговлю мясом, создав Военно-потребительское общество с подсобными хозяйствами и швейными цехами.

Ещё один «бизнес» Котовского – переработка старого солдатского обмундирования в шерстяное сырьё. Солдатский бесплатный труд использовался на заготовке сена и уборке сахарной свёклы, при выращивании хлеба и даже при отлове диких собак. В одном только 1924 году заводы Котовского в Умани переработали 60 тысяч собак, жир которых шёл на мыло, а шкуры – на пошив шуб на модниц эпохи НЭПа.

О размахе «коммерции» говорит тот факт, что Котовский создал и контролировал мельницы в 23 селах. Были подписаны выгодные договоры с льняной и хлопчатобумажной фабриками. При дивизиях имелись совхозы, пивоварни, мясные магазины. Хмель, который выращивался на полях Котовского в совхозе «Рея» (подсобное хозяйство 13-го Кавполка), покупали купцы из Чехословакии на 1,5 млн золотых рублей в год.

В августе 1924-го Котовский организует в Винницкой области Бессарабскую сельскохозяйственную коммуну. И добивается решения о создании Молдавской Автономной Советской Республики. Котовский собственноручно провёл границы этой республики, включив в неё большинство территорий с преобладающим украинским населением. Автономия нужна была Котовскому, который записал себя в молдаване, чтобы бесконтрольно властвовать в Приднестровье.

Котовский в начале НЭПа был, вероятно, одним из самых богатых людей дочиста ограбленной страны. Он захотел  власти. И натолкнулся на ещё больших преступников, чем он сам.

* * *

На следующий день после убийства Котовского из Москвы в Одессу была направлена группа специалистов во главе с профессором Владимиром Воробьёвым — для бальзамирования тела Котовского. Одновременно в центре Бирзулы, в городском парке, возвели по решению правительства мавзолей.

Более десяти лет о Котовском никто не вспоминал. А в конце 30-х его имя начали  славить по всей стране,  стали присваивать городам и заводам, был снят фильм «Котовский»… Секрет же его посмертной популярности объяснялся просто: в 1937 году Сталину, отправившему на убой Якира, Гамарника, Уборевича и других бывших военачальников, срочно понадобились новые кандидатуры на роль героев Гражданской войны.

Кстати, в 1941 году фашисты взорвали усыпальницу, разбили саркофаг, а забальзамированное тело (местные жители утверждают, что румынский офицер отсёк шашкой голову Котовского) выбросили в траншею вместе с трупами расстрелянных местных жителей. В ту же ночь рабочие железнодорожного депо вырыли останки Котовского и спрятали их на чердаке, предварительно облив дефицитным в военное время спиртом.

После освобождения города в уцелевшей подземной части мавзолея оборудовали памятник-склеп. Останки поместили в запаянный цинковый гроб с маленьким окошком. В конце 1965 года состоялось торжественное открытие нового мавзолея, над которым установлен монумент из гранита и мрамора с бюстом красного командира.

Анализ на соответствие останков ДНК никто не проводил.

Шесть воспоминаний о самом загадочном большевике Михаиле Фрунзе
Евгения Павлова
2 февраля в городе Пишпек (сейчас Бишкек, столица Киргизии) Семиреченской области в семье фельдшера молдаванина, служившего в Туркестане, и воронежской крестьянки родился Михаил Фрунзе, ставший впоследствии знаменитым большевиком, революционером, советским государственным и военным деятелем, одним из крупнейших военачальников Красной Армии.

Именно его отправили подавлять восстания Колчака и Врангеля.

Но, даже когда Фрунзе затмил собой Троцкого в военном руководстве страны, он не стал членом сталинской группировки, оставаясь загадочной и необычной фигурой в партийных верхах. Возможно, эта его независимость и стала причиной смерти. Как известно, Фрунзе умер во время операции по удалению язвы желудка в Боткинской больнице.

По официальной версии, Михаила Васильевича обрекли на смерть скрытые патологии, проявившиеся в ходе операции. В частности, больное сердце, увеличенный зоб. Роковым же стал застарелый перитонит, вызвавший после операции острое гнойное воспаление брюшины, что спровоцировало повышенную нагрузку на сердце и его остановку. Ни перитонит, ни врожденное сужение сердечных артерий и аорты заранее обнаружить медицина того времени не могла. Спасти Фрунзе могли только антибиотики, но их тогда не было.

Однако сразу же после смерти Фрунзе появилась версия, что комдива убили по приказу Сталина. Масла в огонь подлила "Повесть непогашенной луны" Бориса Пильняка, в которой легендарный командарм Гаврилов гибнет в результате неудачной операции, сделанной по настоянию некоего "человека с усами". Современники сразу же опознали в первом Михаила Фрунзе, а во втором - Сталина. Политбюро признало повесть "контрреволюционным и клеветническим выпадом". Весь тираж 5-го номера "Нового мира" за 1926 год с этой публикацией конфисковали. Сам Пильняк, несмотря на покаянное письмо, был расстрелян 21 апреля 1938 года.

Тайна смерти бравого командира до их пор не разгадана.

Но как же при жизни об этом выдающемся человеке отзывались современники?

1. В августе 1918 года Фрунзе стал военным комиссаром Ярославского военного округа, включавшего восемь губерний. Необходимо было восстанавливать округ после недавнего восстания в Ярославле, требовалось в сжатые сроки формировать стрелковые дивизии для Красной армии. Здесь началось сотрудничество Фрунзе с бывшим начальником Генштаба генерал-майором Федором Новицким, участником Первой мировой и Гражданской войн. Сотрудничество продолжилось и с переводом Фрунзе на Восточный фронт.

По мнению Новицкого, Фрунзе обладал удивительной способностью быстро разбираться в самых сложных и новых для него вопросах, отделять в них существенное от второстепенного и затем распределять работу между исполнителями сообразно со способностями каждого. "Он умел и подбирать людей, как бы чутьем угадывая, кто на что способен",- писал в воспоминаниях генерал.

2. А вот Лев Троцкий придерживался диаметрально противоположной точки зрения. Он считал, что Фрунзе "увлекали абстрактные схемы, он плохо разбирался в людях и легко подпадал под влияние специалистов, преимущественно второстепенных".

Впрочем, Троцкий вряд ли мог объективно писать о Фрунзе. В 1922 году между тройкой Сталин - Зиновьев - Каменев и Троцким развернулась острая внутрипартийная борьба. Тройка стремилась отстранить Троцкого от руководства военными делами. Сделать это было непросто, так как Троцкий обладал огромным авторитетом в Красной армии. В качестве противовеса ему подобрали такого же авторитетного полководца - Михаила Фрунзе. Затея удалась. 14 января 1924 года была создана партийная комиссия для обследования состояния Красной армии. Фрунзе уже как член ЦК был включен в состав этой комиссии. 11 марта без согласия Троцкого Фрунзе был назначен заместителем председателя РВС СССР (Реввоенсовета) и народного комиссара по военным и морским делам, а затем начальником штаба Красной армии. 25 января 1925 года Фрунзе сменил Троцкого на посту наркомвоенмора и председателя РВС.

3. До этого - в 1920 году - был еще Южный фронт, где Фрунзе взял Перекоп и разгромил Врангеля. Ленин, оценивая операцию по разгрому врангелевских войск, говорил на VIII Всероссийском съезде Советов: "Одна из самых блестящих страниц в истории Красной Армии - есть та полная, решительная и замечательно быстрая победа, которая одержана над Врангелем". Это была оценка и военной деятельности самого Фрунзе.

4. В 1925 году Семен Буденный писал о Фрунзе: "Впервые я увидел Михаила Васильевича в 1917 в Минске, когда он был членом фронтового комитета и одновременно начальником гражданской милиции. Уже в то время нужно было его только увидеть выступающим на митинге, чтобы узнать славного борца за дело трудящихся".

5. Современники вспоминают, что Фрунзе при всей своей отваге, был крайне мягким человеком. Тем же врангелевским войскам он позволил свободно покинуть Крым. И, как мягкий и порядочный человек, он был плохим политиком. Не случайно Вячеслав Молотов впоследствии отмечал, что Фрунзе для большевиков не был в полной мере своим. Обладая особым чувством ответственности, он был скорее талантливым исполнителем распоряжений сверху, чем вождем .

6. Жена генерала Алексея Брусилова 6 ноября 1925 года написала в дневнике: "Мне хочется записать для памяти несколько подробностей об умершем Михаиле Васильевиче. Издали, со стороны, по слухам я знаю, какой несчастный это был человек, и кажется мне, что он подлежит совсем иной оценке, чем другие его "товарищи" по сумасшедшим и преступным политическим бредням. Мне очевидно, что возмездие, карма ярко выявилась на его судьбе. Год назад его любимая девочка, кажется, единственная дочь, по детской неосторожности выколола ножницами себе глаз. Ее возили в Берлин для операции и еле-еле спасли второй глаз, едва не ослепла окончательно. Отец и мать были сильно потрясены этим случаем. Когда мы вернулись в июле из-за границы, нам рассказывали, что Фрунзе сильно болеет и что ему очень повредили ушибы, полученные при автомобильной катастрофе. Это было на шоссе около санатория "Узкое". Он вылетел и со всего размаха ударился о телеграфный столб. Многие подозревали злой умысел в этой катастрофе. С тех пор он не поправлялся. Жил долго в Крыму, так как жена его в чахотке и севера даже летом не переносит. Его одного только недавно привезли в Москву и после ряда консилиумов решили делать операцию. Мы слышали, что в этом решении был нажим от кого-то из властей. Судя по официальным бюллетеням, выпотрошили его настолько основательно, что, конечно, жить он не мог. А между тем, мы видели нескольких врачей, которые утверждают, что без операции он еще мог бы жить долго. Конечно, на очень строгой диете и при соблюдении некоторых врачебных условий. Когда он умер, то выписали несчастную больную жену, и вчера на похоронах, говорят, она ни идти, ни стоять не могла и ее несли на носилках. Какой ужас. Какая трагедия..."

ФРУНЗЕ Михаил Васильевич

Блистательный военачальник-самоучка, военный теоретик, революционер, один из наиболее крупных военачальников Красной армии во время Гражданской войны, руководитель военной реформы в СССР в 1924-1925 гг..

В группе земляков - студентов Петербургского политехнического института (второй справа).

Родился 2 февраля в 1885 году в Пишпеке (сегодня — Бишкек, Киргизия) в семье военного фельдшера (отец — молдаванин, мать — русская).

В 1904 году окончил с золотой медалью гимназию в городе Верном (бывшем Алма-Ата, ныне Акмола). После окончания гимназии М. В. Фрунзе поступил на экономическое отделение Петербургского политехнического института. В списке студентов первого курса экономического отделения за 1904-1905 учебный год фамилия Фрунзе значилась под номером 152. Молодой политехник принадлежал, как и многие другие студенты, к числу материально нуждающихся, поэтому ему оказывал материальную поддержку брат Константин Васильевич Фрунзе. В его воспоминаниях говорится: «На первых порах ему помогала моя стипендия, которую я получал от Семиреченского областного управления, и я перевёл на его имя. Вскоре Миша подыскал себе заработок в Петербурге …»

В письме брату Константину, объясняя, почему он поступил именно на экономическое отделение, М. В. Фрунзе писал, что «экономия - это основа всего», что ему необходимо «глубоко познать законы, управляющие ходом истории».

В институте М. В. Фрунзе с большим увлечением изучает социально-экономические дисциплины, принимает активное участие в студенческой общественной жизни. Сохранились два его письма к другу по гимназии, которые характеризуют настроение Фрунзе и бурную обстановку в институте 1904 года.

В письме, датированном октябрём 1904 года, Фрунзе писал:

«… Своим выбором я очень доволен. На политэкономическом отделении нужно только читать, что и делаю. Профессора у нас прекрасные. …Из наук мне особенно нравятся: химия, политическая экономия и история. По экономии и истории пишу сейчас рефераты, которые буду защищать на диспуте. Очень нравится энциклопедия права, это в высшей степени интересная наука. Читать приходится массу по всем отраслям знаний. Советую тебе заниматься чтением, но только не пустяков, а серьёзных книг, это тебе потом очень и очень пригодится. … Ещё раз повторяю: читай, читай и читай».

В другом письме от 15 ноября Фрунзе сообщает

«… Ты не поверишь, что у меня положительно нет времени писать письма; сейчас у нас идёт сильное брожение, да не только у нас, но и во всех слоях общества. …Везде предъявляются к правительству требования конституции, отмены самодержавия; движение очень сильно. … Сейчас среди студенчества и рабочих, а также среди частных лиц идут оживлённые приготовления к грандиозной манифестации; ряд частичных демонстраций уже был как у нас в Питере, так и в других городах; но это только не что иное, как прелюдия к самому главному …»

Далее Фрунзе пишет о студенческом вечере в институте 14 ноября, где участвовало свыше двух тысяч человек и о состоявшейся затем сходке.

«На этой сходке было решено вверить руководство главному комитету социал-демократической партии. От него в нужный момент и пойдут приказания. Я принялся за устройство Семиреченского землячества; дело идёт на лад. Через неделю у нас соберутся все верненцы, которые только имеются в Питере, курсистки и студенты. Тогда окончательно обсудим и вырешим всё …»

В своём письме М. В. Фрунзе рекомендует другу изучать философию. Он также даёт совет «...познакомиться с развитием социализма, так как первенствующая сейчас партия социал-демократов вся основана на социализме».

Из этого письма видно, что политехник Фрунзе проводил в институте активную общественно-революционную работу под руководством социал-демократии, и что землячество студентов-верненцев создавалось в Политехническом институте, прежде всего, его усилиями. Следует отметить также, что Фрунзе предполагал создать землячество не только из верненцев-петербуржцев, но и из всех земляков, учившихся во всех других вузах России. С этой целью им в ноябре 1904 года были написаны письма в Москву, Одессу и Казань.

В студенческие годы М. В. Фрунзе становится убеждённым большевиком. В своей автобиографии он впоследствии писал: «По окончании гимназии поступил в Петербургский политехнический институт. Первое знакомство с революционными идеями получил ещё в бытность в гимназии, где участвовал в кружках самообразования. С первого года университетской жизни вступил в социал-демократическую партийную организацию. В первоначальном студенчестве сразу же примкнул к большевистскому (движению) течению».

В ранее упоминавшемся нами письме М. В. Фрунзе к брату Константину, написанному осенью 1904 года, имелись и такие строки: «Я не ищу в жизни лёгкого. Я не хочу сказать себе на склоне лет: «Вот и прожита жизнь, а к чему? Что стало лучше в мире в результате моей жизни? Ничего? Или почти ничего?» М. В. Фрунзе пишет далее: … «окунуться с головой в действительность, слиться с самым передовым классом современного общества - с рабочим классом, жить его мыслями и надеждами, его борьбой и в корне переделать всё - такова цель моей жизни …». Эти вдохновенные слова ярко свидетельствуют об окончательно сформировавшемся марксистском, большевистском мировоззрении политехника, о выборе им своего жизненного пути - пути профессионального революционера.

С конца 1904 года он связан с большевистским подпольем, проводит по заданию партии политические занятия в рабочих кружках Выборгской стороны и затем в рабочем кружке на Обводном канале близ порта.

В конце ноября М. В. Фрунзе принимает участие в студенческой демонстрации. Он был среди той части молодёжи, которая шла по Шпалерной улице около «Дома предварительного заключения». Студенты, к которым, как доносила полиция, «быстро присоединились фабричные», шли «с противоправительственными лозунгами», требовали свободы для политических заключённых и «вообще вели себя развязно и вызывающе». В числе задержанных демонстрантов был и М. В. Фрунзе. За участие в демонстрации полиция высылает М. В. Фрунзе из столицы. Ему был выдан отпускной билет от 11 декабря 1904 года. Но он едет не домой, а по документу на имя Бориса Тачапского в город Петровск, где вступает в РСДРП, а оттуда вскоре нелегально возвращается в Петербург. Это было в начале января 1905 года. Вот почему в день «Кровавого воскресенья», на улицах Петербурга был и политехник М. В. Фрунзе (это указывается в большинстве посвященных ему исследований). Он шёл вместе с народом 9 января и слышал, как гремели выстрелы и цокали копыта казачьих коней, видел как падали люди, убитые и раненые, как лилась кровь. Он и сам был ранен. Фрунзе был потрясён событиями, очевидцем и участником которых оказался. Вместе с группой студентов, возмущённых царским произволом, М. В. Фрунзе побывал у Максима Горького. Встреча с буревестником революции произошла в квартире писателя Н. Ф. Анненкова. М. Горький советовал тогда молодёжи идти на заводы, к рабочим.

После событий 9 января 1905 года Фрунзе с головой уходит в революционную деятельность. В одном из писем матери он писал: «Милая мама, у тебя есть сын Костя, есть дочери. Надеюсь, что они тебя не оставят, позаботятся о тебе в трудную минуту, а на мне, пожалуй, должна ты поставить крест … Потоки крови, пролитые 9 января, требуют расплаты. Жребий брошен, Рубикон перейдён, дорога определилась. Отдаю всего себя революции.» Вскоре М. В. Фрунзе снова высылают из Петербурга. Он получает 12 февраля 1905 года отпускной билет в город Верный. Но он едет не туда, а по заданию партии в Иваново-Вознесенский промышленный район. Там он становится одним из организаторов и руководителей знаменитой стачки текстильщиков в мае 1905. Эта стачка длилась 72 дня. В ходе революционных боёв был создан первый Совет рабочих депутатов. В октябре 1905 года студент второго курса экономического отделения М. В. Фрунзе на занятия не явился. Вскоре он присылает прошение об отпуске, в результате чего 10 октября 1905 года был временно из института отчислен. Фрунзе не мог продолжать учёбу, так как находился в это время на переднем крае революционной борьбы. По заданию партии он работал в Иваново-Вознесенске, а затем в городе Шуе. Среди рабочих Фрунзе завоевал огромный авторитет и популярность и был известен под именами «Трифоныч» и «Арсений». Когда в декабре 1905 года началось организованное большевиками вооружённое восстание в Москве, Иваново-Вознесенский комитет большевиков решил немедленно послать в Москву отряд боевой дружины во главе с Фрунзе. В Москве отряд Фрунзе прямо с поезда вышел на баррикады. Он сражался у Николаевского (ныне Ленинградского) вокзала, затем — на Триумфальной площади (ныне площадь Маяковского), на Бронной и, наконец, на Пресне. В особенно трудном положении оказался отряд в бою на Триумфальной площади. Здесь М. В. Фрунзе с двумя шуйскими бойцами подавил огонь вражеского пулемёта и захватил его.

Отгремели уличные бои — и опять для М. В. Фрунзе кипучая работа по заданию партии. В апреле 1906 года он приезжает в Стокгольм, как делегат IV съезда РСДРП. Здесь М. В. Фрунзе впервые встретился с В. И. Лениным. Дважды, в январе 1909 и в сентябре 1910 года Фрунзе приговаривался к смертной казни, которую царской правительство было вынуждено заменить каторгой. Профессура политехнического института ходатайствовала об отмене ему смертного приговора.

В ссылке Фрунзе руководил кружком революционеров, вел пропагандистскую работу в Сибири. В 1917 году участвовал в боях с белогвардейцами и юнкерами. В годы Гражданской войны он был военным комиссаром Иваново-Вознесенской области, затем Ярославского военного округа. В 1919 году Фрунзе стал командующим несколькими армиями, боровшимися с А. Колчаком.

В августе того же года Михаил Васильевич был назначен командующим Туркестанским фронтом, организовал и провел несколько крупных операций, боролся с басмачами. Затем командовал Южным фронтом, где его противником был Врангель, и Фрунзе одержал над ним сокрушительную победу. Оставшиеся в живых врангелевцы были вынуждены бежать из России. За эту победу Фрунзе получил награду в виде Почетного революционного оружия.

После Гражданской войны Михаил Васильевич был заместителем председателя Реввоенсовета СССР и народным комиссаром по военным и морским делам, начальником штаба РККА, начальником Военной академии. В 1924-1925 годах он руководил проведением военной реформы в СССР, целью которой стало сокращение численности военнослужащих, введение единоначалия в войсках, структурные изменения аппарата Красной Армии. Военная доктрина Фрунзе также вводила в армии политические отделы и коммунистические ячейки. В 1925 году получил пост Председателя Реввоенсовета СССР и народного комиссара по военным и морским делам.

Военная реформа сопровождалась большим подъемом военно-теоретической работы. Проводились многочисленные съезды и совещания командного состава различных родов войск в масштабе Вооруженных Сил и в военных округах, на которых обсуждались оперативно-тактические вопросы, перспективные задачи обучения и воспитания данного рода войск. Так, в 1924-1925 гг. состоялись съезды пехотных, кавалерийских, артиллерийских начальников, начальников связи, снабжения и других. В их работе принимали участие члены Реввоенсовета СССР во главе с М. В. Фрунзе. На страницах военной печати развернулись творческие дискуссии по всем актуальным вопросам военного строительства. Особенно активной была дискуссия по проблеме организации стрелковых войск, начавшаяся по инициативе Фрунзе. В это время все шире развертывали свою деятельность военно-научные общества.

В 1925 г. в РККА насчитывалось 77 дивизий — 31 кадровая и 46 территориальных. Мобилизационная готовность Красной Армии усиливалась за счет сосредоточения основных вооруженных сил, главным образом кадровых соединений, в приграничных округах. «С точки зрения развертывания армии, — отмечал М. В. Фрунзе, — обстановка не только не стала хуже, чем была прежде, но в некоторых отношениях имеются даже серьезные улучшения» . К середине 1925 г. основные мероприятия реформы были завершены.

В бытность М. В. Фрунзе на посту окружного военного комиссара отчетливо проявились наиболее существенные черты стиля его военной деятельности. Прежде всего — это высокая компетентность. Те, кому довелось в то время работать с ним, восхищались знанием дела, с каким он подходил к решению специальных военных вопросов. Так, опытный адвокат А. А. Эрн, защищавший в свое время Фрунзе и Гусева на судебном процессе, приглашенный в 1918 г. на должность юрисконсульта Ярославского военного округа, вспоминал:

«Еженедельно мне приходилось участвовать в заседаниях окружного совещания, которые проходили под председательством Михаила Васильевича, и я поражался тому навыку и познаниям, которые он обнаруживал при обсуждении вопросов специально военных, ранее ему, конечно, совершенно незнакомых».

Другой старый военный специалист, знавший Фрунзе по совместной работе в штабе Ярославского военного округа, Ф. Ф. Новицкий в своих воспоминаниях писал:

«М. В. Фрунзе обладал изумительной способностью быстро разбираться в самых сложных и до той поры неведомых ему вопросах, отделять в них существенное от второстепенного... Особенно поражала та быстрота, с которой он овладел таким сложным делом, каким является мобилизационная работа. В старой армии она выполнялась особо подготовленными людьми».

Михаил Васильевич дважды попадал в автомобильные аварии, получил серьезные травмы, которые подорвали его здоровье. Несмотря на возражения М. В. Фрунзе, в сентябре 1925 г. его в сопровождении начальника и главного хирурга Центрального военного госпиталя П. В. Мандрыки направили на лечение в Крым. Отдыхавшие там И. В. Сталин, К. Е. Ворошилов, М. Ф. Шкирятов навещали Фрунзе. Временами ему становилось лучше. Однажды Михаилу Васильевичу удалось даже выбраться вместе с лечащим врачом Мандрыкой,  Ворошиловым и Шкирятовым в предгорья Ай-Петри на охоту. На какое-то время наступило улучшение. Однако вскоре снова открылось кровотечение и возобновились головные боли. Врачи настояли на возвращении М. В. Фрунзе в столицу для госпитализации. 29 сентября вместе с отдыхавшими в Крыму членами ЦК он выехал в Москву.

27 октября М. В. Фрунзе перевели в Солдатенковскую (ныне Боткинская) больницу, а 29 октября профессор Розанов оперировал его. После операции почти двое суток Михаил Васильевич не приходил в сознание. Врачи безуспешно боролись с сердечной недостаточностью. В 5 часов 20 минут 31 октября положение больного стало крайне тяжелым. Об этом сообщили по телефону И. В. Сталину, И. С. Уншлихту и А. С. Бубнову. В 5 часов 40 минут М. В. Фрунзе не стало .

В тот же день в 10 часов утра состоялось заседание Реввоенсовета СССР и был издан приказ об организации похорон М. В. Фрунзе. С 1 по 7 ноября включительно по Красной Армии и Флоту объявлялась неделя траура. Учитывая выдающиеся заслуги М. В. Фрунзе ЦК ВКП(б) и СНК СССР приняли решение похоронить его на Красной площади.

Смерть

Похороны Михаила Фрунзе
Умер после операции язвы желудка от общего заражения крови (официальное заключение)[19].

Сразу после смерти Фрунзе по Москве поползли слухи, что он был убит по заказу Троцкого[20], которого Фрунзе сменил на посту Наркомвоенмора и противником которого Фрунзе был при жизни[21].

Существует версия, что его смерть была организована Сталиным, который особенно настаивал на проведении операции[22]. Эта версия отражена Пильняком в его «Повести непогашенной луны»[23], а также в фильмах, поставленных по этим произведениям. Версия об организации убийства описывается в книге Бажанова «Воспоминания бывшего секретаря Сталина».

Сам Фрунзе писал своей жене Софье Алексеевне в Ялту: «Я всё ещё в больнице. В субботу будет новый консилиум. Боюсь, как бы не отказали в операции»[24]. Михаил Васильевич пишет жене, что этим решением удовлетворён и надеется, что врачи «раз и навсегда разглядят хорошенько, что там есть, и попытаются наметить настоящее лечение»[22].

Примечательна история болезни советского военного наркома Михаила Фрунзе, описанная В. Д. Тополянским в книге «Вожди в законе» с подробным и скрупулёзным анализом ситуации. М. В. Фрунзе был оперирован по поводу язвенной болезни желудка. Проблема возникла уже в процессе анестезии, когда больному, плохо засыпавшему после эфирного наркоза, был добавлен хлороформ, что значительно усугубило кардиотоксическое действие обоих анестетиков. Еще в самом начале XX века фармакологи и хирурги знали, что совместное использование эфира и хлороформа резко усиливает не только их наркотическое, но и токсическое действие, поэтому при комбинации данных препаратов их дозы уменьшали. Тем не менее, расход эфира и хлороформа в единицу времени у Фрунзе явно превосходил максимальные пределы, не говоря уже о факте самой комбинации наркотических средств. Как пишет В. Д. Тополянский, смерть при использовании хлороформа наступает вдвое чаще, чем при анестезии эфиром, и «жертвой хлороформного наркоза» нередко становятся «по странной игре судьбы люди во цвете лет и сил». Неблагоприятный исход обусловлен чаще всего неумением или невниманием анестезиолога и, в первую очередь, небрежным обращением с хлороформом, который льют на маску бесконтрольно, как безобидное вещество, так что расход препарата в начале наркоза превышает 1 г/мин. Так и случилось с советским наркомом[25].

Религия и наука
Яков Кротов
Разговор с неверующим врачом и историком Виктором Тополянским

Яков Кротов: Это выпуск программы посвящен встрече с замечательным человеком, врачом и историком Виктором Тополянским. Наверное, можно условно сказать, что программа о науке и религии. Но прежде всего, я думаю, христианская точка зрения – в том, что мы видим не науку и религию, а человека.
Формальным поводом для программы послужил выход в свет очередной книги Виктора Тополянского. Это публикация документов: Всероссийский комитет помощи голодающим, Международный фонд Александра Яковлева. Это документы о Комитете помощи голодающим. В журнале "Континент" Виктор Давыдович опубликовал в трех выпусках довольно большой очерк под названием "Удушение голодом" - о событиях 1921 года. К церкви это имеет непосредственное отношение. В этом сборнике мы находим и воззвание святейшего патриарха Тихона 1921 года, находим и толстовцев, начиная с Черткова, находим и меннонитов, представитель которых входил во Всероссийский комитет помощи голодающим. Но не хочется ограничиваться одной темой.
Виктор Давыдович, у вас есть многочисленные книги о "красном терроре", монография о Сергее Юдине, великом советском хирурге, умершем в 1954 году, о докторе Захарьине, который лечил Александра III (он умер в 1898 году). Правильно ли я понимаю, что поводом обратиться от медицинской науки к исторической для вас послужила возникшая в годы перестройки возможность получить доступ к архивам?

Виктор Тополянский: Да, пожалуй. Но во время перестройки случилась еще одна удивительная история. Заниматься тем, что мы называли "медицинской наукой", стало уже невозможно, например, в силу отсутствия всякого финансирования. И о том, чтобы делать в медицине что-то любопытное, серьезное и новое, оставалось только вспоминать. Тут мне пришла в голову мысль – а почему бы не найти свою собственную нишу, где я не зависел бы от финансирования, от администрации, от всяких прочих факторов. Сначала я ушел в историю медицины и когда в первый раз попал в архив, я слегка ахнул, увидев, какие там залежи всего, о чем я даже не подозревал.

Яков Кротов: Как архивист первой категории я представляю, о чем вы говорите. Когда пришла перестройка, мой покойный шеф, Александр Лазаревич Станиславский, сделавший диссертацию и монографию о Гражданской войне, которую у нас называют «Смутное время», занялся историей советского периода, потому что это, конечно, было безумно интересно и увлекательно (но он рано скончался от рака). Но, простите, 10 кирпичей по 60 авторских листов каждый - без отсутствия финансирования! Или все это - благодаря фонду Яковлева?

Виктор Тополянский: Это благодаря кому-нибудь.

Яков Кротов: То есть разным людям?

Виктор Тополянский: Да.

Яков Кротов: Каждый год в бывший День политзаключенного перед зданием Лубянки, у Соловецкого камня мы читаем имена погибших, репрессированных. И каждый год там как-то ужесточаются требования со стороны властей. В этом году и с лампадками что-то такое не очень понравилось: надо было вот так ставить, а не так. И время строго лимитировано, но не хочется читать как пономарь, хочется с чувством, с толком, с расстановкой. А ведь там половина репрессированных - это сотрудники того же самого учреждения, у стен которого все это читается. Создается ощущение, что власти это не страшно. Власти не страшно, если Виктор Давыдович разъяснит людоедскую сущность ленинского режима, сталинского режима. Пожалуйста – разъясняйте, потому что мертвые шакалы уже протухли. Только не залезайте на скользкие камушки современности. Это не эскапизм? Насколько это актуально (как говорят при защите диссертации, «актуальность темы»)?
Если в храме присутствует хотя бы один человек, способный меня услышать, я обязан говорить проповедь

Виктор Тополянский: Многие мои знакомые, видя, чем я занимаюсь, говорили: ну, и зачем ты это делаешь? Это никто не будет читать. И я им всегда отвечал, что, да, скорее всего, сейчас это никто читать не будет. Но я также всегда вспоминал слова английского проповедника чуть ли не XIII века (к сожалению, не помню фамилии), который говорил: "если в храме будет присутствовать хотя бы один человек, способный меня услышать, я обязан говорить проповедь".

Яков Кротов: Это, наверное, Джон Солсбери. В чем-то это элегантнее, чем высказывание святого Иоанна Златоуста: он говорил, что на берегу стоит кабак, а река течет независимо от того, выходят из кабака к ней напиться или не выходят. Наше дело - течь.

Виктор Тополянский: Да, я думаю, что наше дело - все-таки продолжать то, что нам было завещано.

Яков Кротов: Это что за христианская терминология? (Смех в студии) Что значит – завещано?

Виктор Тополянский: Когда-то родители что-то рассказывали, когда-то, скажем, в моем арбатском дворе появлялись люди, которых только что выпустили из концлагеря, где они провели энное число лет. Некоторые из них почему-то, тыча в меня пальцем, говорили: а ты, пожалуйста, это запомни, потом расскажешь. Вот я запоминал и потихонечку рассказывал.

Яков Кротов: Тогда я начну с вопроса на грани религии, морали и медицины. Замечу, что Виктор Давыдович – автор классического в России учебника "Болезни артерий и вен".

Виктор Тополянский: Ну, не только.

Яков Кротов: Я простой человек. Я вижу врача, и для меня уже вы отвечаете за всю медицину. В числе самых любопытных документов (во всяком случае, ярких) в этом сборнике – записочки покойного Владимира Ильича Ульянова-Ленина. А он был в своем уме, когда в 1921 году писал эти записочки и отдавал такие приказики? Мой дед, который учился у Бехтерева в психоневрологической клинике в Петрограде (окончил в 1917 году), под большим секретом мне поведал, что его учителя Бехтерева убили по приказу Сталина за то, что он после встречи со Сталиным, выйдя, сказал: «это же параноик, как он может править страной?». Один из главных вопросов жизни - так называемая «теодицея», «оправдание Бога» - или, просто говоря: «Откуда в мире зло?» И очень многие люди на этот вопрос отвечают: «Виновата болезнь, сумасшествие. Наш правитель сошел с ума или всегда был сумасшедшим». Можно ли объяснить гибель миллионов людей от голода в стране победившего ленинизма в 1921 году тем, что Ленина свел с ума сифилис?

Виктор Тополянский: Нет, это не так. Это слишком примитивное рассуждение. В вашем вопросе содержится несколько дополнительных вопросов. Первое: Владимир Ильич действительно был болен прогрессивным параличом, это последствия перенесенного сифилиса. Сифилисом он заразился, по-видимому, в парижском публичном доме в 1903 году. Но сифилис – это такая интересная болезнь: до того, как человек становится душевнобольным, она дает ему какой-то всплеск, взлет сил и энергии. Достаточно посмотреть на творчество Мопассана.

Яков Кротов: Ницше, Александр Александрович Блок.

Виктор Тополянский: По поводу Блока у меня большие сомнения. Блок скончался от того, что мы сейчас называем септическим эндокардитом. Я не уверен, даже не думаю, что он болел сифилисом.

Яков Кротов: Я знаю об этом из переписки его шафера и друга Сергея Михайловича Соловьева, племянника историка: что болезнь была в 900-е годы, что он вылечился. Болезнь была, и понятно, почему: публичный дом Александр Александрович, вроде бы, не посещал, но к нему шли таким потоком!..

Виктор Тополянский: Ну, по-всякому бывало, и с ним тоже. Я не думаю, что он действительно болел сифилисом: при том уровне диагностики, который был в начале 900-х годов, могли одну болезнь спутать с другой. Мы не очень точно знаем, от чего он излечился.

Яков Кротов: Сифилитические влияния на мозговую деятельность не делают человека сумасшедшим?

Виктор Тополянский: Это не совсем точно. Дело в том, что третичный сифилис может проявляться, но иногда он наступает через много лет. Например, Владимир Ильич заразился в 1903, а первые проявления у него были уже четко в 1916 году. И врачи, которые его консультировали, когда у него пошла серия инсультов, говорили об этом прямо. Тот же самый Бехтерев просто оставил заключение, что в связи со специфическим характером заболевания головного мозга показан препарат 606. Это препарат, который изобрели как раз…

Яков Кротов: Сальварсан.

Виктор Тополянский: Эрлих его изобрел. Это сальварсан, или его просто называли – препарат № 606. Это был химиопрепарат, специально изготовленный для лечения такого рода больных. Третичный сифилис мог проявляться в форме спинной сухотки или в форме прогрессивного паралича. Однако согласно судебно-психиатрическим канонам тех лет, человек, у которого выявлялся третичный сифилис, автоматически считался невменяемым, и его рекомендовалось содержать в специальном заведении. В данном случае специальным заведением оказался Кремль, дальше которого он выезжал только в Горки.

Яков Кротов: То есть гибель 15 млн. человек – это только результат того, что…
К Владимиру Ильичу  относились как к Мессии

Виктор Тополянский: Нет. Эта проблема гораздо интереснее. Он действительно в итоге стал душевнобольным. И вообще, в 20-е и в 30-е годы, наверное, не меньше половины пациентов психиатрических заведений составляли именно больные прогрессивным параличом, то есть больные с бредом величия, «мания грандиоза». Именно эти люди обладали тем, что потом стали называть харизмой. Они удивительно легко вовлекали в свои рассуждения, в свои теории не очень образованных и достаточно увлекающихся людей. К Владимиру Ильичу ведь относились как к Мессии, что ли.

Яков Кротов: То, что Вы говорите, напоминает мне точку зрения, с которой мне часто приходится полемизировать. Эта точка зрения милосердна по отношению к Ленину, по отношению к ленинистам. Она все списывает на недостаток знания. Это точка зрения просветителей XVIII века – «вот если бы было образование». Но тогда человек делает нравственный выбор не в зависимости от своих знаний, а в зависимости от чистоты направленности сердца, воли, чувств. И в этом смысле мы, с одной стороны, видим необразованных людей, которые противостояли злу – большевизму, ленинизму и т. д.. С другой стороны, среди ленинистов, которые в этом томе занимаются воплощением указаний Ленина в жизнь… Вот, например, Красин, электротехник, инженер – это все равно, что сейчас физик-теоретик. Это передовая интеллигентская мысль того времени. Бонч-Бруевич…

Виктор Тополянский: В 1905 году главным человеком среди большевиков был Красин, не Ленин. Ленин был просто партийным литератором, а вот Красин возглавлял все боевые отряды, всю боевую техническую группу.

Яков Кротов: А завоз оружия на пароходе "Джон Графтон"?

Виктор Тополянский: Ну, не только это.

Яков Кротов: Но это была самая большая афера.

Виктор Тополянский: Нет!

Яков Кротов: Были больше?!

Виктор Тополянский: Знаменитое Тифлисское ограбление, которое устроил Камо, был сделано по раскладке Красина. Камо был человек Красина, а ни кого-нибудь другого, это он его туда отрядил. И именно ему Камо привез 250 тысяч, взятых во время Тифлисского ограбления.

Яков Кротов: Об этом можно писать роман под названием "Камо грядеши".

Виктор Тополянский: Можно.

Яков Кротов: Но пароход "Джон Графтон" - это было 5 млн. долларов,  бешеные для 1905 года деньги из Японии.

Виктор Тополянский: Это были приличные деньги. Но ведь кроме этого было еще и знаменитое ограбление банка в Гельсингфорсе, которое совершили прибалтийские боевики, тоже подчинявшиеся Красину.

Яков Кротов: Так значит, образованный человек оказался с моральной гнильцой?

Виктор Тополянский: А у него вообще морали не было. Он был абсолютно аморален! Он был чудовищно аморален!

Яков Кротов: Вас надо в архиереи, Виктор Давыдович. Позволю себе, в таком случае, апеллировать к одной из Ваших книг, в которой описана биография Сергея Сергеевича Юдина, великого советского хирурга. Не все знают, что последние годы жизни он сидел в одиночке на Лубянке, потому что Лаврентий Павлович хотел его, как вы рассказываете, использовать для…

Виктор Тополянский: Нет, не Лаврентий Павлович.

Яков Кротов: А за кем он был?

Виктор Тополянский: Сначала его взяли по разным причинам, по-видимому, по прямому указанию Сталина. А в итоге он оказался за Рюминым.

Яков Кротов: Вы описываете его жизненный путь, его мемуары… Вот человек оперирует своего учителя и наставника. Человек, насколько я понимаю, сам лично решает – оставить его жить или прикончить, чтобы не мучился. И то, как он это описывает, откровенно и четко, тоже не свидетельствует о наличии у этого высокообразованного человека хоть секулярной, хоть просветительской, - хоть какой-то морали. У вас, хирургов, это так принято?

Виктор Тополянский: Нет. Во-первых, я не хирург. Во-вторых, так не принято.

Яков Кротов: У него не было третичного сифилиса.

Виктор Тополянский: Нет, Юдин изначально был достаточно аморален: такая особенность личности.
У человека в сердце есть нравственный закон, если он вырос не среди волков, а в человеческом обществе
Яков Кротов: Я утверждаю вслед за апостолом Павлом, что у человека в сердце есть нравственный закон. Если человек вырос не среди волков, а в человеческом обществе, то, как он обучается речи (но он не обучается, запускаются механизмы в мозгу, которые позволяют говорить), точно так же запускаются какие-то центры совести, плохо изученные, но они все-таки есть. И меня интересует, в какой ситуации эти центры подавляются. Сифилис – это слишком легкое объяснение.

Виктор Тополянский: Но для Владимира Ильича другого объяснения нет. А вот для других людей…

Яков Кротов: Если бы Лев Толстой заболел сифилисом, что, прости Господи, было бы вполне возможно при его образе жизни (но он в этом каялся, в отличие от Ленина), то, я думаю, у него эти последствия проявлялись бы в другой форме, не в форме людоедства.

Виктор Тополянский: Скорее всего.

Яков Кротов: Значит, сифилис – это только увеличительное стекло...

Виктор Тополянский: …того, что предшествовало проявлениям этой болезни.
Верующий верит в силу Божию, а не в силу денег

Яков Кротов: И у вас есть три персонажа (про Дзержинского я молчу), которые выступают в этой ситуации символами зла как бессердечия – Юдин, Ленин и совсем дореволюционный человек, доктор Захарьин, о котором у Вас просто отдельная книга. Там персонаж вырисовывается такой, что хоть святых выноси! Беспринципный, карьерный, скрывающий свою национальную принадлежность и ради этого делающий много гадостей, оставивший родную мать мыкаться прихлебательницей в провинции (кто корочку подаст). И это наши врачи! Если это неверующие люди...

Виктор Тополянский: Кстати, Захарьин считался необычайно верующим человеком. Он каждое воскресенье посещал церковь и т. д.

Яков Кротов: Я не говорил – посещающий, я говорил – верующий.

Виктор Тополянский: Был ли он верующим – мы не знаем. Во всяком случае, верил он только в силу денег. В это он верил.

Яков Кротов: Тогда, по критерию Евангелия, он - человек неверующий, потому что верующий верит в силу Божию, а не в силу денег.

Виктор Тополянский: Что я могу поделать?! Захарьин играл свою роль в том российском обществе. И в эту роль входило считаться верующим.

Яков Кротов: А Боткин (его как бы конкурент)?

Виктор Тополянский: Сергей Петрович Боткин был полной противоположностью. Если говорить о святом человеке, то это Сергей Петрович Боткин.

Яков Кротов: Это же евангельская ситуация. Как в Евангелии Господь дает притчу, что конец света – это очень просто. Вот поле. Вот на нем две с серпами. Приходит конец света, и одну берут на небо, а вторая остается и будет в аду всю жизнь этим серпом по колоскам, по колоскам, хотя уже давно ничего не растет. Вот Боткин. Причем все материальные показатели негативны: состоятельная дворянская семья, мальчик должен был бы разложиться.

Виктор Тополянский: Он купеческий сын. Его отец был очень крупный чаеторговец.

Яков Кротов: А личного дворянства разве не было?

Виктор Тополянский: Может быть, потом. Я даже как-то не обращал на это внимания.

Яков Кротов: Во всяком случае, благополучное детство.

Виктор Тополянский: Он был лейб-медик. Наверное, ему дали личное дворянство.

Яков Кротов: А вот у Захарьина неблагополучно. Такие люди, казалось бы, должны знать цену страданию, нищете, быть сострадательными. А вместо этого - все наоборот.

Виктор Тополянский: С Захарьиным все не так просто. По-видимому, он с детства был достаточно тщеславен и очень хотел выбраться на поверхность. Возможно, завидовал тем, кто получил что-то от рождения. Скорее всего, Боткину он мог завидовать. Захарьин-то ведь был сыном обедневшего помещика, очень бедного. А Боткин не нуждался. Боткин был человек от природы веселый и добродушный. Захарьин веселостью как-то не отличался.

Яков Кротов: Ресентимент, говоря медицинским и философским языком, смердяковщина.

Виктор Тополянский: Пожалуй.

Яков Кротов: А у Юдина этого не было.

Виктор Тополянский: Юдин тоже был купеческим потомком, владельцем золототканной фабрики. Юдин ни в чем не имел недостатка.

Яков Кротов: Как Боткин.

Виктор Тополянский: Да. Он мог делать то, что ему нравилось. Он ходил в прекрасную гимназию на Разгуляе (одна из лучших гимназий Москвы). Он учился вместе с братьями Яковлевыми, знаменитыми художниками. Все, казалось бы, ему благоприятствовало в этой жизни. Он легко поступил, легко учился, с интересом. Ему все было любопытно. Он осваивал разные науки, учился на медицинском факультете. Потом он попал в действующую армию, был полковым врачом, набирался опыта. Но главное – его страшно интересовало рукодействие, то есть хирургия сама по себе. И он был готов оперировать всех подряд, с любым ранением, с любой травмой.
В молодости у него был, пожалуй, один изъян - то, что бросалось в глаза. То ли это было свойственно семье, в которой он воспитывался, то ли это его персональное: он был чудовищным юдофобом. Это замечали все окружающие. Когда в 1929 году он стал главным хирургом Института Склифосовского, то старался любым способом не брать на работу даже самого талантливого хирурга, если он был евреем.

Яков Кротов: Но это было нетрудно!

Виктор Тополянский: Да, конечно. Дальше ему стало в этом плане гораздо легче. Была совершенно замечательная история. Его же в 1944 году назначили медицинским академиком, в первую Академию меднаук, и он там почувствовал себя одним из столпов медицинского общества. Когда главного терапевта Красной Армии Мирона Семеновича Вовси сам министр здравоохранения упорно продвигал в академики, каждый раз вставал Сергей Сергеевич Юдин и говорил: "Кого мы выдвигаем?! Вы что делаете?!" И его проваливали, естественно. Самое смешное, что как только Юдина арестовали в декабре 1948 года, Вовси немедленно избрали действительным членом Академии меднаук.

Яков Кротов: Трагикомическая история. Вы врач и историк, образованный человек, ученый человек. Как вы для себя отвечаете на вопрос о происхождении зла? Вы пытаетесь объяснить то зло, которое описываете? Ведь все ваши монографии описывают одну из самых страшных страниц в истории мирового зла. Это зло творилось не каким-нибудь Александром Македонским, а хорошо образованными, умными и в целом здоровыми людьми. Это зло циническое, хладнокровное, бесчеловечное. У верующих есть некоторый ответ по этому поводу.

Виктор Тополянский: У Августина был замечательный ответ на эту тему. Он сказал: зло есть умаление добра, доходящего до полного исчезновения. Мне этот ответ очень понравился в свое время.
Яков Кротов: Я надеялся услышать что-нибудь из Эммануила Ярославского, а вы про Блаженного Августина...

Виктор Тополянский: Он был великолепный стилист. Я из-за этого, собственно, полез его читать.
Именно верующие люди оказались в каком-то смысле более подготовлены к злу

Яков Кротов: Вот мы перечислили людей тьмы. Но вот в этом томе - святейший патриарх Тихон, причисленный теперь к лику святых. Человек исключительной мягкости, я бы сказал, европеец, в каком-то смысле американофил, много лет проживший в США как руководитель православных приходов, сформировавшийся в США, много лет бывший руководителем кафедры в Литве, в Вильнюсе (специфическая позиция, но тоже западнический контекст). И главное – человек, действительно, очень мягкий, в отличие от всех его, пожалуй, и предшественников, и преемников. Другая яркая фигура этой эпохи - типичный чеховский интеллигент, овдовевший, многодетный Лука Войно-Ясенецкий, который жил в Средней Азии. И в эти же самые годы (21-23-й), когда стали сажать одного архиерея за другим, он, никогда не помышлявший о карьере из сугубо интеллигентской этики, соглашается стать первосвященником, а потом епископом, понимая, что будут сажать. И его сажают. Потом ему дали Сталинскую премию, но сидел он долго. И этот человек, не очень церковный, хотя и очень верующий, интеллигент, становится епископом. Это что такое? Перед лицом всего этого кошмара все-таки именно верующие люди оказались в каком-то смысле более подготовлены к злу.

Виктор Тополянский: Возможно, потому, что у них была еще какая-то опора в виде веры. С моей точки зрения, к вере обращаются чаще всего люди, чем-то очень потрясенные – смертью близкого человека, собственной болезнью, горем каким-то. Вера помогает им жить. А вот для того, чтобы жить еще и без веры, требуется очень много сил. На это далеко не все способны.
Яков Кротов: Блажен, кто верует, легко ему на свете! Но я бы предположил, что вы страдаете (или наслаждаетесь) болезнью эксперта. Вы видели верующих – священников, а может быть, и епископов – как врач. Они к вам попадали на носилках-каталках в шоке, с травмой и т. д. Вы видели людей, обратившихся к вере, потому что они потеряли ногу, близких и т. д. Я не врач. И я, слава Богу, огромное ему за это спасибо, больше знаком с верующими, которые пришли к Богу от травм счастья (если можно так выразиться). Пришли, потому что им в благополучной жизни открылось нечто, что лучше благополучия. Вот у них были деньги - и вдруг они открывают смысл. Они были абсолютно здоровы - и вдруг они открывают для себя вечность. Есть ведь и такая вера.

Виктор Тополянский: Вполне возможно. Просто у нас с Вами разный жизненный опыт.

Яков Кротов: Это как в известном романе Анатолия Рыбакова "Кортик": надо было соединить две половинки ножен, чтобы получить ценный текст.

Виктор Тополянский: Я ведь пришел в медицину по окончании 10-го класса. Я пошел работать санитаром, потому что не смог сразу поступить. Меня просто грубо завалили – поставили 3 по сочинению, а я не догадался, что это можно оспаривать. Но на следующий год я уже писал сочинение как положено, проверяя каждую буковку, и завалить меня не смогли. Кроме того, это был удивительный год, когда ректором 2-го мединститута назначили замечательного психиатра Олега Васильевича Кербикова. Он начал с того, что отменил ректорские списки при поступлении, за что его, естественно, вскоре и сняли. Но мой курс успел поступить.

Яков Кротов: У вас там русские были, пардон?

Виктор Тополянский: Были, конечно! Но на моем курсе было столько так называемых инородцев, что даже секретарь парторганизации, как-то, помню, вопил в гневе, что раз в 6 лет бывает отвратительный курс, но такого мерзкого не было уже лет 12. Мне просто повезло: я, конечно, не имел права там учиться. Я могу сказать больше: я, наверное, не имел права и работать так, как я работал. В чем-то, наверное, мне везло. Естественно, я не кончал ни ординатуру, ни аспирантуру. Другие были годы. Это было необязательно.
Меня сразу распределили в Мосгорздравотдел, где я, недолго думая, попросился не в поликлинику, куда меня посылали, а на "скорую". На меня посмотрели с некоторым изумлением и сказали: "Но там же надо дежурить сутками". Я сказал: "Вот это меня и устраивает". И меня отправили на "скорую". Я до сих пор думаю, что это был самый правильный поступок того времени, потому что "скорая помощь" с ее особой спецификой, с ее особыми требованиями вынуждала как можно быстрее принимать решения и при этом, по возможности, не ошибаться. Ведь только от тебя зависело – будет этот человек жить или не будет. Ты должен сразу принять решение, что с ним, почему и что срочно сделать. Это был опыт, который, с одной стороны, мне очень помог во всей последующей деятельности, а с другой стороны, очень мне мешал, потому что я же все время проявлял инициативу. Я всю жизнь находил какие-то нестандартные решения для той или иной болезни, не те, что написаны в инструкции, которую создал когда-то Горздрав (а теперь вот создает Департамент здравоохранения). Сейчас совершенно другая ситуация, сейчас бы я точно не смог работать. Для администрации, конечно, это было, как красная тряпка для быка: мало того, что он проявляет инициативу, так еще и настаивает на правильности своих решений! Приходилось добиваться, что-то доказывать. Насколько меня всегда ценили коллеги, настолько не терпела администрация, где бы я ни работал. Это закономерно. Я был этим очень доволен, потому что всегда считал, что если администрация тебя хвалит, то, значит, ты совершил какой-то не тот поступок.

Яков Кротов: У меня ощущение, что вы по Библии смотрите на жизнь. Если царство Кесаря ко мне благоволит, надо срочно проверить, все ли у меня в порядке.

Виктор Тополянский: В известной степени – да. Я в свое время предложил такой афоризм: администрация создана только для того, чтобы мешать нам работать.

Яков Кротов: Вернемся к вашим историческим монографиям. Вы изменили свое отношение к жизни в ходе исследований, после того как прошли через поток этих жутких текстов? Вы узнали что-то для себя новое?

Виктор Тополянский: Я узнал массу нового и интересного, кардинально нового. Мне открылось, что такое Комитет помощи голодающим. Его всегда путали с комиссией, которую создал ВЦИК, а на самом деле это оказалась организация, которая просуществовала всего 40 дней.

Яков Кротов: 40 дней! Это Великий пост!

Виктор Тополянский: Совершенно верно. Вот они и остались навсегда в истории. А комиссия ВЦИК под названием "Помгол" осталась только в виде названия, больше о ней никто ничего не помнит. Тут еще одна особенность. В этот Комитет помощи вошла интеллигенция, недобитая большевиками (кстати, они никогда не могли бы назвать себя "Помголом": интеллигенция не любила таких неологизмов).

Яков Кротов: К вопросу об актуальности темы... Ведь это, в сущности, то, что вы описывали в очерке о Комитете помощи голодающим и то, что здесь показано в документах. Главная интрига, как вы ее излагали, это вопрос о том, идти ли на приглашение большевиков, соглашаться или не соглашаться. Это ситуация, которая сегодня возникает, я думаю, где-нибудь в Донецке, в Луганске. Что делать, когда есть террористы и есть мирные жители, оказавшиеся в плену у какой-то банды, и эта банда в своих целях согласна кого-то там допустить (Красный Крест, каких-то наблюдателей), идти с ними на соглашение, понимая, что шансы что-то сделать невелики, а им это зачем-то нужно, - или отказаться?

Виктор Тополянский: Этот вопрос, наверное, каждый решает для себя в конкретной ситуации. Что касается меня, то, если я могу помочь какому-то конкретному человеку, значит, я должен куда-то идти и пытаться ему помочь.

Яков Кротов: Заострю вопрос. Вас приглашают помочь, вам дают шанс пройти к тяжелораненому человеку, чтобы перевязать его раны и попытаться его спасти, но ставят одно условие: вы при этом должны что-то соврать в пользу этих террористов. Вы соглашаетесь или нет?

Виктор Тополянский: Скорее всего, я бы сказал, что сначала я помогу, а потом мы будем решать.

Яков Кротов: А они скажут – «нет, вы сперва дадите интервью», или «вы съездите, помогите, а потом подпишете интервью, которое мы вам приготовим». Вы пообещаете. Вы - честный человек, в отличие от них, вы не нарушите своего слова.

Виктор Тополянский: Нет, я не хочу нарушать слово, но я посмотрю, что там написано, попробую исправить.

Яков Кротов: А они не дадут. Это большевики. Вы-то уж после написания этого тома знаете...

Виктор Тополянский: Тогда придется развести руками и сказать: я это подписывать не буду.

Яков Кротов: И в следующий раз они вас не пустят к больному. Мера компромисса – это тяжелейший вопрос для церковных людей в 20-е годы.

Виктор Тополянский: Я не знаю. Это каждый раз в конкретной ситуации решается.

Яков Кротов: Вы представляете определенную корпорацию. Я представляю определенную корпорацию. Я, если угодно, представляю корпорацию Церкви. Вопрос о степени компромисса с ГПУ в 20-е годы – это по сей день болезненный вопрос. Ведь и ГПУ, пусть и под другой вывеской, но в том же здании существует, и компромиссы существуют, и деньги предлагаются и берутся, и подлости подписываются и оглашаются. И каждый раз встает вопрос: а если мы этого не сделаем, они же вообще разрушат Церковь, от нее ничего не останется! Чтобы делать добро, мы должны как бы ручку поцеловать. Вы представляете корпорацию медиков. У нее та же проблема.

Виктор Тополянский: К сожалению, той медицины, в которой я работал, больше не существует. Она, по-видимому, скончалась навсегда. Будет другая медицина, но не та. Попробую пояснить свою мысль. Когда я начинал работать, еще сохранялись старые доктора, у которых я мог учиться самым разным вещам: например, как надо пальпировать живот. Это поразительно: они умели это делать так, как сейчас не умеют. Это сейчас не востребовано, потому что сейчас есть какая-нибудь компьютерная томография. И когда я говорю: "Дайте-ка, я его послушаю", мне отвечают: "Зачем?! На компьютер – и всё!". Хуже другое. Я застал конец того, что можно было условно назвать не то классической медициной, не то какой-то другой медициной, которая сохраняла еще гуманное отношение к больному. Сейчас в связи с вестернизацией, условно говоря, нашей медицины, или в связи с введением платного лечения…

Яков Кротов: Виктор Давыдович, ну, причем тут вестернизация и Запад?! Это все равно, что сказать, что раз на кремлевских башнях звездочки, то это звездочки с американского флага. Это совсем другие звездочки.

Виктор Тополянский: Конечно, другие звездочки, потому что это чистое подражание – не более того.

Яков Кротов: Так это не вестернизация.

Виктор Тополянский: Заимствование, скажем так.

Яков Кротов: Маскировка.

Виктор Тополянский: Пожалуйста. Во всяком случае, нынешняя медицина абсолютно дегуманизировалась. К сожалению, это так. А дегуманизированная медицина - уже не медицина. Это уже нечто другое. Это уже какое-то поточное производство, которое должно приносить доход, скажем, главному врачу, страховой компании или кому-то еще.

Яков Кротов: Вы точно не Русскую Православную церковь описываете? (Смех в студии)

Виктор Тополянский: Не знаю.

Яков Кротов: По-моему, тренды совпадают, прости Господи.

Виктор Тополянский: Может быть. Но медицина, из которой выхолощена ее сущность, уже становится техникой. Вот конкретная техника – компьютерная томограмма или еще какая-то томограмма. И больше тебе ничего не надо. Вот тебе все ответы, что с больным.
Когда я вспоминаю слова одного профессора XIX века, который говорил: "у меня не так много времени для того, чтобы потратить на больного меньше часа", - то на меня смотрят с чувством полного недоумения и еще говорят: "И ты за это не берешь денег?!" Я отвечаю: "Нет, не беру. Не хочу увеличивать энтропию мирового зла".

Яков Кротов: Одна из странных черт несвободного сознания (впрочем, она не странная, а неизбежная): сон разума порождает чудовищ. Советская жизнь в значительной степени и современная российская жизнь при всеобщей засекреченности и отсутствии адекватной информации порождала всевозможные байки, рассказики, легенды, мифы. Вот, например, мифы о Мандельштаме. Сколько, я помню, в 70-е годы рассказывали, что его видели уже спустя много лет после его реальной кончины. Это зековская психология. Это психология человека, у которого сенсорное голодание, потому что обрублены все связи. Насколько я понимаю, ваши исследования того, что вы назвали кремлевской медициной, в значительной степени посвящены такой вот демифологизации.

Виктор Тополянский: Да, конечно.

Яков Кротов: Причем это мифологизирующее сознание - оно ведь и в церкви работает. Оно сатанинское, если говорить жестко или, если говорить мягко, оно всюду склонно видеть дурное. Умер Фрунзе – приказ Сталина. Сталин - параноик. Умер такой-то – его отравили. Застрелили Кирова – кому нужно, те и распорядились застрелить. У меня ощущение, что ваш взгляд, медико-исторический, это такое разрушение мифов о том, что жестокость идет только от центра. Люди умирали просто, без приказов, не надо все валить наверх, - есть у вас такая интонация?

Виктор Тополянский: Конечно. Надо валить на самого себя, прежде всего.
Что касается мифов... Я ведь не ответил на один из ваших предыдущих вопросов. Существует миф о том, что Бехтерев, после того как проконсультировал Сталина, сказал о паранойе вождя. К сожалению, это один из мифов, который ничем не подтвержден.

Яков Кротов: Почему к сожалению? К счастью! А вам хочется, чтобы он был параноиком? Это же дешевка.

Виктор Тополянский: А он не был параноиком. Он был абсолютно здравомыслящий. Просто негодяй, но здравомыслящий. И всё!

Яков Кротов: Очень хорошо, что мы вернулись к этой теме. Золотое слово – негодяй! Бывают просто негодяи, в полном уме и здравой памяти, но негодяи.

Виктор Тополянский: Да, причем, по-видимому, прирожденные. Я не знаю. Тут я не могу ручаться.

Яков Кротов: Как мы не можем найти душу, когда препарируем человека, так мы не можем найти и врожденную добродетель или врожденное негодяйство.

Виктор Тополянский: Не можем.

Яков Кротов: Мы можем найти механизмы, создающие у человека возможность интеллектуального пространства для ориентации в мире. Но эти механизмы не диктуют, куда ты пойдешь. Это остается тайной.

Виктор Тополянский: Они создают твои определенные способности.

Яков Кротов: А дальше уже зависит от тебя.

Виктор Тополянский: И от последующего принятия решений.

Яков Кротов: Вы же ведь пользовали лиц духовного звания?

Виктор Тополянский: Бывало.

Яков Кротов: Они отличаются от обычных людей? То, что человек - профессионально верующий, - вас как-то смущало, ободряло, вдохновляло?

Виктор Тополянский: Самый замечательный из них был такой мусульманин – дед Сулейман. Замечательный, очень немолодой человек с бритой головой, в тюбетейке, бродил по отделению. Его все поддерживали, специально приезжали к нему. Однажды он посмотрел, как я бегаю по отделению, и сказал: "Слушай, доктор, что ты здесь мучаешься?" Я говорю: "А что делать?" "Иди ко мне". "Куда?!" "В мечеть". Я говорю: "А что я там буду делать?" "Будешь то же самое делать, только получать больше". "Хорошо. А что для этого нужно?" "Одна маленькая операция, и ты будешь наш". Но я сказал: "Нет, на операцию я не согласен". "Как жалко, - ответил он. – Мне тебя жалко, получал бы больше".
Наука – это вода для веры

Яков Кротов: Виктор Давыдович, выражаю вам глубокую благодарность от всего духовного сословия и от всех верующих за то, что вы освободили Бога от обвинений, что он противоречит академику Павлову и физиологии. Я думаю, что, конечно, врачи духовные стоят ниже, чем врачи телесные, потому что мы к вам идем в случае нужды, а не вы к нам. А уж как там Господь нас рассудит – это Его воля, Его компетенция. А вера в себя - чудно, если она помогает вам подбадривать других, как и вера в Бога – чудо, если она помогает человеку дарить какую-то опору другим, кормить, лечить.

Виктор Тополянский: Один маленький пример. Ребенок, 4 года. Я этого ребенка учу плавать и объясняю: вода – это твой друг. Бояться друга не надо. Тут надо бить ручками и ножками - и ты поплывешь. Ребенок долго слушает, долго не соглашается. Я говорю – мы с тобой висим на лесенке, отпусти одну руку: ты можешь этой рукой бить? Можешь. А теперь отпусти другую руку: можешь бить? Можешь. А теперь поплыли. И человек приобрел веру в себя.

Яков Кротов: Аминь. Наука – это вода для веры.

Год 1921-й: покарание голодом
Опубликовано в журнале Континент, номер 130, 2006

Виктор ТОПОЛЯНСКИЙ — родился в 1938 г. в Москве. Окончил 2-й Московский медицинский институт им. Н.И. Пирогова. Доцент Московской медицинской академии им. И.М. Сеченова. Автор нескольких монографий и ряда статей в области медицины, а также книги «Вожди в законе» (1996). Выступает как публицист в периодических изданиях, постоянный автор «Континента». Живет в Москве.

До Первой мировой войны Россия производила свыше четверти всего мирового урожая зерновых, ежегодно вывозила на европейские рынки до 20 процентов культивируемых злаков (свыше 600 миллионов пудов зерна, преимущественно пшеницы и ячменя) и была основным поставщиком хлеба в Швецию, Норвегию, Голландию, Италию и Германию. Положительный торговый баланс обеспечивал государству до 300 миллионов рублей дохода в год1.Беспрецедентный продовольственный кризис, порожденный Гражданской войной, превратил сельскохозяйственную державу в гигантский эндемический очаг всеобщего недоедания, для горожан регулярно оборачивающегося настоящим голодом. Осенью 1920 г. голод полностью охватил Калужскую, Орловскую, Тульскую и Царицынскую губернии; зимой жертвами его стало население еще пяти губерний2.

Внимательно следивший за ситуацией в Стране Советов последний российский посол во Франции В.А. Маклаков 6 сентября 1920 г. писал последнему российскому послу в США Б.А. Бахметеву: «По доходящим из России сведениям, там громадный недосев, громадный неурожай, полоса пожаров и т.п. Всякое правительство, которое бы опиралось на сочувствие и доверие страны, конечно, этого не выдержало бы. Но думать, что это непременно приведет к краху большевизма при той деморализации и депрессии русского общества, о которой единогласно свидетельствуют все данные, значило бы быть слишком поспешным в выводах. Голод на этот раз коснется не только городов, но и деревень целых губерний, у которых нет хлеба и которые кормить не будет никто. Россия будет вымирать от голода и болезней, но для того, чтобы кормить коммунистические центры или тех, на которых опирается большевистская власть в России, может быть, зерно и найдется»3.

Аграрный кризис

Неясные слухи о повальном голоде в Поволжье просочились в Москву и Петроград еще в декабре 1920 г. Известный социолог П.А. Сорокин, побывавший в деревнях Самарской и Саратовской губерний зимой 1921 г., вспоминал впоследствии: «Избы стояли покинутые, без крыш, с пустыми глазницами окон и дверных проемов. Соломенные крыши изб давным-давно были сняты и съедены. В деревне, конечно, не было животных — ни коров, ни лошадей, ни овец, коз, собак, кошек, ни даже ворон. Всех уже съели. Мертвая тишина стояла над занесенными снегом улицами». Погибших от голода обессилевшие односельчане складывали в пустых амбарах4.

Тем не менее большевики по-прежнему строго выполняли свою программу продразверстки (изъятия «излишков» сельскохозяйственной продукции у всех, даже у голодающих крестьян), и 26 февраля 1921 г. председатель Сов-наркома В.И. Ленин и заместитель наркома продовольствия Н.П. Брюханов телеграфировали в Саратов: «Ввиду временно испытываемого крайне тяжелого продовольственного кризиса [в] Центре настоящим предписываю Губ[ернскому] прод[овольственному] ком[итету] [в] боевом порядке погрузить [и] отправить [в] течение пяти дней, начиная с 27 февраля, пять ударных маршрутов общим количеством не менее полутораста тысяч пудов назначением [станция] Кочетовка Распред[елительная] база. Маршруты заполнять исключительно хлебом. Кроме того, [в] течение марта отправить дополнительно пятьдесят тысяч пудов хлеба [и] сто тысяч пудов зерна-фуража. Губ[ернскому] ком[итету] парт[ии] [и] Губ[ернскому] испол[нительному] ком[итету] предлагаю оказать всемерное содействие Губ[ернскому] прод[овольственному] ком[итету] [в] выполнении этого задания. Покровскому Губ[ернскому] прод[овольственному] ком[итету] дается предписание отправить гужем Саратову [в] течение марта двести тысяч пудов хлеба»5.

Вспыхнувшее 28 февраля восстание в Кронштадте и длившееся уже несколько месяцев крестьянское восстание на Тамбовщине («кулацко-эсеровский мятеж», по аттестации советских энциклопедических изданий) вынудили правящую партию в середине марта принять новую экономическую политику (НЭП) и прежде всего заменить продразверстку продналогом. Короткая весна 1921 г. пронеслась в томительном ожидании видов на предстоящий урожай. С наступлением знойного лета аграрные иллюзии полностью развеялись.

Июньские сводки ВЧК определяли продовольственное положение в большинстве регионов европейской части страны как «отчаянное», «критическое» или «катастрофическое». В Костромской, Пензенской, Самарской, Царицынской и ряде других губерний озимые выгорели от засухи; на кубанские посевы обрушилась саранча. В Приволжском военном округе население питалось травой и листьями с примесью муки, в Татарии — одной только травой. В Рязанской губернии прекратили снабжать провизией больницы и детские дома. По всему Поволжью, в Курской и Воронежской губерниях участились случаи голодной смерти, особенно среди детей. Рабочие крупных городов, «возбужденные на почве недостатка продовольствия», периодически устраивали забастовки; крестьяне пытались разгромить ссыпные пункты; в армии чекисты отмечали «упадок дисциплины»6.

Волнения трудящихся и «неудовлетворительное настроение» красноармейцев подталкивали большевиков к энергичным действиям. Хоть Гражданская война уже закончилась, пролетарской диктатуре угрожал очередной коварный враг, нареченный стихийным бедствием. По такому случаю 25 июня 1921 г. Политбюро заслушало доклад И.А. Теодоровича (одного из членов коллегии Наркомата земледелия, или сокращенно Наркомзема) о борьбе с неурожаем в Нижнем и Среднем Поволжье и постановило создать при ВЦИК особую комиссию «с заданием принять все меры помощи голодающему населению». Члены Политбюро обсудили также вопрос о выделении ста миллионов рублей золотом для экстренной закупки продовольствия за рубежом, но сочли благоразумным на первое время отпустить с этой целью только десять миллионов рублей7.

Происхождение «стихийного бедствия» трактовали главным образом как прямое следствие значительного недорода в 1920 г., невиданной засухи 1921 г. и послевоенной разрухи8.Дополнительные пояснения о причинах повального голода на самых плодородных территориях представили высшие должностные лица в своих докладах на IX Всероссийском съезде Советов в декабре 1921 г.

Секретарь ЦК РКП(б) Е.М. Ярославский обвинил в постигшем страну несчастье адмирала А.В. Колчака, «два года подряд разрушавшего железные дороги и мосты» в Сибири. Председатель ВЦИК М.И. Калинин посетовал на извечный российский изъян — низкую культуру, назвав голод специфической особенностью отсталых государств, и упомянул о систематическом разорении сельского хозяйства с лета 1914 г., когда разразилась Первая мировая война. По его словам, предусмотрительные крестьяне Самарской и Саратовской губерний обычно сохраняли у себя двухгодичный запас семян, но плохой урожай 1920 г. «добил эти губернии до конца». Нарком земледелия Н.Осинский упрекнул правительство в недостаточном финансировании его ведомства, получившего в 1921 г. бюджетных ассигнований в десять раз меньше, чем запрашивало. В результате этого выступления бюджет Наркомзема пришлось увеличить с 27 до 36 миллионов рублей золотом (советские чиновники завели с тех пор традицию ссылаться на отсутствие или хотя бы нехватку денежных средств в любой критической ситуации).

Наиболее радикальные соображения высказал председатель Москов-ского совета Л.Б.Каменев. По его мнению, крестьянство было само виновато в случившемся, ибо встретило политику национализации сокращением запашек до размеров собственного потребления, оставив тем самым города без хлеба и не дав советской власти ни зернышка для вывоза за границу. Действительно, посевные площади в 1921 г. уменьшились, по сравнению с предыдущим годом, примерно на 15 процентов в 10 губерниях и более чем на треть в сибирских губерниях и в 19 регионах европейской части страны9.

Либеральная затея

О чрезвычайных событиях в Поволжье московские жители впервые узнали, по сути, в середине июня 1921 г. Провинциальные агрономы, приехавшие в столицу на свой съезд, рассказывали друзьям и знакомым, что масштабы этой трагедии несоизмеримы с бедствиями прежних голодных лет. В 1891, 1906 и 1911 гг. всевозможную помощь голодавшим крестьянам оказывали различные общественные организации и само правительство. Однако на этот раз помощи не только не последовало, но даже напротив: голод, начавшийся в 1920 г., усугубили выполняемые по плану продразверстки повторные реквизиции пищевых продуктов.

Даже весьма сдержанное описание катастрофы в Поволжье, напоминавшее невольно библейские предания о десяти казнях египетских, вызывало у московских обывателей, закаленных красным террором и всяческими лишениями, чувство содрогания. Неизгладимое впечатление производили сведения о рационе голодавших: «Лучшим хлебом считался зеленый, целиком из лебеды; хуже — с примесью навоза, еще хуже — навозный целиком. Еще ели глину, и именно тогда было сделано великое открытие “питательной глины”, серой и жирной, которая водилась только в счастливых местностях и была указана в пищу каким-то святым угодником. Эта глина насыщала ненадолго, но зато могла проходить через кишки, и так человек мог прожить целую неделю, лишь постепенно слабея. Обычная глина, даже если выбрать из нее камешки и песок, насыщала навсегда, от нее человек уже не освобождался и уносил ее, вместе с горькой жалобой, на тот свет для предъявления великому Судие»10.

В меню голодавших входили также мясные блюда (из кошек, собак, черепах, сусликов, крыс, грачей, лягушек, саранчи и падали, а также отварные шкуры, ремни и молотые кости) и вегетарианская стряпня (из травы, соломы, лебеды, листьев смородины и ежевики, желудей, муки из хрена, липовой коры, бересты, мха, мякины, опилок и мельничной пыли). Особое место занимали минеральные кушанья из торфа, ила и разнообразного мусора11. После этого никто уже не удивлялся, почему голодавшие порой воспринимали смерть не столько как избавление от мучений, сколько как неожиданную удачу в этой опостылевшей за годы перманентной войны и терзаний жизни.

Содержание приватных разговоров стало достоянием гласности 22 июня, когда профессор Саратовского сельскохозяйственного института А.А. Рыбников и кооператор М.И. Куховаренко ошеломили присутствовавших на совместном заседании Всероссийского съезда по сельскохозяйственному опытному делу и Московского общества сельского хозяйства сообщением о небывалом голоде в Поволжье. Президент общества профессор А.И. Угримов предложил собравшимся немедля учредить Комитет помощи голодающим, но известный экономист, бывший министр продовольствия Временного правительства С.Н. Прокопович посоветовал сперва отправить депутацию к Ленину. Тотчас утвердили и состав депутации12.

Глава советского правительства через своих доверенных лиц (А.М. Горького и В.М. Свердлова — брата покойного председателя ВЦИК) уже дважды (в октябре 1920 г. и в апреле 1921 г.) выражал готовность побеседовать «с представителями старой русской общественности». Своенравная интеллигенция, в свою очередь, трижды устраивала по этому поводу «большие собрания», на которых выносила единодушную резолюцию: от переговоров с диктатором воздержаться. На этот раз положение в корне изменилось, но 23 июня Ленин депутацию не принял, а управляющий делами Совнаркома Н.П. Горбунов адресовал ее в Наркомзем. Теодорович, спешно завершавший для Политбюро свой доклад о стихийном бедствии в Поволжье, от встречи с депутацией тоже уклонился. Тогда жена Прокоповича, журналистка и видная участница кооперативного движения Е.Д. Кускова, обратилась за поддержкой к своему давнему знакомому Максиму Горькому — человеку, «вхожему в Кремль».

К массовой гибели соотечественников от голода маститый писатель проявил, по воспоминаниям Кусковой, «потрясающее равнодушие». По словам Бориса Зайцева, «прекраснодушием интеллигентским» Горький не отличался, да к тому же «терпеть не мог русский народ — особенно не любил крестьян». Их темное, мстительное стремление «ломать, искажать, осмеивать, порочить прекрасное» возмущало писателя. Он не мог забыть, как сотни крестьян, приглашенных на съезд деревенской бедноты в 1919 г. и размещенных в Зимнем дворце, загадили севрские, саксонские и восточные вазы, употребляя их в качестве ночных горшков при исправно действовавших уборных и водопроводе. Горького смущало отсутствие сострадания к голодавшим у крестьян, не задетых бедствием и невозмутимо комментировавших несчастье в Поволжье старинными пословицами: «Не плачут в Рязани о псковском неурожае» или «Люди мрут — нам дороги трут». Но больше всего он опасался, что когда-нибудь буйная крестьянская орда перережет его друзей-коммунистов13.

Тем не менее к идее образования Всероссийского комитета помощи голодающим писатель отнесся благосклонно, рассчитывая, вероятно, при содействии этого учреждения прокормить опекаемых им ученых, а заодно сгладить глубокие разногласия между интеллигенцией и властью. Он посетил председателя Совнаркома и не позднее 26 июня уведомил Кускову: «Ленин горячо сочувствует инициативе общественников»14.

Члены Политбюро рассмотрели неожиданное предложение товарища Горького 29 июня и постановили оный проект «одобрить в принципе», поручив Каменеву возглавить пару комиссий «для предварительного обсуждения деталей»15.Вечером 29 июня, когда Российское телеграфное агент-ство (РОСТА) расклеило в столице телеграммы, извещавшие о намерении ряда общественных деятелей включиться в борьбу с голодом, начальник Секретно-оперативного управления ВЧК В.Р. Менжинский на совещании в Совнаркоме пообещал арестовать всех участников этой новоявленной крамолы, а член Политбюро Каменев пригласил инициативную группу на аудиенцию16.

Утром 30 июня Кускова вместе с агрономом А.П. Левицким, кооператором П.А. Садыриным и директором Государственного института народного здравоохранения профессором Л.А. Тарасевичем были приняты в кремлевском кабинете Каменева. Там уже находился Горький, «с любопытством бытописателя» внимавший диалогу негласного ленинского заместителя с депутацией недобитой буржуазии. Обе стороны ясно понимали, что спасти голодающих могли лишь иностранные организации и только иностранные государства. Между тем европейская пресса непрестанно повторяла: любая помощь кремлевской диктатуре ничуть не облегчит положение российских подданных, а только укрепит советскую власть. В связи с этим депутация настаивала на публикации специального декрета о задуманном комитете, дабы за границей поверили, что западная помощь будет предназначена именно голодающим, а не советскому правительству. Каменев данный тезис не оспаривал; на следующий день он проинформировал Кускову о согласии Совнаркома (иными словами, Ленина) на издание такого декрета и попросил инициативную группу подготовить соответствующий текст17.

Результаты прошедших переговоров интеллигенции с властью 3 июля обнародовала центральная пресса: «Ввиду определившегося неурожая в значительной части земледельческой России ряд общественных деятелей дооктябрьского периода обратились к правительству республики с предложением организовать специальный комитет по оказанию помощи голодающим и борьбе с различными эпидемиями. Наиболее значительную роль в этом ходатайстве играют Прокопович, Кускова, Кишкин и др. Самая просьба была передана Прокоповичем и Кусковой через т[оварища] Горького. Они выразили желание, чтобы в организуемой комиссии приняли участие некоторые из деятелей Советской России, в частности т[оварищи] Семашко, Каменев и Рыков. По имеющимся у нас сведениям, это предложение правительством принято, и в ближайшие дни можно ожидать опубликования официального постановления об организации этого комитета»18.

Обозначенные в правительственном бюллетене «ближайшие дни» растянулись, однако, на три недели. За это время патриарх Тихон обратился с воззваниями о помощи к архиепископу Кентерберийскому и епископу Нью-Йорка, а Горький написал около десяти посланий европейским литераторам и государственным деятелям. Специальная комиссия, руководимая заместителем председателя Совнаркома А.И. Рыковым, вникла в содержание этих обращений и не обнаружила в них ничего предосудительного. Политбюро согласилось с заключением комиссии Рыкова и, поскольку голод распространялся чуть ли не со скоростью степного пожара и численность голодавших достигла уже 25 миллионов, на заседании 7 июля распорядилось передать воззвания патриарха и писателя по радио, но в советских газетах не печатать19.

Простой и неизбитый способ быстрой стабилизации положения в стране изобрел в те дни руководитель советского правительства и одновременно вождь мирового пролетариата. Согласно его замыслу, надо было призвать в армию полмиллиона (или более) юношей из голодных губерний и расквартировать их на Украине, где ожидался неплохой урожай, а осенью поставить перед новобранцами задачу максимального изъятия у крестьян (в частности, посредством «особых реквизиций») излишков зерна. Прочим голодающими, которых насчитывалось свыше 24 миллионов человек, надлежало без устали собирать вторичное сырье (кожи, копыта, рога и щетину), поскольку Ленин полагал необходимым не давать им «ни пуда помощи, ни на семена, ни на продовольствие без оплаты тем или иным видом сырья или палого топлива или чего-либо подобного»20.Даже совершенно изнуренные голодом крестьяне не имели права нарушать кардинальный принцип советского государства: кто не работает, тот не ест.

Отдав общие указания, Ленин принялся вразумлять отдельных соратников, раздосадованных необыкновенной снисходительностью Политбюро по отношению к зарвавшейся интеллигенции. Громче всех протестовал нарком здравоохранения Н.А. Семашко, заранее убежденный в том, что меньшевики и эсеры непременно используют санкционированный властями комитет для враждебных акций. Его апелляции к верховным правителям побудили, в конце концов, Ленина раскрыть не самому смекалистому, но очень полезному сподвижнику часть своего тактического плана. «Милая моя Семашко! Не капризничай, душечка! — написал на заседании Политбюро 12 июля вождь мирового пролетариата, изменив от умиления пол верного боевого товарища. — От Кусковой возьмем имя, подпись, пару вагонов от тех, кто ей (и эдаким) сочувствует. Больше ни-че-го»21.

Происки бывших общественных деятелей обеспокоили и председателя ВЧК Ф.Э. Дзержинского. Четко сознавая, какую ответственность накладывает на его ведомство странная терпимость Политбюро к подозрительной кучке буржуазных интеллигентов, он приказал своему заместителю И.С. Уншлихту составить циркуляр «О принятии срочных мер в связи с неурожаем в Поволжье» и 12 июля сам набросал основные тезисы этой директивы: 1) «в кратчайший срок уничтожить всю белогвардейщину и заговорщиков, спекулирующих на бедствии для своих целей»; 2) направить в голодающие губернии «выдержанных серьезных уполномоченных»; 3) наладить точную ежедневную информацию с мест бедствия; 4) ужесточить надзор за перемещением населения; 5) вербовать добровольцев из пострадавших губерний в воинские части ВЧК для отправки «в урожайные губернии»22. С целью повышения революционной бдительности через две недели президиум ВЧК сформировал «Комиссию по организации и руководству органами ЧК в борьбе с голодом и эпидемиями»23.

В отличие от наркома здравоохранения и председателя ВЧК, только почуявших запах брожения, секретарю Президиума ВЦИК П.А. Залуцкому удалось обнаружить явную крамолу. На заседании Оргбюро ЦК РКП(б) 15 июля он доложил о «замечающемся оживлении деятельности контрреволюционных организаций», которые стремятся использовать тяжелое продовольственное положение в своих злодейских целях и поэтому сколачивают на периферии различные комиссии или комитеты помощи голодающим без дозволения инстанций. Чрезвычайно встревоженное Оргбюро поручило ВЧК «обратить сугубое внимание на указанные попытки контрреволюционных элементов», а впредь еженедельно информировать ЦК РКП(б), «в каких местностях России более всего обнаруживается контрреволюционное движение на почве голода»24.

Сдержанный ропот особо ответственных товарищей поставил высших сановников в щекотливое положение. Строго говоря, они были целиком согласны с недовольными соратниками: легализация общественной организации, освобожденной от руководящей, направляющей и надзирающей роли партии, противоречила охранительным канонам, ведущим полицей-ским интересам советской власти. Но раз Ленин соизволил пообещать декрет о формировании этого комитета, приходилось повиноваться. Ни ослушаться своего ратоборствующего пастыря, взгляд которого молниеносно проникал сквозь непроницаемую для окружающих завесу материальной сущности, ни заподозрить его в благосклонности к интеллигенции ни один большевик не посмел бы ни при каких обстоятельствах. Принимая важные политические решения, глава советского правительства не считался обычно с мнением единомышленников; он всегда выбирал собственный путь не из упрямства, а из чувства безграничного своего превосходства над окружающими. Сподвижникам оставалось только тешить себя надеждой, что на этот раз вождь мирового пролетариата задумал какой-то нестандартный политический маневр (возжелал, например, сделать создаваемый комитет коллективным заложником, на которого потом можно будет свалить всю вину за голод).

Несколько раз возвращалось Политбюро к анализу внезапно возникшей проблемы, связанной с непредвиденной активностью прежних общественных деятелей, пока 16 июля не одобрило, наконец, план Каменева, предусмотревшего внедрение в будущий комитет руководящей коммунистической группы и учреждение параллельной государственной структуры в виде специальной Комиссии ВЦИК для помощи голодающим. Персональный состав командного коммунистического ядра в общественном комитете и в Комиссии ВЦИК утвердили на предыдущих заседаниях 12 и 15 июля. Заодно разрешили Горькому податься за границу с мандатом от общественного комитета (для сбора пожертвований в пользу голодающих) и предписали, учитывая размах бедствия, отпустить четыре миллиона рублей серебром в распоряжение Наркомата внешней торговли для закупок пшеницы и риса в Северо-Восточной Персии25.

О безмерном великодушии Политбюро, допустившего зачатие общественного комитета, Каменев объявил на пленуме Московского совета 19 июля, а днем раньше, 18 июля, Калинин скрепил своей подписью постановление ВЦИК о преобразовании существовавшей дотоле безвестной комиссии в новую Комиссию помощи голодающим при ВЦИК. Эта Комиссия, именовавшаяся в последующем ЦК Помгол, получила «право объединения и согласования деятельности всех советских учреждений в деле борьбы с голодом как в центре, так и на местах». Председателем ЦК Помгол стал сам Калинин, а в креслах его заместителей разместились член президиума ВЦИК П.Г. Смидович, Рыков и все тот же Каменев26.

Нежеланный сводный брат Комиссии ВЦИК, Всероссийский комитет помощи голодающим появился на свет 21 июля. В соответствии с постановлением ВЦИК, подписанным Калининым, Комитет получил права юридического лица и отныне мог «на законном основании совершать сделки и договоры, приобретать имущество, искать и отвечать на суде». Ему присвоили знак Красного Креста и разрешили приобретать для голодающих продовольствие, фураж, медикаменты и предметы первой необходимости в России и за рубежом, собирать пожертвования, открывать в регионах свои филиалы, содействовать образованию подобных Комитетов в западных странах, командировать за границу своих уполномоченных и печатать свой бюллетень, брошюры и плакаты. Деятельность Комитета не подлежала ревизии Рабоче-крестьянской инспекции27.

Первоначальный состав Комитета из 63 его членов, утвержденных тем же постановлением ВЦИК от 21 июля, оказался довольно пестрым. Правящая партия делегировала в Комитет 12 проверенных большевиков (А.И. Емшано-ва, Л.Б. Каменева, Л.Б. Красина, М.М. Литвинова, А.В. Луначарского, Н.Е. Пауфлера, А.И. Рыкова, А.И. Свидерского, Н.А. Семашко, П.Г. Смидовича, И.А. Тео-доровича, А.Г. Шляпникова) и личного ленинского хирурга В.Н. Розанова. В дальнейшем четверо сановников (заместитель наркома иностранных дел Литвинов, член коллегии Наркомата социального обеспечения Пауфлер, член коллегии Наркомата продовольствия Свидерский и председатель ЦК профсоюза металлистов Шляпников) и хирург Розанов никакого участия в работе Комитета не принимали. Исполнять обязанности председателя Комитета поручили Каменеву, а его заместителем ВЦИК назначил Рыкова.

Остальных 50 человек присмотрела инициативная группа общественных деятелей, ориентируясь только на деловые качества и характерологические особенности своих кандидатов. В последующем на общих собраниях Комитета в его состав кооптировали еще 11 человек. Затем была организована студенческая секция Комитета, объединявшая представителей сперва 11 высших учебных заведений страны, а в конце августа — свыше 40. Ни меньшевиков, ни эсеров к сотрудничеству не привлекали в связи с твердой аполитичной позицией Комитета. Немного обиженные меньшевики призвали тем не менее социалистические партии и рабочие организации западных стран «выполнить до конца свой долг международной солидарности» и помочь «революционной России, бьющейся в тисках развала и голода»28.

В день рождения Комитета, 21 июля, сановники, уполномоченные высшими инстанциями на схватку с голодом, и представители «гнилой интеллигенции», вставшие на защиту голодающих по велению совести, встретились в Белом зале Московского совета на предварительном заседании. Врач по профессии, а в прошлом один из лидеров кадетской партии и министр государственного призрения Временного правительства Н.М. Кишкин огласил заранее подготовленную инициативной группой декларацию:

«Происходящие в России события создали между гражданами одной страны непреодолимые преграды и разбросали их по разным непримиримым лагерям. Но не может быть, не должно быть вражды и смуты там, где смерть пожирает свои жертвы, где плодородные поля обращены в пустыню, где замирает труд и нет животворящего дыхания жизни. Дело помощи голодающим должно объединить всех. Оно должно быть поставлено под мирное знамя Красного Креста. Краснокрестная работа, лишенная всякого элемента политиче-ской борьбы, должна происходить гласно, открыто, под знаком широкого общественного контроля и сочувствия.<…> Мы должны иметь право сказать не только внутри страны, но и там, за рубежом, в тех странах, куда мы вынуждены обратиться за временной помощью, что властью поняты задачи момента, что ею приняты все зависящие от нее меры, гарантирующие работникам по голоду законную защиту их деятельности, скорое продвижение и полную сохранность всех грузов и пожертвований, предназначенных для голодающих»29.

В ответном слове Каменев подчеркнул аполитичность Комитета и за-явил от имени советского правительства: «Мы гарантируем деловой работе Комитета все условия, которые могут сделать успешными ее практические результаты». Тогда Прокопович сформулировал основную цель Комитета: «Нужна помощь из-за границы. При создавшейся остроте отношений прямое обращение правительства едва ли будет признано удобным. Обращение должно исходить от русского общества. И мы надеемся, что оно найдет отклик». Каменев не возражал; более того, на следующий день он проинформировал читателей центральных газет: «Этот комитет имеет своей задачей сбор и приобретение необходимых голодающим средств как в России, так и главным образом за границей. Он может рассчитывать на сочувствие и поддержку таких кругов, которые не откликнулись бы на призыв коммунистов»30.

Первое общее собрание Всероссийского комитета помощи голодающим состоялось снова в Белом зале Московского совета 23 июля. Сперва Каменев- уведомил присутствовавших о согласии В.Г. Короленко (писателя, почетного академика Российской Академии наук и самого уважаемого, наверное, гражданина советского государства в тот период) стать почетным предсе-дателем Комитета. («Я болен и слаб, — написал Короленко 27 июля в телеграм-ме, адресованной Комитету, — силы мои уже не те, какие нужны в настоящее время, тем не менее я глубоко благодарен товарищам, вспомнившим обо мне в годину небывалого еще бедствия, и постараюсь сделать все, что буду в силах».) Затем члены Комитета выбрали свой президиум (куда вошли Каменев и Рыков, Кишкин и Прокопович, а также кооператоры И.А.Черкасов и Д.С. Коробов) и приняли резолюцию: направить за границу специальную миссию «для установления сношений с Западной Европой»31. Таким образом, «боевые действия на голодном фронте», как верещала пресса, начались ровно через месяц после того, как в столице узнали о катастрофе в провинции.

Прегрешения былой общественности

Появление Всероссийского комитета помощи голодающим раскололо интеллигенцию. Еще совсем недавно, до октябрьского переворота, ее объ-единяли сакральная идея народного блага и стремление (зачастую умозрительное) к самопожертвованию, возвышенные мечтания и эпизодические упражнения в самоотверженности. За годы всероссийской голодовки, названной военным коммунизмом, когда большевики перераспределили в свою пользу все ресурсы страны ради победы в гражданской бойне, доктрина служения народу изрядно потускнела, а категорический императив долга утратил былую безапелляционность. Прежняя способность к состраданию наряду с готовностью претерпеть всяческие гонения, а при необходимости сложить буйну голову на алтарь социальной справедливости, не выдержали испытания ежедневной практикой выживания в условиях перманентного террора и темного, стихийного, полуголодного существования.

Многие разочарованные, измотанные, навсегда устрашенные люди восприняли сообщение о возникновении Комитета как чуть ли не самоочевидный признак кризиса советской власти, но поддержать широко известных когда-то общественных деятелей не рискнули, опасаясь «прирожденной подлости большевиков» и предпочитая традиционную фигу в кармане раздражающим власть телодвижениям. Как только газеты с постановлением ВЦИК от 21 июля расклеили по Москве, злоязычные обитатели столицы обозвали перечень лиц, вступивших в Комитет, «списком всероссийских идиотов»32. Сам же Комитет получил у большевиков язвительное прозвище «Кукиш» (или «Прокукиш») по начальным слогам фамилий наиболее энергичных его представителей (Прокоповича, Кусковой и Кишкина).

Часть интеллигенции принялась упрекать Кускову в «болезненной импульсивности» и «экспансивной неосторожности», толкающей ее «на ложный и опасный путь», но никакой позитивной программы спасения голодающих не выдвинули, придерживаясь, должно быть, девиза революционных стоиков: пусть погибнет мир, но восторжествует принципиальность. Историк С.П. Мельгунов, в частности, отказался вывесить в книжном магазине издательства «Задруга» адрес Комитета и список его представителей. Самые непримиримые противники Комитета срамили его членов бранным словом «соглашатели» (по сути, предшественником порожденного Второй мировой войной понятия «коллаборационисты»). По информации, просочившейся из России за границу, «к Кишкину и Прокоповичу все отнеслись с нескрываемым осуждением, как к людям, которые либо играют дурака, либо себя продают»33.

С такой же демонстративной неприязнью встретила петроградская интеллигенция образование филиала Комитета в бывшей столице. Дом литераторов сразу отверг предложение участвовать в этом предприятии. Недоверие к новоявленной организации заметно усилилось, как только Горький, получивший в Москве необходимый мандат, приступил к ее формированию и без дальних слов превратил великодушное начинание в «анекдот политической двусмысленности», по определению А.В. Амфитеатрова: «Целый ряд имен был внесен в список членов отделения без спроса их носителей, что повлекло протесты и отказы. На учредительное собрание, созванное персональными приглашениями, не были позваны представители уцелевших культурных общественных организаций. Все это слагалось в картину какого-то некрасивого, случайного произвола»34.

Даже многоопытной центральной прессе не удалось с ходу разобраться, кого все-таки «избрали» в петроградский филиал Комитета. Сначала его членом назвали именитого профессора В.М. Бехтерева, а руководителем — председателя Русского технического общества профессора П.И. Пальчин-ского. Затем эти фамилии напрочь выпали из поля зрения репортеров. Зато через три недели выяснилось, что председателем петроградского отделения Комитета Горький назначил самого себя, а своим заместителем — академика С.Ф. Ольденбурга. Среди прочих участников петроградского филиала упоминались несколько академиков, писатель Е.И. Замятин, журналист А.Б. Петрищев и санитарный врач М.М. Гран, возглавлявший специальную комиссию Наркомздрава по оказанию помощи голодающим35.

Как проявил себя в то перекаленное лето петроградский филиал Комитета, осталось в конечном счете неясным. Сам же Горький переключил свое внимание на спасение голодавших ученых. «Дорогой т[оварищ] Томский! — писал он председателю Туркестанской комиссии ВЦИК (в дальнейшем председателю ВЦСПС) 16 августа 1921 г. — Посылая сотрудников Комиссии по улучшению быта ученых в Петрограде к Вам, в Туркестан, за помощью продовольствием, убедительно прошу Вас содействовать успешному разрешению задачи, возложенной на них. Положение — отчаянное. Крупнейшие представители русской науки, люди, имена которых известны всему миру и заслуги высоко оценены, — ныне находятся в состоянии голодающих индусов. Теряют силы, заболевают, и некоторые заболевания завершаются смертью, ибо истощенный длительным недоеданием организм лишен силы сопротивления. Очень прошу Вас, старый товарищ, помогите! Крепко жму руку. М.Горький»36.

Формально Горький оставался членом Комитета, но в заботы и хлопоты его участников, по существу, не вникал — находился «где-то за сценой», как говорил Борис Зайцев. По мысли патриарха социалистического реализма, единственная функция членов Комитета, удостоенных необычной чести служить народу вместе с партией и под ее контролем, сводилась к сочинению воззваний о помощи, обращенных к европейским государствам. «Я думаю, что это — все, что может сделать подобный комитет», — утверждал он в письме Короленко37.Аналогичную цель поставил он и перед своей бывшей гражданской женой М.Ф. Андреевой — в прошлом актрисой, а с 1919 г. — комиссаром Экспертной комиссии при Наркомате внешней торговли. В апреле 1921 г. Андрееву откомандировали за границу для ускоренной распродажи реквизированных большевиками антикварных и художественных ценностей; через три месяца она, попав в Стокгольм по своим торговым обязанностям, произнесла перед шведскими журналистами трогательную речь о голоде в российском захолустье и как будто имела успех38.

В отличие от Горького, председатель Комитета Каменев о каких-либо воззваниях не помышлял, отчетливо сознавая, что искренность советских заклинаний о помощи вызовет большие сомнения у прагматичных западных дельцов и политиков. «Комитет создался под знаком Красного Креста, — заявил он однажды в интервью, — его цель — сбор пожертвований,  ему предоставлено только одно право — самостоятельного распределения среди голодающих собранных Комитетом фондов»39.

Выражение «под знаком Красного Креста» не содержало в себе никакой смысловой нагрузки ни для Каменева, ни для прочих ленинских гвардейцев. Войну с покоренным, но еще недостаточно покорным населением усопшей Российской империи следовало, по их твердому убеждению, продолжать до полной победы коммунистического вероучения в еще недавно христианской стране, так что напрасно члены Комитета возлагали робкие надежды на перемирие в условиях наступившей катастрофы. Однако конъюнктура требовала от Каменева адекватной обстоятельствам инсценировки, в том числе употребления беспредметных, на его взгляд, словосочетаний. Многолетнее подпольное бытие приучило его к лицедейству, и теперь он подвизался в излюбленном амплуа интеллигента и почти демократа.

Учтивые манеры председателя приятно удивили членов Комитета. Он появлялся на заседаниях не просто в назначенный час, а прямо-таки минута в минуту. Он регулярно приносил с собой пучки вырезок из недоступной для советских подданных эмигрантской прессы (именно вырезки, а не сами газеты) и дарил их собравшимся. Он постоянно приглашал в Комитет иностранных корреспондентов, а сами собрания проводил, можно сказать, безупречно: «Он был очень любезен, находчив, иногда даже тонко остроумен. На заседаниях президиума старался установить некоторую интимность общения, никогда не подчеркивал обособленности своих воззрений от всех других людей, т.е. не практиковал излюбленного большевистского жаргона, столь надоедливого и назойливого. Нет, это был такой же интеллигент, как и все остальные»40.

Необыкновенная предупредительность Каменева внушала членам Комитета легкое беспокойство. Настораживала, прежде всего, упорная молва о редкостной беззастенчивости Каменева — одного из самых богатых советских вельмож, раздобывшего для своей жены комплект особо ценных бриллиантов41. Никто не знал, однако, что еще в 1910 г. Л.Д. Троцкий назвал повадки своего зятя Каменева «только прикрытием нравственной распущенности худшего пошиба», а семь лет спустя А.Ф. Керенский разглядел в поведении этого видного ленинского сподвижника всего лишь умелую имитацию порядочности: «Этот мягкий, приветливый человек в совершенстве владел искусством с подкупающим правдоподобием прибегать ко лжи. С удивительной легкостью он завоевывал расположение тех самых людей, которых водил за нос, и проделывал это с выражением почти детской невинности на лице»42.

В ту пору интеллигенция еще не проведала, что образцовые большевики вроде Каменева могут в случае особой нужды поиграть и в корректность, и в терпимость, но не способны утаивать главное свойство своего мировоззрения — всеохватывающую ненависть. Если рассуждения Каменева о неизбывной виновности российского крестьянства перед советской властью отдаленно напоминали историю незабвенной унтер-офицерской вдовы, которая сама себя высекла, и порождали иной раз насмешки, то кое-какие категорические высказывания сановника вселяли тревогу. Так, однажды на заседании Комитета он вдруг брякнул: «Удовлетворить голодных можно лишь вооруженной рукой, отняв хлеб у имущих»43.

С безусловным опозданием члены Комитета пришли к выводу о банальных провокаторских устремлениях своего председателя. Западных журналистов он приглашал в Комитет, чтобы потом инкриминировать наиболее одиозным интеллигентам преступные контакты с иностранцами, а вырезки из навечно запрещенных эмигрантских изданий раздавал желающим, дабы изобличить таким образом сочувствующих «зарубежному белогвардейству».

Заместитель Каменева держался иначе. «Приезжал и Рыков, — вспоминал через несколько лет Борис Зайцев. — Но, сколько помню, всегда пьяный. В тужурке, с длинным мальчишеским галстуком, сальными волосами. Понять, что говорит, трудно, очень плохо двигал языком»44. Довольно скоро он уехал поправлять здоровье в германских клиниках, и 29 июля Оргбюро ЦК РКП(б) приняло постановление: взамен Рыкова в президиум Комитета ввести Семашко45.

Оставив без внимания и расплывчатые подозрения относительно Каменева, и возражения неумолимой части интеллигенции, члены Комитета занялись организацией непосредственной помощи голодающим. Предварительно они «обязались друг перед другом честным словом стойко выдержать раз принятую позицию и отстранить от Комитета всякую агитацию, всякую провокацию со стороны ли власти или иных безответственных сил»46.

Самую важную задачу Комитета сформулировал юрист и предприниматель, тесно связанный когда-то с основными финансово-промышленными кругами Российской империи, один из лидеров кадетской партии и авторов ее аграрной программы Н.Н. Кутлер: «Дело это — страшно опасное. Ведь с кем договариваться?… Люди без чести и без отечества. Что им голод? Может дело повернуться так, что они утопят в нем остатки интеллигенции.… Нам только и остается делать то, что подскажет совесть…. Нужно хотя бы ценой собственных жизней привлечь внимание заграницы»47. Эти слова Кутлера — человека больного, подавленного, недавно выпущенного из тюрьмы, где он отсидел около года в качестве заложника, и больше всего боявшегося нового ареста, — члены Комитета нередко вспоминали потом и в тюрьмах, и в ссылках, и в эмиграции. Но в то спаленное солнцем лето 1921 г. горстка интеллигентов, сохранившая верность идеалам своей молодости, довольно смутно представляла себе все последствия вызова, брошенного ею властям, хотя успела уже постичь, что правящая партия не оставляет неотомщенной ни одной попытки непокорности и автономной инициативы.

Сознательное пренебрежение собственной безопасностью советские специалисты по карательной психиатрии трактовали бы, вероятно, в рамках син-дрома сверхценных идей или паранойяльного развития личности. Западные психологи и криминалисты второй половины ХХ столетия могли бы назвать такую модель поведения виктимной (от английского слова «victim» — жертва). Но в 1921 г. бескорыстную жертвенность еще не рассматривали как разновидность девиантного (отклоняющегося) образа действий, коммунистическая пропаганда еще не сочинила принципы самоотверженности по команде инстанций, а детский хор еще не исполнял по центральному радио «Марш веселых ребят», регламентирующий доблесть советских подданных: «Когда страна быть прикажет героем, — у нас героем становится любой».

Не аффективная логика, не инфантильная жажда подвига и славы, не героический экстаз определяли поступки полусотни интеллигентов, сплоченных неутолимой потребностью служения возвышенной цели и не допускавших для себя возможности отсиживаться «в созерцательном бездействии», по выражению Кусковой, в период всенародной беды. Из скромного особняка на Собачьей площадке, где разместился Комитет, повеяло общественной весной. В раскаленной столице наступили «веселые дни», как окрестил их Борис Зайцев (может быть, по шальной реминисценции с любимой песней пьяных мастеровых: «Бывало, в дни веселые гулял я молодцом…»). Члены Комитета К.С. Станиславский и А.И. Южин (Сумбатов) наметили программу благотворительных вечеров и гастролей, и с августа в большинстве московских театров, в консерватории и на эстрадах Нескучного сада начались спектакли и концерты со сборами в пользу голодающих. Журналист и прозаик М.А. Осоргин взялся редактировать газету «Помощь». Кооператоры П.А. Садырин, Д.С. Коробов, И.А. Черкасов и М.А. Авсаркисов возглавили хозяйственную деятельность; об этой стороне работы Комитета рассказал в своих мемуарах Осоргин:

«Нескольких дней оказалось достаточно, чтобы в голодные губернии отправились поезда картофеля, тонны ржи, возы овощей — из Центра и Сибири, как в кассу общественного Комитета потекли отовсюду деньги, которых не хотели давать комитету официальному. Огромная работа была произведена разбитыми, но еще не вполне уничтоженными кооперативами, и общественный комитет, никакой властью не облеченный, опиравшийся лишь на нравственный авторитет образовавших его лиц, посылал всюду распоряжения, которые исполнялись с готовностью и радостно всеми силами страны. Он мог спасти — и спас — миллион обреченных на ужасную смерть, но этим он мог погубить десяток правителей России, подорвав их престиж; о нем уже заговорили, как о новой власти, которая спасет Россию. Ему уже приносили собранные пожерт-вования представители войсковых частей Красной армии и милиционеры»48.

Неожиданная предприимчивость Комитета чрезвычайно озаботила большевиков. Первыми отреагировали, как положено, чекисты. Чуть ли не на третий день после открытия Комитета взволнованный Горький примчался на Собачью площадку, чтобы «в ультрадискретной беседе» предупредить Кускову о «величайшей» опасности: «Лубянка заявляет прямо и определенно: мы не позволим этому учреждению жить»49…В доверительном монологе писателя, как почудилось Кусковой, прозвучал еще странный намек, будто государством управляет не столько Совнарком, сколько ВЧК.

Предостережение Горького оказалось не более чем холостым выстрелом, случайным диссонансом в беспечном задоре «веселых дней». Душевное состояние кучки полузабытых общественных деятелей, внезапно востребованных согражданами, не ухудшили даже опубликованные в конце июля измышления ВЧК о «заговоре» петроградской интеллигенции, «организованном» профессором В.Н. Таганцевым, мифическом комплоте «пособников голода», готовивших «политический и экономический террор» против советских подданных50.

Негласный реестр крамольных действий былой общественности пополнялся отныне почти ежедневно. Ей ставили в вину и настойчивые напоминания правительству о необходимости снять налоги с голодающих губерний, и создание обширной коллекции из разного рода суррогатов хлеба, и попытки получить засекреченные статистические материалы, дабы оценить подлинные масштабы катастрофы, и связь с иностранцами в форме несанк-ционированных властями посещений Комитета отдельными представителями британской торговой делегации. Нескрываемое раздражение сановников вызывали и непрерывный поток жалоб и прошений, поступавших в Комитет со всех концов страны, и спонтанное возникновение аналогичных местных комитетов на охваченных бедствием территориях, и обилие всевозможных пожертвований, среди которых выделялось даяние Реввоенсовета Республики в размере 25 миллионов рублей, доставленных на Собачью площадку каким-то бравым командиром под эскортом шести красноармейцев с обнаженными саблями51.

Крупный партийный функционер К.Б. Радек, слывший среди большевиков юмористом и автором политических анекдотов, попробовал через прессу растолковать непокладистой интеллигенции и заодно погибавшим от голода крестьянам, что великое бедствие можно преодолеть не филантропией, а «великой инициативой самой страдающей массы»52.Поскольку Радек не расшифровал суть «великой инициативы» (имел ли он в виду, например, использование новых сортов съедобной глины или более изощренные способы непреднамеренного самоубийства), Кишкин и Прокопович обратились к патриарху Тихону с просьбой склонить верующих к благотворительности. Обозленный Каменев не сумел постичь, «для чего Комитет берет на себя организацию сил контрреволюции» (иначе говоря, консолидацию верующих для поддержки соотечественников), но все-таки распорядился отпечатать воззвание патриарха тиражом в сто тысяч экземпляров без цензурного вмешательства. Это воззвание раздавали верующим у входа в храм Христа Спасителя 5 августа. В храме состоялось тогда патриаршее служение, на паперти было собрано около десяти миллионов рублей пожертвований, а к предыдущим провинностям Комитета добавилась «смычка с церковью»53.

Накануне, 4 августа, центральная пресса опубликовала интервью Каменева, утверждающего, будто «охвостье белых организаций» за рубежом вкупе «с мировой буржуазией» вознамерилось осуществить «хлебную интервенцию» и под предлогом помощи голодающим предъявить советской власти ряд политических требований54.В действительности эмигранты, как докладывал позднее Ленину заместитель председателя ВЧК Уншлихт, категорически отвергали какую-либо спекуляцию на голоде, но обсуждали возможные перспективы интеграции распыленной интеллигенции, возрождения общественных объединений и установления их контактов с западной цивилизацией55.

Относительно планов «мировой буржуазии» Каменев попросту солгал. Еще месяц назад Фритьоф Нансен (норвежский полярный исследователь и почетный член Петербургской Академии наук с 1898 г., дипломат и верховный комиссар Лиги Наций по делам военнопленных) пообещал советскому правительству прислать продовольствие для голодного петроград-ского населения, поставив одно непреложное условие: наблюдать за распределением продуктов должен был иностранный представитель. Ленин приказал соратникам «в виде исключения» согласиться на это условие, и 11 июля послушное Политбюро облекло повеление верховного вождя в форму собственного постановления56.Через две недели, 26 июля, руководитель Американской администрации помощи (АРА) Герберт Гувер предложил прокормить один миллион голодающих детей при условии незамедлительного освобождения из советских тюрем всех граждан США и предоставления надлежащих гарантий сотрудникам АРА. После пятидневных совещаний члены Политбюро с унынием признали необходимость срочно принять условия Гувера57.

В своем интервью Каменев отметил и определенный отрадный для большевиков феномен — воплощенную на практике инициативу бывших царских министров, лидеров кадетской партии и кооператоров, работающих теперь «под руководством советской власти». Этот пассаж настолько возмутил членов Комитета, что они пригрозили своему председателю отказом от добровольно взятых на себя обязательств, если тот не поместит в газете соответствующее опровержение. Осмотрительный Каменев упирался недолго, и 14 августа «Известия» напечатали сообщение, отдаленно напоминавшее своеобразное опровержение: «Президиум Всероссийского комитета помощи голодающим считает нужным вновь решительно подтвердить, что деятельность его лишена всякого политического характера, что он является организацией, преследующей чисто деловые задачи в переделах прав, точно установленных декретом ВЦИК от 21 июля, и что он работает под знаком Красного Креста»58.

Покладистость Каменева объяснялась просто: существование Комитета сулило большевикам немалые выгоды. Если в июле западная пресса рассматривала учреждение Комитета как очевидный признак слабости советской власти, то в середине августа — уже как свидетельство начатой реализации нового ленинского курса, как приоткрывшуюся возможность провести гуманитарную акцию по призыву общественности, а не большевиков и одновременно как оригинальный путь проникновения на необъятный российский рынок при соблюдении декорума экономической блокады страны. Всего за три с лишним недели Комитет превратился, по словам наркома иностранных дел Г.В. Чичерина, в «главный стимул притока к нам капиталов и разнообразных предлагаемых нам или ожидающихся в недалеком будущем займов»59.

Основательно поразмышлять Каменеву не довелось, так как 4 сентября Ленин ознакомился с обращением Нуланса к советскому правительству и мгновенно зашелся от негодования. Международная комиссия намеревалась, оказывается, направить в пострадавшие губернии 30 специалистов от пяти держав (да еще при непременном условии предоставления им гарантий безопасности и свободы передвижения), потом заслушать отчет экспертов о масштабах бедствия, перспективах эмиграции голодающих, распространенности эпидемий и состоянии транспорта и только после этого определить характер и объем необходимой стране помощи.

В аффективно суженном сознании вождя мирового пролетариата 30 ино-странных экспертов молниеносно обратились в «комиссию шпиков». «Нуланс нагл до безобразия», — возвестил он В.М. Молотову и тут же набросал текст решения Политбюро: «Поручить Чичерину составить в ответ Нулансу ноту отказа в самых резких выражениях типа прокламации против буржуазии и империализма, особенно подчеркнув контрреволюционную роль самого Нуланса»…150.В утвержденной на заседании Политбюро 6 сентября гневной ноте советского правительства от 7 сентября Нуланса назвали организатором и вдохновителем антисоветских заговоров, чуть ли не главным виновником Гражданской войны и «злейшим врагом» трудящихся, пожелавшим собрать информацию о внутреннем положении страны вместо оказания ей конкретной помощи и учинившим, таким образом, «лишь неслыханное издевательство над миллионами умирающих голодающих»151.

Всецело удовлетворенный рвением Чичерина, вождь мирового пролетариата 8 сентября написал заместителю полпреда РСФСР в Великобритании Я.А. Берзину, выразившему робкое недоумение по поводу погрома Комитета: «Их надо было арестовать. Нулансу надо было дать в морду»152.То ли глава советского правительства еще не совсем остыл от раскрытых им «политических интриг» Нуланса, то ли перепутал Нуланса и Нансена, то ли просто запамятовал высказанное им же 26 августа возмущение «наглейшим предложением» Нансена. Так или иначе, но для советских историков Нуланс остался с тех пор «заклятым врагом», тогда как к Нансену у них особых претензий не было.

Зато к АРА советские властители относились с настороженностью и недоверием, немного смягченными признательностью. Голодающие получили, конечно, «незабываемую помощь» от этой организации, проронил однажды Троцкий, хотя американский комитет оказался «высококвалифицированным щупальцем, продвинутым правящей Америкой в самую глубь России»153.

Коммунистическая идеология отличалась неистощимой ксенофобией, и советские вожди даже не задумывались над вопросами, что именно и зачем могли высматривать американцы на руинах Российской империи или какие государственные тайны выпытывали они у погибавших от голода обывателей. И Ленина, и Троцкого, и прочих вождей вполне устраивала информация карательного ведомства, согласно которой свыше 200 сотрудников русского отдела АРА были якобы офицерами американской разведки154.

Вслед за чекистами обличать американские козни принялись советские историки, периодически утверждавшие, будто АРА не столько помогала трудящимся справиться с голодом, сколько занималась шпионажем. Самое забавное, наверное, высказывание на эту тему принадлежало члену-корреспонденту АН СССР Ю.А. Полякову — автору нескольких книг о советском прошлом, считавшихся когда-то историческими: «Представители АРА нередко пытались использовать хлеб и сгущенное молоко в политических целях, поддерживая и побуждая к антисоветской деятельности контрреволюционные элементы»155.

На самом деле АРА израсходовала 50 миллионов долларов отнюдь не на шпионские цели, а только на продовольствие и медикаменты для голодавших жителей страны непостижимых Советов156. В 1923 г. председатель ВЦИК и вместе с тем председатель ЦК Помгол Калинин обнародовал несколько цифр, отражавших подлинную роль иностранных миссий в период тотального голода. По его сведениям, АРА спасла от голодной смерти 10,4 миллиона советских подданных, а сформированная Нансеном организация, объединявшая главным образом добровольные общества Красного Креста девяти европейских государств (Швеции, Голландии, Чехословакии, Эстонии, Германии, Италии, Швейцарии, Сербии и Дании) — 1,5 миллиона человек. Еще 220 тысяч голодавших выжили благодаря активной помощи тред-юнионов, меннонитов, Католической миссии и ряда других организаций157.

Официальные итоги массового голода и сопровождавших его эпидемий стали достоянием гласности в том же 1923 г. По данным Наркомздрава, за два предыдущих года заболели сыпным тифом 2 034 395 жителей страны, возвратным тифом — 2 209 853, брюшным тифом — 721 655, холерой — 290 406 и оспой — 154 028 человек158. Смертность при сыпном тифе до-стигала 10 процентов, при возвратном тифе — 3, при брюшном тифе — 8, а при холере и оспе — 45–50 процентов. В результате соответствующих подсчетов получалось, что за два года «голодной кампании» разбушевавшиеся эпидемии унесли жизни более 500 тысяч советских подданных.

Только от голода, по исчислениям Наркомздрава и ЦСУ, в течение 1921–1922 гг. умерли свыше пяти миллионов человек (от 5 053 000 до 5 200 000 советских граждан). Для сравнения на всех фронтах Первой мировой войны были убиты 664 890 человек из 15 миллионов мобилизованных. Общие потери российской армии (убитыми и умершими от ран, болезней или отравления газами) с августа 1914 по декабрь 1917 г. включительно составили 1 661 804 человека159. Таким образом, число погибших от повального голода втрое превысило величину безвозвратных потерь во время Первой мировой войны.

На ближайших соратников вождя мирового пролетариата эти цифры особого впечатления не произвели. Ведь напророчил же Ленин в марте 1918 г. наступление «всемирно-исторического периода» насилия, или эпохи «гигантских крахов, массовых военных насильственных решений, кризисов»160. А еще раньше, в ноябре 1917 г., он провозгласил: «Дело не в России, на нее, господа хорошие, мне наплевать,  — это только этап, через который мы проходим к мировой революции»161.Раз все жертвы на пути к мировой революции давно предсказаны, то незачем и беспокоиться по поводу того, что больше пяти миллионов полноправных граждан страны внезапно исчезли, словно их суховеем сдуло или последняя корова Поволжья языком слизнула.

Сложившиеся в 1920-е гг. представления о «стихийном бедствии в Поволжье» подверглись радикальному пересмотру лишь много лет спустя, когда правящая партия принялась наводить глянец на свое прошлое в связи с полувековой годовщиной октябрьского переворота. Отчетливая тенденция к исправлению минувшего проявилась прежде всего в советских энциклопедических изданиях.

В статье «Голод», напечатанной в первом издании Большой советской энциклопедии (1930, т. 17), отмечалось, что от голода 1921 — 1922 гг. пострадали 35 губерний, а погибли 5 миллионов человек из 40 миллионов голодавших. Автор аналогичной статьи, опубликованной во втором издании Большой советской энциклопедии (1952, т. 11), ограничился скупой информацией о вызванном засухой голоде, охватившем 35 губерний, но ни словом не обмолвился о жертвах голода. Зато в статье на ту же тему, помещенной в третьем издании Большой советской энциклопедии (1972, т. 7), речь шла только о «катастрофической засухе» 1921 г., которая «не повлекла обычных тяжелых последствий» благодаря эффективным мерам советского государства.

На вопрос о численности голодавших и умерших от голода единственно правильный, большевистский ответ нашел член-корреспондент АН СССР Ю.А. Поляков. В 1975 г. он строго сказал: «К маю 1922 г. от голода и болезней погибло около 1 миллиона крестьян», а распространенную в литературе «цифру 27–28 миллионов голодающих следует признать завышенной». То же самое, слово в слово, Поляков, ставший академиком РАН, повторил через 25 лет162. Так что нет в минувшем таких крепостей, какими не сумел бы овладеть советский историк, вооруженный марксистско-ленинской методологией.

Сноски:

       1  Вестник статистики, 1922, № 1-4. С. 65-98. Прокопович С.Н. Очерки хозяйства Советской России. Берлин. 1923. С. 162. Нансен Ф. Россия и мир. М.-Пг., 1923. С. 88.

       2  IX Всероссийский съезд Советов. Стенографический отчет. М., 1922 вып. 2. С. 1-13. Маслов С.С. Россия после четырех лет революции. Париж, 1922, т. 1. С.178-179.

       3  «Совершенно лично и доверительно!»: Б.А. Бахметев — В.А. Маклаков. Переписка. 1919-1951. М., 2001, т. 1. С. 238.

       4  Сорокин П.А.. Дальняя дорога: Автобиография. М., 1992. С. 138-139.

       5  РГАСПИ, ф. 2, оп.1, д.17438.

       6  РГАСПИ, ф.5, оп.1, д.2621, л. 8-30, 70-77, 130-138.

       7  РГАСПИ, ф. 17, оп. 3, д.179, л. 1-3.

       8  Бухман К. Голод 1921 года и деятельность иностранных организаций. Вестник статистики, 1923, № 4-6. С. 87-113. Коган А.Н. Антисоветские действия американской администрации помощи (АРА) в Советской России в 1921–1922 г.г. Исторические записки, 1949, т. 29. С. 3 -22.

       9  Известия 25. XII. 1921. IX Всероссийский съезд Советов, стенографический отчет. М., 1922, вып. 2. С. 1-13, 20, 34. Доклад Наркомзема на IX Всероссийском съезде Советов. Тверь, 1922, с. 4-5. Гуров П.Я. Девятый Всероссийский съезд Советов и крестьянство. М, 1922. С. 13-14.

     10  Осоргин М.А. Времена. М., 1989. С. 130.

     11  Современные записки, 1921, т. 7. С. 286-325.

     12  Вестник сельского хозяйства, 1921, № 5-6. С. 38-39, № 7. С. 12. Кускова Е. Месяц «соглашательства». Воля России, 1928, № 3. С. 50-69; № 4. С. 43-61; № 5. С. 58-78. Сабашников М.В. Записки. М., 1995. С.566.

     13  Горький М. О русском крестьянстве. Берлин, 1922. С. 37. Горький М. Собр. соч. в 30-х томах, т. 17. С. 27-28. В кн: Максим Горький: pro et contra. СПб., 1997. С. 117-126.

     14  Руль (Берлин), 22. VI. 1922. Кускова Е. Указ.соч.

     15  РГАСПИ, ф. 17, оп. 3, д. 181, л. 2.

     16  Руль (Берлин), 22. VI. 1922. Маслов С.С. Указ. соч. С. 104-105.

     17  Кускова Е. Указ. соч.

     18  Известия, 3.VII.1921.

     19  РГАСПИ, ф. 17, оп. 3, д. 184, л. 1-2. Архив А.М. Горького. М., 2001, т. XVI. С.48. Горький М. Неизданная переписка… М., 2000, вып. 5. С. 162.

     20  Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 44. С. 67-69.

     21  РГАСПИ, ф. 17, оп. 3, д. 184, л. 4. Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 53. С. 24-25.

     22  Из истории Всероссийской Чрезвычайной комиссии. 1917 — 1921 г.г. М., 1958. С. 443-444.

     23  Итоги борьбы с голодом в 1921-22 г.г. М., 1922, с. 171-173.

     24  РГАСПИ, ф. 17, оп. 112, д. 189, л. 5-6.

     25  РГАСПИ, ф. 17, оп. 3, д. 184, л. 5; д. 187. Л. 2; д. 189, л. 2-3; д. 190, л.4.

     26  Известия, 21. VII. 1921.

     27  Известия, 23. VIII. 1921.

     28  Известия, 3. VIII, 16. VIII. 1921. Социалистический вестник, 1921, № 14/15. С. 5, 7. Последние Новости (Париж), 17.V.1923. Максимов Ю.Н. Комитет помощи голодающим. В кн.: Память. Исторический сборник. Париж, 1981, вып. 4. С. 382-393.

     29  Известия, 22. VII. 1921. Кускова Е. Указ. соч.

     30  Известия, 22. VII. 1921, 23. VII. 1921.

     31  Известия, 24. VII. 1921. Правда, 7. VIII. 1921.

     32  Сабашников М.В. Указ. соч., с. 462.

     33  Руль (Берлин), 4. V. 1923 Последние Новости (Париж), 17. V. 1923. Кускова Е. Указ. соч. «Совершенно лично и доверительно!»…, т. 2. С. 81.

     34  Амфитеатров А.В. Горестные заметы. Берлин, 1922. С. 34-35.

     35  Известия 26.VII.1921, 14.VIII.1921.

     36  РГАСПИ, ф. 75, оп. 1, д. 111, л. 1.

     37  Горький М. Неизданная переписка… М., 2000, вып. 5. С. 163.

     38  Андреева М.Ф. Переписка. Воспоминания. Статьи. Документы. М., 1968. С. 341-345.

     39  Известия, 4.VIII.1921.

     40  Кускова Е. Указ. соч.

     41  «Совершенно лично и доверительно!»..., т. 2. С. 373.

     42  РГАСПИ, ф.323, оп. 2, д. 156, л. 84-85. Вопросы истории, 1991, № 7-8. С. 155.

     43  Сабашников М.В. Указ. соч. С. 463.

     44  Зайцев Б.К. Веселые дни. Возрождение (Париж), 29. I, 12.II. 1928

     45  РГАСПИ, ф. 17, оп.112, д.195, л. 4

     46  Последние Новости (Париж), 17.V.1923.

     47  Дни (Париж), 18.V.1924.

     48  Осоргин М.А. Указ. соч. С.132.

     49  Кускова Е.Д. Трагедия Максима Горького. Новый журнал, 1954, кн. 38. С. 224-245.

     50  Известия, 24. VII, 27. VII. 1921.

     51  Последние Новости (Париж), 17. V. 1923. Современные записки, 1924, т.22. С. 366-387. Сабашников М.В. Указ. соч. С. 463. Осоргин М.А. Указ соч. С. 131.

     52  Правда, 2.VIII.1921.

     53  Кускова Е. Указ. соч.

     54  Правда, 4. VIII. 1921. Известия, 4. VIII. 1921.

     55  РГАСПИ, ф. 2, оп. 1, д. 20683, л. .5-6.

     56  РГАСПИ, ф.17, оп.3, д. 188, л. 1. Ленин В.И. Полн. собр. соч., т.53. С. 18, 21.

     57  РГАСПИ, ф. 17, оп. 3, д. 192, л. 5. Документы внешней политики СССР, т.IV. С. 246-247.

     58  Известия, 14. VIII. 1921.

     59  РГАСПИ, ф. 5, оп. 1, д. 1925, л.1; ф. 17, оп. 84, д. 250, л. 30-32.

     60  Дни (Париж), 18. V. 1924.

     61  РГАСПИ, ф. 2, оп. 1, д. 20396, л. 1-3; ф. 17, оп. 3, д. 193, л. 1,2. Известия, 24. VIII. 1921.

     62  РГАСПИ, ф. 2, оп. 1, д. 20450, л. 1.

     63  РГАСПИ, ф. 17, оп. 84, д. 250, л. 30-32.

     64  РГАСПИ, ф. 5, оп. 1, д. 1078, л. 1-2.

     65  РГАСПИ, ф. 17, оп. 3, д. 194, л. 1-2; ф. 5, оп. 1, д. 2599, л. 31, 31об.

     66  РГАСПИ, ф. 5, оп. 1, д. 1925, л. 3.

     67  РГАСПИ, ф. 2, оп. 1, д. 20449, .л. 1, 2.

     68  Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 53. С. 140-142.

     69  Последние Новости (Париж), 17. V. 1923.

     70  РГАСПИ, ф. 2, оп. 1, д. 20504; ф. 17, оп. 3, д. 195, л. 1. В кн.: В.И.Ленин и ВЧК. Сборник документов (1917-1922 г.г.). М., 1987. С. 467.

     71  Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 53. С. 142.

     72  Зайцев Б.К. Указ. соч. Кускова Е. Указ. соч. Новый журнал, 1970, кн. 98. С. 200-208.

     73  Правда, 30. VIII. 1921. Известия, 30. VIII. 1921.

     74  РГАСПИ, ф. 2, оп. 1, д. 20573, л. 1-2. Горький М. Неизданная переписка… М., 2000, вып. 5. С. 170-171, 241.

     75  Амфитеатров А.В. Указ. соч. С. 35-36.

     76  Ходасевич В.Ф. Некрополь. Литература и власть. М., 1996. С. 194.

     77  «Совершенно лично и доверительно!»…, т. 1. С. 480-482.

     78  РГАСПИ, ф. 5, оп. 1, д. 2019, л. 2-4. Документы внешней политики СССР, т. IV. С. 294-298.

     79  Последние Новости (Париж), 17. V. 1923.

     80  Калинин М.И. Итоги голодной кампании. В кн.: Итоги последгол (15. X. 1922 — 1. VIII. 1923). М., 1923. С. 5 — 25.

     81  В кн.: Высылка вместо расстрела. Депортация интеллигенции в документах ВЧК-ГПУ. 1921-1923. М., 2005. С. 53-56.

     82  Зайцев Б.К. Указ. соч.

     83  Осоргин М. Чтобы лучше ощущать свободу. На чужой стороне, 1924, кн. 8. С. 109-122.

     84  Последние Новости (Париж), 9. Х. 1921.

     85  Осоргин М. Указ. соч. (1924).

     86  РГАСПИ, ф. 17, оп. 112, д. 200, л. 5.

     87  Дни (Париж), 22. I. 1928.

     88  Осоргин М. Указ. соч. (1924).

     89  РГАСПИ, ф. 17, оп. 3, д. 63, л. 4-5. Современные записки, 1920, т. 1. С. 155-167. В кн.: В.И. Ленин и ВЧК. Сборник документов (1917-1922 гг.). М., 1987. С. 286-287.

     90  Осоргин М. Указ. соч. (1924).

     91  РГАСПИ, ф. 2, оп. 1, д. 17460, л.. 3-6.

     92  РГАСПИ, ф. 2, оп. 1, д. 20630.

     93  Сабашников М.В. Указ. соч. С. 461-466.

     94  РГАСПИ, ф. 76, оп. 2, д. 3, л. 4.

     95  РГАСПИ, ф. 76, оп. 3, д. 220, л. 3-5.

     96  РГАСПИ, ф. 17, оп. 112, д. 205, л. 1.

     97  РГАСПИ, ф. 17, оп. 3, д. 196, л. 2.

     98  РГАСПИ, ф. 2, оп. 1, д. 20700, л.. 1-4.

     99  Правда, 8. IX. 1921. Известия, 8. IX. 1921.

   100  Геллер М.С. «Первое предостережение» — удар хлыстом. Вопросы философии, 1990, № 9. С. 37-66.

   101  Последние Новости (Париж), 9.X.1921.

   102  Кускова Е. Указ. соч.

   103  РГАСПИ, ф. 323, оп. 2, д. 121, .л. 32-33. Правда, 30. VIII. 1921. Известия, 30. VIII. 1921.

   104      Последние Новости (Париж), 7. VIII. 1921. «Совершенно лично и доверительно!»…, т. 2. С. 81.

   105  Современные записки, 1922, т. 12. С. 138-163.

   106  РГАСПИ, ф. 2, оп. 1, д. 20745. Вестник сельского хозяйства, 1921, № 7. С. 2. В кн.: Ленин и ВЧК… С. 473. Осоргин М. Указ. соч. (1924).

   107  РГАСПИ, ф. 17, оп. 84, д. 227, л. 63.

   108  РГАСПИ, ф. 2, оп. 2, д. 1023.

   109  Современные записки, 1922, т. 13. С. 214-227. Осоргин М. Указ. соч. (1924).

   110  РГАСПИ, ф. 17, оп. 3, д. 290, л. 4. В кн.: «Просим освободить из тюремного заключения» (письма в защиту репрессированных). М., 1998. С. 167.

   111  В кн.: Высылка вместо расстрела… С. 452, 484, 502. В кн.: «Просим освободить из тюремного заключения»… С. 53-54.

   112  ГАРФ, ф. 124, оп. 45, д. 1045, .л. 4-9. Источник, 1996, № 3. С. 87. В кн.: Государственный научный центр социальной и судебной психиатрии им. В.П. Сербского. Очерки истории (сборник трудов). М., 1996. С. 48-49. В кн.: «Просим освободить из тюремного заключения»… С. 32-33.

   113  Кондратьев Н.Д. Суздальские письма. М., 2004. С. 99-134.

   114  В кн.: «Просим освободить из тюремного заключения»… С. 175-177. Вернадский В.И. Дневники: 1926-1934. М., 2001. С. 261-262. В кн.: Высылка вместо расстрела… С. 439, 451, 459, 482-484, 492, 502.

   115  Дни (Париж), 18. V. 1924. Последние Новости (Париж), 20. V. 1924.

   116  РГАСПИ, ф. 5, оп. 2, д. 66, л. 56-57.

   117  РГАСПИ, ф. 17, оп. 3, д. 288, л. 4; д. 294, л. 8. Нансен Ф. Указ. соч., с. 81-82. Правда, 11. V. 1924.

   118  РГАСПИ, ф. 2, оп. 2, д. 865, л. 7.

   119  Известия, 31.VIII.1921. В кн.: «Просим освободить из тюремного заключения»… С. 161-163.

   120  В кн.: «Просим освободить из тюремного заключения»… С. 164-165.

   121  Амфитеатров А.В. Указ. соч. С. 26.

   122  Ходасевич В.Ф. Указ. соч. С. 189.

   123  РГАСПИ, ф. 5, оп. 1, д. 2614, л. 1.

   124  Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 53. С. 109.

   125  Кускова Е.Д. Трагедия Максима Горького. Новый журнал, 1954, кн. 38. С. 224-245.

   126  Архив А.М. Горького. М., 2001, т. XVI. С. 48-49.

   127  РГАСПИ, ф. 323, оп. 2, д. 159, л. 44.

   128  РГАСПИ, ф. 323, оп. 2, д. 121, л.. 21-22.

   129  Итоги борьбы с голодом в 1921-22 г.г. Сборник статей и отчетов. М., 1922. С. 6-8. Бухман К. Указ. соч.

   130  РГАСПИ, ф. 5, оп. 1, д. 1925, л. 2; ф. 323, оп. 2, д. 121, л.. 15-16. Правда, 6. VIII. 1921. Известия, 25. XII. 1921. Документы внешней политики СССР, т. IV. С. 250-251. Геллер М.С. Указ. соч.

   131  РГАСПИ, ф. 5, оп. 1, д. 2623, л.л. 43-58, 74-97. Народное хозяйство России за 1921 год. Берлин, 1922. С. 7.

   132  Экономическая жизнь, 2. IV. 1922. Бухман К. Указ. соч. Маслов С.С. Указ. соч. С. 178-179. Коган А.Н. Указ. соч.

   133  Последние Новости (Париж), 11. XI. 1921.

   134  Известия, 16. XII. 1921.

   135  Знамя, 1994, № 6. С. 142.

   136  Осоргин М.А. Указ. соч. С. 131.

   137  Известия, 25. XII. 1921. Калинин М.И. Указ. соч.

   138  Последние Новости (Париж), 22. IV. 1922.

   139  Итоги борьбы с голодом в 1921-22 г.г. Сборник статей и отчетов. М., 1922. С. 31-36. Бухман К. Указ. соч.

   140  Осоргин М.А. Указ. соч. С. 131.

   141  Воронович Н. Голод и сельскохозяйственный кризис в России. Воля России, 1924, № 14-15. С. 137-145.

   142  РГАСПИ, ф. 17, оп. 3, д. 302, л. 1; д. 327, л.. 3-4.

   143  Нансен Ф. Указ. соч. С. 106-107.

   144  Воля России, 1922, № 19. С. 12-15.

   145  РГАСПИ, ф. 2, оп. 2, д. 914, л. 1-2.

   146  В кн.: Судьбы современной интеллигенции. М., 1925. С. 24-29.

   147  Ллойд Джордж Д. Мир ли это? Л.-М., 1924. С. 199.

   148  Маслов С.С. Указ. соч. С. 51-64. Прокопович С.Н. Очерки хозяйства советской России. Берлин, 1923.

   149  РГАСПИ, ф. 2, оп. 2, д. 847, л. 1.

   150  Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 44. С. 116.

   151  РГАСПИ, ф. 17, оп. 3, д. 198, л. 2. Документы внешней политики СССР, т. IV. С. 307-312.

   152  РГАСПИ, ф. 2, оп. 1, д. 24694.

   153  Правда, 30. VIII. 1922.

   154  Вопросы истории, 1968, № 12. С. 47-58. В кн.: В.И. Ленин и ВЧК. Сборник документов (1917-1922 г.г.). М., 1987. С. 529-530.

   155  Поляков Ю.А. 1921-й: победа над голодом. М., 1975. С. 93.

   156  Последние Новости (Париж), 22.VII.1922.

   157  Калинин М.И. За эти годы. Л., 1926, кн. 1. С. 205.

   158  В кн.: Пять лет советской медицины. М., 1923. С. 121-130.

   159  Отчетный доклад Народного комиссариата здравоохранения III сессии ВЦИК Х созыва. М., 1923. С. 1-7. В кн.: Пять лет советской медицины. М., 1923. С. 41. В кн.: Народное хозяйство России за 1921-1922 г.г. Статистико-экономический ежегодник. М., 1923. С. XIII.

   160  Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 36. С. 18.

   161  Соломон Г.А. Среди красных вождей. Париж, 1930. С. 15.

   162  Поляков Ю.А. Указ. соч., с. 19, 27. В кн.: Население России в ХХ веке. В 3-х томах. М., 2000, т. 1. С. 131, 133.

«Сталин воевал по глобусу и был отравлен?»: 12 мифов об «отце народов»
5 марта 1953 года не стало советского генералиссимуса, в жизни и смерти которого до сих пор много загадок

Что в них правда, а что домыслы — об этом мы спросили Владимира Долматова — историка и публициста, издавшего в ИД «Комсомольская правда» книгу «Сталин. Главные документы». О личности Иосифа Джугашвили он говорит, опираясь лишь на архивы и свидетельства очевидцев.

Миф 1. Сталин был недоучкой.
- До 8 лет Иосиф русский язык почти не знал, но за два года выучил, - говорит Владимир Долматов, - Духовное училище в грузинском Гори окончил с похвальным листом. Был отличником на первых курсах Тифлисской семинарии. Но был исключен за революционную деятельность. В 1924-м начал собирать библиотеку. К концу его жизни она насчитывала более 20 тысяч книг. Прочитывал до 500 страниц в день.

- Почему называл семинарию местом иезуитскими?

- Сам отвечал так: «Из протеста против издевательского режима». Весь день семинаристы находились под присмотром. Но именно там Сталин сочинял стихотворения, одно из которых в 1907 году вошло в «Сборник лучших образцов грузинской словесности».

Миф 2. Сталин ненавидел церковь
- Отношение Сталина к религии менялось. 4 сентября 1943-го он трех митрополитов пригласил к себе. Начал с вопроса «какие проблемы у церкви»? Они ответили, что нужен патриарх. Что надо для этого? Собрать архиерейский собор. Сколько времени? Несколько месяцев. И много священников по тюрьмам.

Через четыре дня десятки духовных лиц прибыли в Москву — по приказу Сталина их везли самолетами, поездами, в том числе из лагерей.

- В Джугашвили проснулся христианин?

- Сталин видел вклад, который церковь вносила в победу — танковые колонны строились на церковные деньги. А первым обратился с посланием к пастве встать против врага будущий патриарх Сергий (Страгородский). Из этого послания Сталин кое-что взял и в свое обращение к народу «Братья и сестры».

- Коба верил в бога?

- Документальных ссылок нет. Но свидетели мне говорили, что Сталин спускался в кремлевские соборы и там молился. А вот «свидетельства», что он бывал у матушки Матроны Московской — это миф.

- Но Сталин же много лет боролся с церковью?

- Когда в 1922-м в Шуе коммунисты отнимали церковное имущество, в протестующих стреляли — Сталин был против жестоких мер. Но Ленин, Троцкий подключились — и зазвучало: расстрелять. Сталин присоединился. И до 1934-го вел жесткую антицерковную линию. Но в 1934-м происходит резкий перелом. Снимают с репертуара пьесу Демьяна Бедного по причине «глумления над крещением Руси», закрывают журнал «Безбожник»...

Миф 3. Сталин был антисемитом
- Ряд историков утверждают, что за конфликтом Сталин-Троцкий стоит «сталинский антисемитизм». Но напряженность между ними — разномыслие о судьбах России и война за власть. В 20-е и 30-е годы антипатии к иудеям Сталин не испытывал. В 1923 году в команде Сталина было 3 еврея, а в 1936-м 9 наркомов СССР были евреями.

- Отношение Сталина к евреям менялось?

- После войны появляется государство Израиль — во многом благодаря Сталину: повлиял наш голос в ООН. Но вот первый посол Израиля в СССР Голда Меир в Москве пришла в синагогу - и её встречали тысячи евреев. Советские фронтовики-евреи пишут заявления: пустите нас в Израиль, хотим защищать наше государство. Это Сталина шокировало: у евреев была советская родина — и вдруг возникла другая, «историческая». Он вспомнил про недавний коллаборационизм ряда народов СССР. И начал борьбу. Не с еврейским этносом — с его элитой.

- Личные причины присутствовали?

- 17-летняя дочь Сталина Светлана влюбилась в 40-летнего замужнего драматурга Алексея Каплера. Тот начинает крутить с десятиклассницей роман — об это доносят вождю. Итог - в 1943-м Каплера отправляют в Воркуту. Светлана позже напишет, что Каплер стал человеком, из-за которого отношения с отцом разладились навсегда. В 1944-м она выходит замуж за выпускника МГИМО Григория Мороза - Сталин не приветствует брак. Мороз входит в близкое окружение Соломона Михоэлса, главы Еврейского антифашистского комитета. Позже в документах следствия по делу ЕАК прозвучало, что якобы Михоэлс говорил, мол, к Сталину подобраться не удалось, брак Светланы и Мороза разорвался, нужно восстановить это. Свидетельства попадают Сталину на стол, и он скажет дочери: «сионисты подбросили и тебе твоего первого муженька». Имея ввиду браки ряда соратников.

Миф 4. Сталин изолировал Ленина
- Ленин относился к Сталину как к близкому другу. Болезнь вождя еще более сблизила их. Ленин из Горок послал записку в Политбюро: «обязать Сталина один день в неделю целиком проводить на даче». 30 мая 1922 года произошел инцидент, который вновь подчеркнул особые отношения этих людей. Ленин, страшившийся паралича, вызвал Сталина в Горки. И потребовал от него достать яд, чтобы в критический момент покончить с собой. Сталин рассказал об этом Бухарину и сестре Ильича. Вместе они ободрили больного. Слукавили, что врачи обещают выздоровление. 16 декабря 1922 года у Ленина произошел второй инсульт. Рекомендация врачей категорична – полный покой. Пленум ЦК РКП(б) возложил на Сталина «персональную ответственность за изоляцию Владимира Ильича».

- Коба ссорился с Крупской?

- Историки утверждают, что причиной конфликта Ленина со Сталиным стало письмо, которое вождь с разрешения Крупской надиктовал Троцкому. Но не эта малозначащая записка из трех строк вывести Сталина из равновесия. Взбесила его другая диктовка. Которую ему тайно передала секретарем Ленина Фотиевой: «доставить от Сталина … цианистого калия». Она заставила Сталина позвонить Крупской и под горячую руку отчитать ее за самовольное разрешение Ленину диктовок.

Миф 5. Сталин воевал «по глобусу»
- Маршал Василевский писал, что с середины войны Сталин «являлся самой сильной и колоритной фигурой стратегического командования». Про глобус сказал с трибуны Хрущев в феврале 1956-го. Оригинал этого доклада с XX съезда не сохранился, есть другой, и там слов про глобус уже нет. Зато в сталинском фонде есть оперативные карты, расчерченные рукой вождя.

- Но Москву в октябре 41-го Сталин готов был сдать немцам?

- Маршал Жуков писал, что в середине октября ему звонил Сталин с вопросом «отстоим ли Москву?» Жуков отвечал, что отстоим, но просил подкреплений, а Сталин не дал. 15 октября выходит постановление ГКО «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы», полностью написанное Сталиным: правительство, наркоматы, Генштаб эвакуировать в Куйбышев, заводы, предприятия, метро взорвать. Это можно назвать документом о сдачи Москвы.

- И 16 октября началась паника?

- Казалось, столица обречена. Закрыты магазины, остановился транспорт, заминировано более тысячи предприятий… Для эвакуации вождя и его окружения на аэродроме стоят четыре «Дугласа». За Абельмановской заставой приготовлен поезд с личной охраной Сталина. Но в ночь на 16 октября Сталин на листке бумаги пишет новое постановление ГКО, перечеркивающее предыдущее: «не прекращать движение в метро, в цехах особо важных восстановить работу…». Между двумя этими постановлениями ГКО разрыв в несколько часов. Откуда у Сталина появилась уверенность, что Москва выстоит? Ответа нет.

Миф 6. Сталин боялся Гитлера
- Нет. Гитлер и Сталин друг о друге мало высказывались. Были негативные реплики. Говорят о покушениях, которые они друг против друга «санкционировали» - но я не видел ни одного документа, где бы Сталин давал санкцию на физическое уничтожение Гитлера. И наоборот. Да, под Москву забросили «майора» Петра Таврина из рижской разведшколы «Цеппеллин» - но там речь шла об уничтожении любого из советских вождей, получись проникнуть в Кремль. И не факт что Гитлер знал в деталях про операцию.

Да, генерал НКВД Судоплатов писал про историю с Игорем Миклашевским, бывшим боксером, которого внедрили в РОА как перебежчика, чтобы он добрался до фюрера в Берлине. Но это было бессмысленно. Гитлер с Власовым-то не хотел встречаться — с какой стати он бы стал встречаться с каким-то экс-чемпионом, пусть даже по рекомендации своей любимицы, актрисы Третьего рейха Ольги Чеховой, которая Миклашевскому симпатизировала, будучи дружна с его матерью.

Миф 7. Сталин не любил самолеты и корабли
- Опасался. Возможно, на него повлияла страшная катастрофа в мае 1935-го с самым большим в мире самолетом «Максим Горький», в который врезался истребитель летчика-испытателя Благина. Сталин запретил членам политбюро летать. Сам дважды в жизни преодолел на самолете по 500 километров. В ноябре 1943-го вылетел из Баку в Тегеран на встречу с Рузвельтом и Черчиллем. И в декабре улетел обратно. В Потсдам на конференцию в 1945-м не летал, хотя его фото у трапа есть, но в Германию добирался на поезде. На юг — всегда по железной дороге. В сентябре 1933-го в Сочи в машину со Сталиным врезался грузовик, водитель которого оказался пьян. Через несколько дней вождь отправился на морскую прогулку на речном катере. Пограничников не предупредили - те начали стрелять. Катер ушел в открытое море. Начался шторм. Семь часов речное судно добиралось до Гагр. Сталин едва не погиб.

Миф 8. Сталин с женщинами был груб.
- Первую жену Като Сванидзе обожал. Но во время ее болезни (по одним данным — тиф, по другим - туберкулез) Коба был в розыске и вернулся в Тифлис за день до ее смерти. Она у него на руках умерла. Горе было огромным. На похоронах он спрыгнул в ее могилу – друзья вытаскивали его силой. А сына Якова отдал на воспитание ее родне. Когда же Сталин вернулся из очередной ссылки в 1917-м году в Петроград, остановился у старых знакомых Аллилуевых, где 16-летняя Надя влюбилась в героя-революционера. Он ей читал наизусть чеховские рассказы, затем увез ее на фронт. Она была его секретарем и его любовью. Но распишутся они лишь в 1919-м году. Говорят, что Иосиф довел Надежду до самоубийства в 1932-м, что был с ней груб... Причина, скорее, в ином. У Надежды часто болела голова, нервные приступы доводили до изнеможения. Один из них и закончился роковым выстрелом. Мария Сванидзе, сестра его первой жены, в дневнике записала, что Сталин был в таком горе, что не давал закрывать крышку гроба, приподнял голову Надежды и стал целовать.

Миф 9. Сталин из всех детей любил лишь Свету
- Своего старшего сына, Якова, воспитывавшегося у родни в Тифлисе, Сталин не видел много лет. Тот приехал в Москву в 1921–м. После школы Яков тайно от отца женился на дочери священника. А когда развелся и пытался застрелиться, Сталин обозвал сына «шантажистом». Яков окончил Московский институт инженеров транспорта, а затем по совету отца поступил на вечернее отделение Артиллерийской академии РККА. Когда попал в плен, Сталин будто бы бросил его в беде. Но в воспоминаниях Жукова есть момент, что Сталин очень переживал драму с сыном. В спецслужбах мне рассказывали, что готовились спецгруппы для освобождения Якова. Но того постоянно переводили из одного лагеря в другой.

И да, Сталин не стал менять пленного фельдмаршала Паулюса на сына. При том данных о прямом предложении об обмене я не видел. Когда в 1945-м взяли трофейные документы — там были протоколы допросов Якова и свидетельства его гибели.

К сыну Василию Сталин был строг, но справедлив. С июля 1942 года Василий сражается на фронтах Великой Отечественной. Был ранен. Во время войны несколько раз получал со стороны отца официальные взыскания по службе, понижался по должности за нарушения.

- О сыновьях, рожденных в ссылках, вспоминал?

- Писали, что в ссылке в Сольвычегодске у Сталина были отношения со вдовой Марией Кузаковой, у которой после отъезда Сталина родился сын Константин. Карьера Кузакова удалась — руководил в Минкульте управлением кинематографии, издательством «Искусство».

Интереснее история из красноярского села Курейки. Утверждают про сожительство с 14-летней Лидией Перепрыгиной, родившей Сталину сына Сашу. Но в основе всего, написанного об этом — три абзаца из записки главы КГБ Ивана Серова Никите Хрущеву в июне 1956-го. В первой части записки Серов сообщает про публикацию в журнале «Лайф» о том, что Сталин был агентом охранки - и глава КГБ доказывает, что это фальшивка. Потом сообщает о документах из красноярского архива о ссылке Сталина. И в конце пишет, что состоялся «разговор по Перепрыгиным». А несколько лет назад в архивах я наткнулся на письмо секретаря ЦК партии Аристова — Хрущеву, который пишет, что в 1946-м, когда он был первым секретарем Красноярского обкома, к нему обратился помощник Сталина Поскребышев. Просил разузнать — как там Перепрыгины. И Аристов послал в Курейку инструктора Сиротенко. Тот разузнал - про историю сожительства. А Сталину доложили, что живы-здоровы.

Мне кажется, эту историю сочинили в 1956-м Аристов, который курировал КГБ, глава КГБ Серов и Хрущев.

Миф 10. Сталин опасался врачей
- Он часто выезжал в санатории в Сочи. Но когда умер — осталось лишь три дела, связанных с его болезнями. И всего три кардиограммы, причем две - 1953-го. И это при нескольких инсультах! Есть провалы в несколько лет, когда отсутствуют документы о наблюдении врачей и постановке диагнозов Сталину. Аппендицит, например, ему удалял еще в начале 20-х хирург Розанов - он продержался рядом со Сталиным до конца 30-х.

- Здоровье Сталина не богатырское?

- Сердце было изношенным. Нагрузки огромные. Поездки на курорты лечение не заменяли. Последняя поездка на юг — в 1952-м. После этого он сидел на партийном съезде — и было видно, несколько он уставший. Вид отрешенный. Доклад отдал Маленкову. Сам выступил лишь с заключительным словом – уложился в 7 минут. 16 октября подал заявление об отставке, это была четвертая такая просьба (в 20-е годы было три).

Миф 11. Сталина убили.
- Кому это было выгодно? Не Берии - Сталин собирался объединить МВД и МГБ и поставить Берию во главе. Хрущеву? По его воспоминаниям, 28 февраля Сталин будто бы собрал ближний круг в Кремле - посмотреть фильм. Потом поехали на дачу, где якобы ели и пили до утра. Но в журнале посещений Сталина в Кремле нет отметок о визите гостей 28 февраля, как и того, что сам вождь там был. Его заказ в меню на ужин: паровые картофельные котлетки, суп, сок и простокваша - гостей явно не ждал. 1 марта в кабинете Сталина весь день - никакого движения. Почему никто из охраны не потревожил «хозяина»? Она подчинялась главе МГБ Игнатьеву - в его же подчинении была и «лаборатория Х», изучавшая воздействия ядов на человека. Лишь вечером, когда фельдъегерь приехал с почтой, охранники вошли к Сталину и увидели его лежащим на полу. Положили на диван. И только утром 2 марта (!) приезжают врачи. Диагностировали паралич и инсульт. Смерть зафиксировали 5 марта в 21.50.

- В журнале истории болезни Сталина есть правки?

- В расшифровке ЭКГ сказано, что изменения миокарда произошли не в передней, как следовало, а в задней стенке желудочка. Светила медицины так не ошибаются. Вождь умер вечером, а вскрытие тела началось уже в 4 утра. И не в специальной лаборатории Мавзолея, как полагалось, а в неприспособленном помещении. Зачем спешили, акт вскрытия несколько раз перепечатывали? Из-за нестыковок и возникла версия с отравлением. Но официальная версия — инсульт.

Миф 12. Сталин хотел остановить репрессии
- Массовой реабилитации при нем не было. Но в 1938-м пошел вал жалоб от бывших военных, 38 тысяч дел были рассмотрены и тысячи вышли на свободу, им вернули звания. Но главная загадка Сталина - большой террор 1937 и 1938 годов. Объяснение, что он одним махом решил избавиться от врагов — не работает.

- Но он твердил о врагах?!

- Февральско-мартовский пленум 1937 года, нарком НКВД Ежов выступает с докладом о том, что враги пробрались в советский и партийный аппарат. О массовых репрессиях в марте-апреле речи нет. Документов таких - нет. В мае - «заговор Тухачевского» ( вообще-то заговор против Ворошилова был). 1 июля Сталин пишет постановление «Об антисоветских элементах». Две группы — одну к расстрелу, вторую — в лагеря. Рассылают постановление по обкомам партии - чтоб те представили свои списки. В обкомах пишут наобум: расстрелять и посадить столько-то. Через две-три недели они же пишут «пересмотреть лимиты». В сторону увеличения. Ни один не написал «уменьшить». Вот здесь и начинается большой террор. Потому будет третья, четвертая волны. По национальным вопросам — поляков, японцев, немцев. При том известно, что Сталин следил лишь за «расстрельными» списками в высшем партаппарате. Страха постоянных заговоров у него не было - он хотел расправиться с 42 тысячами «партзаговорщиков» из высшего и среднего звена. То, что происходило с кулацким элементом и другими — отдал местным властям. И волны репрессий прокатились в один год, и исполнитель один — НКВД.

Во власти Сталина было остановить молох еще в декабре 1937-го, но нет ответа — почему он не сделал этого.

Маски фатальной болезни

Известие о внезапной смерти Свердлова, наступившей 16 марта 1919 года в 16 часов 55 минут, ошеломило соратников, ибо до этого рокового дня председатель ВЦИК отличался несокрушимым, казалось бы, здоровьем. В начале октября 1918 года он перенес, как будто, легкое простудное заболевание, но с тех пор спал не больше пяти часов в сутки, зимой щеголял в легком пальто и от предложения отдохнуть отмахивался со словами: «Пустое… Вы же знаете, что я не устаю и не болею…».38 В необычайной крепости его духа и тела никто не сомневался с тех пор, как в 1911 году он собрался бежать из Нарымского края в сентябре, когда сибирские реки уже покрывались салом. Вертлявая лодка перевернулась, и Свердлова, успевшего ухватиться за ее борт, пронесло в ледяной воде Оби около трех верст, но стоило местным рыбакам вытащить его на берег и отогреть у костра, как к нему вернулись привычная бодрость и отменное самочувствие.39

Вечером 16 марта тело покойного забальзамировали и перевезли в Колонный зал Дома Союзов, а члены ЦК РКП(б) обсудили неожиданно возникшие проблемы государственного управления и пришли к соглашению о необходимости радикально изменить («переорганизовать») деятельность ВЦИК.40 Утром 17 марта ЦК РКП(б) собрался вновь, дабы «вырешить способ увековечения» Свердлова и утвердить церемониалы намеченных на завтрашний день и похорон, и очередного партийного съезда. Без особых дебатов сподвижники постановили: назвать Театральную площадь именем Свердлова и украсить ее памятником почившему, ассигновав для этого один миллион рублей; отменить завтра все концерты, театральные и цирковые представления и даже митинги в честь Парижской коммуны; поручить Зиновьеву прочитать на съезде доклад по организационным вопросам, а Новгородцевой, вдове усопшего, подготовить и передать ему и Ленину соответствующие материалы.41

Пасмурным днем 18 марта председателя ВЦИК похоронили на Кремлевском погосте. Вожди разного ранга произнесли по этому поводу ритуальные бессодержательные речи. Ленин констатировал «практическую трезвость и практическую умелость» покойного, не высказав ни сожаления о его кончине, ни сочувствия вдове.42 Зато редактор газеты «Беднота» Л.С. Сосновский не забыл похвалить Новгородцеву: «Ей было некогда, она работала над подготовкой восьмого съезда партии, и только минутами, урывками, между делом она могла отдаться естественной скорби о том, кто был ей дорог как учитель, товарищ, друг и муж».43

Неубедительной получилась и демонстрация печали в прессе. Центральные газеты старались по обязанности горевать, но, отвлекаясь на врагов и контрреволюционеров, сбивались по привычке на брань. Военная же печать изыскала возможность для лаконичного сухого сообщения о «безвременной кончине» главы государства лишь на второй день после его захоронения.44

Через сутки после поминальных хлопот в Кремле прослышали о бедственном положении семьи покойного. Так, в частности, у его отца реквизировали почему-то мастерскую по изготовлению печатей, на устройство которой он израсходовал 60 тысяч рублей (откуда он взял эти деньги, вождей не заинтересовало). На специальном заседании ЦК РКП(б) 20 марта было решено в коллизии с отцом Свердлова разобраться в рабочем порядке, а семье помочь материально: из фондов ЦК и ВЦИК выделить единовременно пять тысяч рублей, а затем выдавать ежемесячно по две тысячи рублей на каждого ребенка до его совершеннолетия.45

Тем времени с мест стали поступать в правительство единичные однотипные отклики на смерть председателя ВЦИК: «Он умер, но его идеи живы»; «хоть старая гвардия редеет, мы их дело докончим»; «в ответ на преждевременную кончину лучшего сотрудника всемирной революции сомкнем свои ряды железными кольцами».46 Отдельные корреспонденты украшали свои напыщенные послания выражением сочувствия Ленину и Троцкому. Диссонансом звучало лишь донесение одного большевика, уведомлявшего редакцию газеты «Правда» о возмутительных пересудах московских обывателей. Не понимая, почему тело председателя ВЦИК предано земле без вскрытия, они подозревали, что его отравили. Тягостные сомнения одолевали и самого автора этого письма, из-за чего он обращался к редакции с вопросом: «А кто может поручиться за то, что врагами трудового народа не распространяются злоумышленно тифозные и другие микробы среди рабочего класса?».47

Скоропостижная смерть Свердлова в возрасте 33 лет не могла не возбудить множество недостоверных слухов и толкований. Их разноречивость усугублялась прежде всего в связи с погребением умершего без проведения патологоанатомического исследования.

Эмигранты считали, что он скончался не то от тифа, не то «от руки рабочего».48 Если для первой версии имелись хотя бы основания в виде небывалой эпидемии сыпного и возвратного тифов, опустошавших Москву в марте 1919 года, но не проникших за Кремлевские стены, то вторая гипотеза представляла собой лишь слегка просветленный временем домысел, бессильное стремление выдать желаемое за действительное. Впрочем, у легенды об убийстве Свердлова то ли на городском митинге, то ли на одном из московских заводов была все-таки своеобразная корневая система. Ровно год назад революционные моряки, возглавляемые наркомом по морским делам П.Е. Дыбенко, безуспешно покушались на жизнь председателя ВЦИК, что послужило причиной специального заседания коллегии ВЧК 21 марта 1918 года.49 Обиженный на чекистов Дыбенко обращался затем в инстанции, требуя привлечь Свердлова к суду «за превышение власти», но наркомат юстиции оставил это заявление без удовлетворения.50

Большевики с долголетним тюремным стажем предпочитали апокрифическую фабулу легочного туберкулеза, полагая, очевидно, неприличным для покойного, к тому же курившего давно, много и с удовольствием, не приобрести грудную болезнь после всех его арестов и ссылок. Отсутствие медицинского образования отнюдь не помешало бывшим сокамерникам председателя ВЦИК обнаружить у него «все признаки туберкулеза» аж в 1907 году, а через 12 лет восклицать: «Его стальную грудь давно подтачивал скрытый недуг».51

Несовершенство этой аргументации не смогло исправить и обращение к медицинской документации прошлого. В первой половине 1911 года некий полицейский врач отметил у арестованного Свердлова деформацию грудной клетки вследствие перенесенного в детстве рахита (так называемую куриную грудь). Сопоставив этот изъян с жалобами заключенного на кашель, кровохарканье и потливость по ночам, он высказался в пользу легочного туберкулеза (спустя много лет советские фтизиатры предложили для подобных ситуаций достаточно точную формулировку: «Маленькая чахотка — полезная находка»). По завершении врачебного осмотра Свердлов написал прошение о замене ссылки в Сибирь разрешением выехать за границу для лечения.52 Получив отказ, пламенный революционер напрочь забыл о кашле и кровохарканье, в том же году проплавал в замерзающей Оби около двух часов, даже не простудившись, и с тех пор не видел необходимости обращаться за медицинской помощью (как говорил незабвенный Чичиков, «зацепил, поволок, сорвалось, не спрашивай»).

Помимо традиционного для настоящего большевика туберкулеза, среди сподвижников покойного неплохо котировался еще один рутинный в те годы, хоть и совсем косноязычный, диагноз: застудился, дескать, Свердлов 7 марта в Орле и вскоре «сломался» из-за истощения и переутомления. Не сломался, а «сгорел на работе по строительству партии и государства», внес поправку И.В. Сталин. Да, сгорел, но от воспаления легких, уточнил бывший «левый коммунист», а затем несгибаемый сталинский клеврет Е.М. Ярославский.53

В пятницу 7 марта поезд председателя ВЦИК прибыл в Орел из Харькова к обеду. Чтобы потрафить начальнику державы, местные власти объявили в тот день праздник по случаю основания Коминтерна и собрали митинг в железнодорожных мастерских. Свердлов отрядил туда агитаторов, потом, не утерпев, забежал сам, пробасил короткую зажигательную речь и вернулся в свой вагон охрипшим.54 К вечеру 8 марта он приехал в Москву и, несмотря на недомогание, провел совещание Президиума ВЦИК и подписал «Положение об особых отрядах при ВЧК».55 С этого дня его уже не отпускала лихорадка с повышением температуры тела до 39-400С. И все-таки утром 9 марта он, как всегда, занимался делами в своем служебном кабинете, а вечером заседал то в Совнаркоме, то в Президиуме ВЦИК.56

В ночь на 10 марта Новгородцева проинформировала Ленина о болезни мужа, заодно переслав вождю, как припоминала она впоследствии, несколько документов, с которыми председатель ВЦИК хотел срочно ознакомить председателя Совнаркома. В действительности, как следовало из ее сопроводительной записки, речь шла лишь об одной важной бумаге, составленной Г.Д. Заксом — заведующим отделом ВЧК по борьбе с должностными преступлениями, то есть, по сути, начальником службы внутренней безопасности. Поскольку копии у Свердлова не осталось, она просила вождя возвратить письмо (скорее всего рапорт) Закса председателю ВЦИК.57 Неизвестно, какие сведения содержались в этом документе, не сохранившемся в личном фонде Свердлова, и как отреагировал на них вождь. Не исключено, что его внимание временно переключилось на другие проблемы, так как 10 марта в Петрограде умер от сыпного тифа муж его старшей сестры М.Т. Елизаров; 11 марта вождь отправился на похороны зятя и только утром 14 марта вновь очутился в Москве.58

Между тем к Свердлову пригласили Гетье, и больной начал выполнять какие-то врачебные рекомендации, не выпуская из рук тяжелый штурвал государственной власти. Он просматривал поступающие телеграммы, подписывал постановления ВЦИК, а 12 марта провел заседание Оргбюро, на котором решил мимоходом вопросы «перераспределения» сотрудников ВЧК.59 Самочувствие его, однако, не улучшалось, и 14 марта Пленум ЦК РКП(б) постановил: на период предстоящего съезда и болезни Свердлова «усилить» Бюро ЦК партии Г.Я. Сокольниковым и Е.Д. Стасовой.60

В субботу 15 марта Свердлов разговаривал по телефону с Лениным и даже обещал вождю скоро поправиться, потом присутствовал на заседании Президиума ВЦИК, а ночью, по словам секретаря ВЦИК В.А. Аванесова, участвовал в работе Совнаркома.61 Его по-прежнему трепала лихорадка, но уложить его в постель удалось лишь после того, как температура тела повысилась до 400С. Тем не менее воспалительный процесс в легких 15 марта как будто не определялся. Родственники и соратники, толпившиеся в квартире, надеялись на скорое выздоровление Свердлова, но утром 16 марта их поразило необычное возбуждение больного. Он непрестанного твердил что-то о наступающем съезде партии, укорял «левых коммунистов», якобы укравших у него какие-то резолюции, и просил поискать эти бумаги под его кроватью. Аванесов и жена больного расценили его поведение как проявление бреда и галлюцинаций.62

За полчаса до смерти Свердлова посетил Ленин. О чем они говорили, окружающие то ли не услышали, то ли не хотели вспоминать. Аванесову показалось, что больной скончался через четверть часа после того, как вождь покинул квартиру председателя ВЦИК; по словам Бонч-Бруевича, Свердлов сначала что-то объяснял Ленину, потом затих, сжал его руку и умер.63 Хоть мемуары Бонч-Бруевича никогда не заслуживали доверия, на этот раз он, похоже, лишнего не примыслил, так как Ленин, расставшись с председателем ВЦИК и зайдя в свой кабинет, сразу же уведомил по телефону Троцкого о кончине соправителя.64

На следующий день лишь одна московская газета, выходившая небольшим тиражом, опубликовала официальное медицинское сообщение о смерти Свердлова. Во вторник 18 марта только одна «Петроградская правда» перепечатала это заключение:

«Яков Михайлович Свердлов заболел 7 марта, простудившись на митинге в Орле. Первые дни, хотя температура доходила временами до 400, кроме катара верхних дыхательных путей — насморка, кашля и легкой ангины, — ничего не отмечалось, и общее состояние было вполне удовлетворительно, так что все внушало надежду на то, что дело ограничится простой инфлюэнцей. Но в ночь с 10 на 11 марта температура, начавшая уже опускаться, вновь поднялась до 40,30, и на следующее утро появился воспалительный фокус в правом легком. Начиная с этого дня, болезнь приняла очень тяжелое течение: воспаление, быстро распространяясь, заняло всю нижнюю и часть верхней доли правого легкого, а затем перешло на левое легкое, постепенно занимая все большую и большую поверхность. Одновременно с развитием воспаления стали быстро падать силы больного, появились бред, сопровождающийся галлюцинациями, беспокойное состояние, бессонница, и болезнь приняла форму тяжелого геморрагического воспаления легких, или так называемой испанской болезни. 14 марта сердце, все время работавшее вполне удовлетворительно, начало слабеть: пульс стал слабее и чаще, дыхание участилось, появилась синюха губ и ногтей. Пущенный в ход весь арсенал сердечных средств мало достигал цели, улучшая лишь на короткое время сердечную деятельность, и 16 марта в 4 часа 55 минут дня Яков Михайлович скончался при явлениях паралича дыхательных центров и слабости сердца.

Главный доктор Солдатёнковской больницы Ф.А.Гетье».65

Испанской болезнью, или просто испанкой, именовали в те годы гриппозную эпидемию. Вспыхнув в Испании весной 1918 года, пандемия гриппа с клинической картиной, напоминающей легочную чуму или поражение боевыми отравляющими веществами типа фосгена, переместилась к лету в Центральную Европу, а осенью достигла Украины и России. Невзгоды и лишения военного коммунизма превратили испанку в подлинное стихийное бедствие. Зимой 1919 года эпидемия испанки в Москве пошла на убыль, словно вытесняемая другими инфекциями. С марта 1919 года в столице бушевали натуральная оспа и сыпной тиф; испанкой же болели единицы преимущественно в Лефортове, на Пречистенке и в селе Богородском.66

Свой грипп Свердлов подхватил, вероятно, в Орле, но это — чуть ли не единственное положение официального медицинского сообщения, не вызывающее особых сомнений. В остальном же информация Гетье, напечатанная так, чтобы она стала известной минимальному кругу читателей, порождала множество вопросов.

Согласно мемуарам Новгородцевой, к заболевшему Свердлову пригласили двух «крупнейших специалистов»; их фамилии она не назвала. Гетье, в свою очередь, ни словом не обмолвился о втором враче ни в своих записках, ни в официальном заключении о смерти председателя ВЦИК. По воспоминаниям одного из сподвижников покойного, его лечением занимался только Гетье.67 Второй «крупнейший специалист» существовал, должно быть, лишь в воображении Новгородцевой. Почему же тогда неизменно осторожный Гетье нарушил врачебные традиции и ни разу не собрал консилиум у постели умирающего председателя ВЦИК? Или ему по высшим конспиративным соображениям запретили советоваться с коллегами?

Еще в сентябре 1918 года по указанию Ленина в Кремле «организовали» некое подобие стационара с амбулаторией для руководящих партийных кадров. В феврале 1919 года Свердлов и Ленин распорядились о создании санитарного управления Кремля, а 11 марта того же года на заседании Малого Совнаркома обсуждался вопрос о передаче Кремлевской амбулатории и приемного покоя при ней в ведение управления делами Совнаркома.68 Почему же крайне осмотрительный Гетье пошел на ничем не аргументированный риск лечения своего пациента на дому и не настоял на его переводе если не к себе в Солдатёнковскую больницу, то хотя бы приемный покой при Кремлевской амбулатории? Или высокие инстанции сочли нецелесообразной госпитализацию погибающего председателя ВЦИК?

Соответственно официальному медицинскому заключению, массивная гриппозная пневмония с вовлечением в патологический процесс почти всего правого, а затем и левого легкого выявилась у больного не то 11, не то 12 марта. Столь обширное воспаление легких не могло не сопровождаться очень тяжелой одышкой, а в связи с гриппозным характером поражения — еще и кровохарканьем. Как же удалось больному с такой одышкой и кровохарканьем вести заседания то Оргбюро, то Президиума ВЦИК, да к тому же участвовать в работе Совнаркома поздним вечером 15 марта? Как он вообще сумел выбраться из постели? И на каком основании у окружающих, по рассказу Аванесова, сложилось впечатление, будто 15 марта воспалительный процесс в легких не определялся? Не имея медицинского образования, они могли ориентироваться только на мнение лечащего врача. Неужели Гетье не распознал пневмонию за сутки до смерти больного? Или он поставил диагноз своевременно, но продолжал обнадеживать близких и соратников умирающего до последнего дня?

Из того же официального врачебного заключения, составленного Гетье, следовало, что бред и галлюцинации возникли у больного одновременно с развитием легочной патологии, а 14 марта наступило фактически преагональное состояние. Но агонизирующий больной с грубыми психическими расстройствами не мог заниматься государственными делами, готовить резолюции к партийному съезду, подписывать новые декреты и беседовать с вождем мирового пролетариата. В таком случае напрашивается вывод: Свердлов, вполне возможно, действительно болел испанкой, но причину его смерти Гетье утаил.

Двуликий вождь

Последнее свидание председателя Совнаркома и председателя ВЦИК соратников скорее удивило, чем растрогало, ибо эта встреча плохо вязалась с характером вождя мирового пролетариата. Древняя заповедь любви к ближнему всегда оставалась для Ленина такой же тарабарщиной, как, например, пиктография ацтеков или шумерская клинопись, и даже единоверцев он рассматривал по сути лишь как средство достижения своих целей. Его харизме, составленной из неукротимой воли, всесокрушающей энергии и фанатичной веры в социальную утопию и собственное предназначение, соответствовали высокомерное презрение, рациональная злоба и леденящая ненависть ко всем инакомыслящим и, тем более, противодействующим его установкам, но никак не жалость, сострадание и терпимость к людям.

Мысль о своей исторической миссии запала ему в голову в бесконечно далекой юности и тогда же кристаллизовалась в пожизненную фиксированную идею. «Поражает то, — писал в 1933 году Зиновьев, — что уже 25-летний Ленин чувствует себя вождем (в лучшем смысле слова) рабочего класса и партии».69 Какое содержание вкладывал Зиновьев в свое определение вождей в лучшем и худшем смысле слова, не выяснить, видимо, никогда, что, впрочем, особого значения не имеет, — гораздо важнее его констатация ленинских притязаний, слегка напоминающих стойкие идеи величия.

Социал-демократов первого призыва шокировали, однако, свойственные еще и не Ленину вовсе, а Владимиру Ульянову резкость, грубость, аскетическая потребность в бичевании окружающих, «невыносимо плебейские» издевки над оппонентами, пренебрежение к различным проявлениям человеческого духа и творчества и постоянная готовность охаивать «мещанское» искусство и «буржуазную» философию. Особенно неприятное впечатление производили его монологи. Его мысли, облицованные гранитными плитами марксистских догм, текли ручьями холодной политической жестокости и отвлеченной социальной ненависти, одновременно интеллектуальной и брутальной.70

Он и сам не заметил, как украл у себя молодость и в свои 23-25 лет стал выглядеть на все 40: серое поблекшее лицо, желтенькая бородка, хитроватые кабаньи глазки, исподлобья буравящие собеседника, плешивый череп со скудной растительностью на висках. Однажды в эмиграции совсем еще несмышленая дочь старого большевика П.Н.Лепешинского ошеломила Ленина вопросом: «Почему это, дядя Ильич, у всех человеков одно лицо, а у тебя два: одно спереди, другое сзади?». Вождь принужденно рассмеялся, смущенные соратники после некоторого раздумья постановили: считать неуместную реплику ребенка, принявшего лысину вождя за его второе лицо, проявлением младенческой непосредственности.71

Образ вождя нередко ассоциировался у современников с наружностью не то заурядного торговца из какой-нибудь северной губернии, не то просто приказчика мучного лабаза.72 Да только товар его был, как выражались позднее, судьбоносный, а товарищи отличались авантюризмом окраинных подростков. В предреволюционном пространстве он сосуществовал с ними не душа в душу, а «голова в голову», так как обнаружить у него душу никому не удавалось. Кардинальную особенность его натуры четко определил А.А. Богданов — человек, слишком хорошо знакомый с Лениным, — еще в 1914 году: «Кроме беспринципности в выборе средств, у него есть более глубокая черта расхождения с новой культурой. Это его авторитаризм. Я говорю не просто о грубой властности характера — недостатке, который может быть уравновешен и исправлен влиянием товарищеской среды. Я имею в виду самый способ мышления».73 Не случайно, наверное, В.И. Засулич, стрелявшая в петербургского градоначальника Ф.Ф. Трепова в 1878 году, когда банальный детский вздор будущего вождя еще не выходил за пределы семейного круга, испытывала к Ленину антипатию, граничащую с физическим отвращением.74

Неприязнь выдающейся революционерки его, должно быть, задевала. Однако вождь постепенно приучился контролировать свои реакции и прятать от окружающих свои чувства. Такая выдержка объяснялась, по мнению его младшей сестры, интересами дела, доминирующими в сознании вождя: «Он очень хорошо умел скрывать, не выявлять отношения к людям, когда считал это почему-то более целесообразным. Я помню, как он скрывался в своей комнате, закрывал за собой дверь, когда в нашей квартире появлялся один служащий ВЦИКа, которого он не переваривал. Он точно боялся встретиться с ним, боялся, что ему не удастся сдержать себя и его действительное отношение к этому человеку проявится в резкой форме. <…> Дело было для него на первом плане, личное он умел подчинять интересам дела, и никогда это личное не выпирало и не превалировало у него».75

Ленин никогда не забывал, что он — вождь, поэтому все человеческое было ему чуждо. Любой индивид имел для него лишь утилитарную ценность, так что погибающий сподвижник представлял собою всего лишь ветхое казенное имущество, подлежащее списанию и замене. Любая, пусть даже паршивая, но еще подвижная собака всегда была для вождя полезнее мертвого льва. К тому же председатель ВЦИК походил не столько на царя зверей, сколько на камышового кота в засаде. Оснований же для такого рода ассоциаций за последние полгода вождь мирового пролетариата накопил предостаточно.

Облик соперника

В разночастотном шуме экстремальных событий, захлестнувших страну весной 1918 года, неслышно и неприметно, как бы сама собой произошла неожиданная мутация партийно-государственной карьеры Свердлова, фактически разделившего с Лениным бразды правления. Большевики по-прежнему поклонялись председателю Совнаркома как мастеру политических схем, но с чисто деловыми вопросами предпочитали обращаться к председателю ВЦИК — «знатоку организационной арифметики».76 Да и сам Ленин при практических затруднениях нередко предлагал соратникам «столковаться» со Свердловым. После внезапной кончины председателя ВЦИК эти непривычные для недавних подпольщиков взаимоотношения двух вождей нашли отражение в траурных откровениях Луначарского: «Товарищ Ленин настолько ценил покойного Свердлова, что не предпринимал ни одной решительной меры, не посоветовавшись с ним. Даже в экстренных случаях…».77

Уже в середине апреля 1918 года московские большевики уведомили Петроградское бюро ЦК РКП(б), что «существование ЦК тяготит Ленина», а ВЦИК «стал фикцией, не собирается и его мнений никто не запрашивает».78 В марте 1919 года это положение подтвердили делегаты VIII съезда партии.79

Действительно, к лету 1918 года вся верховная власть в стране сосредоточилась в руках Ленина и Свердлова, а так называемое коллективное руководство государством и партией свелось фактически к единоличным указаниям того или другого повелителя. Однако Ленин облекал, как правило, собственные решения в форму постановлений Совнаркома, тогда как Свердлов, повсюду таскавший с собою портфель с бланками и печатями ВЦИК и ЦК РКП(б), сам писал свои распоряжения на том или ином бланке и сам же скреплял их соответствующей печатью.80 Какие-либо признаки соперничества между соправителями не бросались в глаза сподвижникам, и только Троцкий отметил впоследствии определенные «трения» между Лениным и Свердловым, пытавшимся придать Президиуму ВЦИК «политическое значение».81

Первую искру для разжигания ленинской подозрительности председатель ВЦИК высек 30 августа 1918 года, когда вождя мирового пролетариата доставили в Кремль с двумя огнестрельными ранениями и большевики не знали, дотянет ли он до утра. В тот вечер Свердлов не примчался к раненому со словами соболезнования, а поторопился занять ленинский кабинет. Там он провел всю ночь, за исключением краткой инспекционной поездки на Лубянку к Петерсу; там он принимал сводки врачей, дежуривших около раненого; оттуда же периодически сообщал Зиновьеву в Смольный, что роковой конец пока откладывается.82 Присущая Свердлову невозмутимость ночью его покинула, и с каждым телефонным звонком в Петроград его бас вибрировал все более взволнованно.83

К утру 31 августа он подавил ночное возбуждение, поручил самому себе временно исполнять обязанности председателя Совнаркома и предстал перед соратниками в своей стандартной форме — бодрым, собранным и непреклонным. Таким и хотели видеть хозяина растерзанной страны ее наркомы, обученные совещаться подолгу, но самостоятельных решений не принимать. Под новым руководством заседания Совнаркома покатились по привычному графику, о чем Свердлов не преминул уведомить Бонч-Бруевича: «Вот, и без Владимира Ильича мы все-таки справляемся».84

Ежедневно с 31 августа по 5 сентября председатель ВЦИК несколько часов проводил в ленинском кабинете: разбирал бумаги вождя, вникал в его корреспонденцию, готовил необходимые указания.85 По утверждению коменданта Кремля П.Д. Малькова, «никогда до этого, никогда после этого, ни при жизни Ленина, ни после его смерти, ни один человек, кроме Свердлова, в кабинете Ленина не работал».86 Только 6 сентября вождь мирового пролетариата сумел заново водвориться в собственном кабинете. Столь беззастенчивое вмешательство в тайны своей переписки и, вполне вероятно, в какие-то иные секреты Ленин не мог ни забыть, ни простить.

Вождь всегда отличался поразительной скрытностью. Теперь же, во всяком случае пока продолжалось расследование всех обстоятельств покушения на его жизнь, он стал еще более сдержанным по отношению к сподвижникам и, прежде всего, к соправителю, бесцеремонно содравшему ставни с наглухо закрытых окон его внутреннего распорядка. В первой половине сентября к раненому вождю, по словам Малькова, никого не пускали, в том числе Свердлова; приступив к делам, Ленин пригласил к себе, в первую очередь, не председателя ВЦИК, а коменданта Кремля.87 Можно не сомневаться, что тот выложил Ленину все подробности о роли Петерса и Свердлова в судьбе Фанни Каплан, необъяснимый расстрел которой, обрывающий чуть ли не самую важную нить только что начатого следствия, должен был еще более насторожить вождя.

Той же осенью 1918 года вождь мирового пролетариата получил новый набор негативных впечатлений. Только успел он обосноваться в своей подмосковной резиденции Горки, куда прибыл 25 сентября для непродолжительного отдыха, как 27 сентября Свердлов прислал фельдъегеря за ключами от ленинской квартиры в связи с возникшей вдруг необходимостью исправить в ней электропроводку.88 Заодно председатель ВЦИК растолковал Малькову, настолько полезен свежий осенний воздух для полноценной поправки вождя. Когда комендант Кремля уловил лечебную важность дачной атмосферы, Свердлов поручил ему максимально затянуть мелкий ремонт в ленинской квартире, а самого вождя укрыть за городом так тщательно, чтобы даже члены ЦК партии не догадались, где он находится. Такую секретность (в сущности неполную изоляцию вождя) Мальков комментировал впоследствии просто: «Эсеры продолжали, так сказать, охотиться за Владимиром Ильичом, по этому поводу имелись документы в ЧК».89

Практически здоровому вождю не довелось даже, несмотря на его просьбы, 3 октября выступить перед единомышленниками с небольшой речью о революционном брожении в Германии, — под предлогом его болезни Свердлов отказался выслать за ним автомобиль.90 Вечером 3 октября, когда столь значимое для вождя собрание окончилось, Свердлов продиктовал своей жене несколько слов для Ленина: «Не могу сам писать, потому что испанка опять уложила в постель».91 Неизвестно, заболел ли он на самом деле или предпринял всего лишь своеобразную попытку самооправдания, разыгрывая тяжкий недуг. Через три дня Свердлов уже сам написал Ленину: «Хворает у нас публика основательно. При таких условиях необходимо Вам возможно дольше задержаться на даче».92

В целях оптимальной конспирации ленинской резиденции охранявшим ее латышским стрелкам строго наказали не подпускать вождя к телефону. Судя по бесхитростным воспоминаниям одного из бывших телохранителей, стража исполняла это изустное распоряжение спустя рукава: «Однажды поздно вечером, когда я дежурил у телефона, в комнатку вошел Ленин и попросил разрешения поговорить по телефону. Хотя это ему и было запрещено, я не возражал. Ленин, насколько я понял, говорил с председателем Московского губернского Совета. Он корректировал проект постановления Совета по крестьянскому вопросу, рекомендовал кое-где дополнить его, изменить некоторые выражения. Окончив разговор, Ленин поблагодарил меня за разрешение и, улыбаясь, добавил: «Не так уж много я нагрешил, ничего плохого не сказал!». Пожелав спокойной ночи, он вышел».93

Жесткому контролю подверглись и редкие, обычно короткие, визиты к Ленину наиболее ответственных товарищей. Когда Свердлов привозил того или иного соратника в Горки, слегка осунувшийся вождь охотно беседовал о политике и демонстративно пропускал мимо ушей все вопросы о недавнем покушении и своем нынешнем самочувствии.94 Подчеркнутое нежелание Ленина обсуждать эти темы, особенно в присутствии Свердлова, выходило за рамки присущей ему скрытности, но лишь однажды раздражение вождя проявилось открыто. В последний день опостылевшего трехнедельного отпуска он излил свою досаду на голову коменданта Кремля: «Дипломат вы, товарищ Мальков, никудышный! Ремонт в Кремле уже два дня как закончен, я это выяснил… Завтра же я возвращаюсь в Москву и приступаю к работе. Да, да. Завтра. Передайте, между прочим, об этом Якову Михайловичу. Я ведь знаю, кто вас инструктирует».95

В последующие пять месяцев Свердлов все более настойчиво тянул на себя тогу диктатора. Сухость и немногословие председателя ВЦИК лишь оттеняли его властные претензии и способствовали повышению его авторитета среди соратников. В нем видели бесспорного лидера, человека точного политического расчета, «организатора, передвигающего шахматные фигуры на доске партии».96 Он пользовался безоговорочной поддержкой мощного клана уральских большевиков; легкий холодок в их отношении к нему после Брестского мира бесследно растаял после расстрела царской семьи.97 В ноябре 1918 года боевые товарищи обсуждали с ним не совсем уместный в то время, но очень волновавший их вопрос: кто заменит Ленина? Свердлов отвечал осторожно: «Дело это весьма трудное. Ильича сможет заменить только коллектив нашей партии, а лиц, ему равных, мы не найдем. Вся штука теперь в том, чтобы партия была едина. Твердое ядро имеется, значит, оно и будет руководить».98

27 февраля 2019, 15:25 Наука
Сталин отравил? Почему умерла Крупская
80 лет назад скончалась вдова Ленина Надежда Крупская

80 лет назад от воспаления брюшины в результате тромба кишечника скончалась вдова Владимира Ленина, старейший член коммунистической партии и замнаркома просвещения РСФСР Надежда Крупская. Ходили слухи о том, что она была отравлена по приказу Иосифа Сталина, враждовавшего с ней с начала 1920-х.
Рано утром 27 февраля 1939 года скончалась Надежда Крупская – дворянка, революционерка, знаменитый общественный деятель, лишь накануне отметившая свое 70-летие. Трагическое совпадение спровоцировало в СССР волну слухов о ее отравлении по приказу Иосифа Сталина. Якобы на праздновании дня рождения она ела торт, присланный лидером государства.
Эта версия представляется не слишком состоятельной ввиду того, что этим же угощением лакомились приглашенные на юбилей в санаторий «Архангельское» ближайшие друзья: ученый-энергетик Глеб Кржижановский с супругой Зинаидой, младший брат Ленина Дмитрий Ульянов, сослуживец по Народному комиссариату просвещения Феликс Кон и другие. Никто из них на недомогание не жаловался.

Однако особенности эпохи способствовали распространению домыслов.
В СССР активно шла прекрасно осознаваемая всеми близкими к власти чистка представителей «ленинской гвардии».
В тот день, когда Крупская гуляла на банкете в западном Подмосковье, к югу от столицы, на полигоне «Коммунарка», были расстреляны бывший 1-й секретарь ЦК Компартии Украинской ССР Станислав Косиор и герой Гражданской войны, командарм 1-го ранга Иван Федько. Его пожилая коммунистка, кстати говоря, неплохо знала – в 1937-м оба избрались депутатами Верховного Совета первого созыва.
Ряд исследователей не сомневается, что и сестра Ленина Мария Ульянова умерла 12 июня 1937 года не своей смертью. А спустя несколько месяцев после ее кончины комендатура Кремля очень настойчиво пыталась вручить Крупской молоко, якобы присланное из Горок. Однако, как выяснила ее секретарь Вера Дриздо, такой гостинец никто не отправлял. Кроме того, после смерти Ленина у вдовы сняли городской телефон – и она должна была разговаривать через кремлевский коммутатор. Эти сведения приводятся в труде историка Михаила Штейна «Ульяновы и Ленины: семейные тайны».
Едва ли когда-нибудь прояснится, замешан ли Сталин в убийстве Крупской, однако очень плохие личные отношения между ними сомнению не подлежат. Тот буквально возненавидел супругу Ленина в начале 1920-х, когда ЦК РКП (б) возложил на будущего вождя ответственность за изоляцию действующего вождя от любой политинформации, приходящей из «внешнего мира».
Ленин сильно болел, и любой стресс, по мнению врачей, мог привести к необратимым последствиям. Вопреки распоряжениям Сталина, Крупская записывала под диктовку мужа письма к соратникам, а иногда и устраивала ему конфиденциальные встречи. Например, с Львом Троцким в Горках, с которым Ленин резко сблизился в заключительный период жизни и которого, возможно, хотел видеть своим преемником. Естественно, Сталин выступал категорически против этого. На почве конкуренции за доступ к телу у него развилось стойкое предубеждение к Крупской. Ее он считал помехой на пути к реализации своих планов – или как минимум препятствием для успешного выполнения задания ЦК.
В ходе одной из пикировок по поводу режима для Ленина Иосиф Виссарионович крепко нахамил Надежде Константиновне по телефону. В письме председателю Контрольной комиссии ЦК Льву Каменеву она жаловалась:
«Сталин позволил вчера по отношению ко мне грубейшую выходку. Я в партии не один день. За все 30 лет я не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова, интересы партии и Ильича мне не менее дороги, чем Сталину.
Сейчас мне нужен максимум самообладания. О чем можно и о чем нельзя говорить с Ильичом, я знаю лучше всякого врача». Жена Ленина также требовала оградить ее «от грубого вмешательства в личную жизнь, недостойной брани и угроз».

Как вспоминала Мария Ульянова, после разговора со Сталиным Крупская «была совершенно не похожа сама на себя, рыдала и каталась по полу». 5 марта 1923 года уже сам Ленин продиктовал записку для Сталина, в которой отмечал, что «не намерен забывать произошедшее так легко».
«Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она вам и выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу вас взвесить, согласны ли вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения», — негодовал глава Совнаркома.
В ответном послании Сталин, разумеется, пошел на попятную и объяснял свою горячность исключительно заботой о здоровье старшего товарища. Он принес-таки извинения Крупской, что считал для себя большим позором.

Следующий пик недовольства Сталина уже вдовой Ленина пришелся середину 1920-х, когда та поддержала Каменева и Григория Зиновьева, высказывалась в защиту Троцкого.
В 1930-е старая большевичка выступала с различными инициативами, вызывавшими аллергию у нового хозяина жизни в стране. Естественно, Сталину не могли прийтись по нраву ее ходатайства за репрессированных и детей «врагов народа». Не был он согласен и с толкованием Крупской ряда положений Ленина. Одну из редакционных статей в «Правде» Сталин, как указывает в своей книге «Легенды и мифы о Сталине» публицист Владимир Суходеев, заканчивал так:
«Спать с Лениным – не значить знать Ленина».
«Сталин в узком кругу объяснял нам, что она вовсе не была женой Ленина, — отмечал в своих мемуарах Никита Хрущев. – Он другой раз выражался о ней довольно вольно. Уже после смерти Крупской он говорил, что если бы дальше так продолжалось, то мы могли бы поставить под сомнение, что она являлась женой Ленина».
В какой-то момент она была удалена от серьезной работы в Наркомпросе РСФСР, сохраняя, однако, должность замнаркома до самой смерти.

Пытаясь уловить настроение Сталина, советская историография упоминала о Крупской лишь как о «супруге и соратнице» Ленина, напрочь игнорируя ее собственные заслуги перед партией и советским строем, — а по части продвижения коммунизма в массы, просвещения молодежи, обращения подрастающего поколения «в свою веру» она была активна и результативна, как мало кто другой в существовавшей тогда системе. Являлась почетным членом Академии наук СССР, автором многочисленных статей по педагогике и о покойном супруге.
При этом ее «Воспоминания о Ленине» была фактически запрещены, поскольку в них не упоминалось о Сталине.
После массовых чисток Крупская оставалась старейшим членом партии, вступив в РСДРП аж в 1898-м – в год основания.
Отношение к Крупской в позднем СССР можно охарактеризовать как иронично-пренебрежительное. Она стала героиней саркастических анекдотов, самый известный из которых звучит так:
«В кремлевском коридоре к Брежневу подходит старушка.
— Вы меня не узнаете? — спрашивает.— Я Крупская. Вы мужа моего, Владимира Ильича, должны хорошо помнить.
— Ну как же! — отвечает Брежнев.— Помню, помню старика Крупского».

Одни близко знавшие Крупскую говорили, что в «Архангельском» она готовила речь для мартовского XVIII съезда ВКП (б), в которой могла содержаться какая-то критика сталинских решений, другие утверждали, что она писала всего лишь статью, посвященную Международному женскому дню.
Как вспоминала сотрудница Наркомпроса Александра Кравченко, на беседу с которой в 1971 году ссылался член-корреспондент АН СССР, историк Владимир Куманев, «Крупская очень хотела пойти на съезд и сказать о губительном воздействии сталинского режима на завоевания революции».
«Ее нетрудно понять – даже ближайших соратников Ленина репрессировали, — отмечала соратница Крупской с дореволюционных времен. – Легендарную семью Емельяновых, скрывавшую в июльско-августовские дни 1917 года Ленина и Зиновьева от ареста Временного правительства, сослали, обвинив в содействии «врагу народа» Зиновьеву».
Почти в самый разгар торжеств по случаю 70-летия, в половине восьмого вечера, Крупская внезапно почувствовала недомогание и ушла в свою комнату. Вскоре у нее начались сильные боли в области живота. В «Архангельское» был срочно вызван ее лечащий доктор Михаил Коган, посмертно причисленный в январе 1953 года к группе «врачей-убийц» и объявленный агентом сионистской организации «Джойнт». Несмотря на предпринятые усилия, боли не утихали. В 1 час ночи Коган срочно вызвал для консультаций терапевта и хирурга.
Было принято решение немедленно госпитализировать пациентку в Кремлевскую больницу.
Машина выехала в 3 часа ночи в сопровождении врачей и секретаря Дриздо. По дороге в Москву у Крупской стало отказывать сердце, однако медикам удалось реанимировать больную. Известный еще до революции хирург Сергей Спасокукоцкий поставил диагноз – воспаление брюшины в результате тромба кишечника. Спасти Крупскую экстренно созванному консилиуму из лучших светил все же не удалось.
«Болезнь развивалась бурно и с самого начала сопровождалась резким упадком сердечной деятельности и потерей сознания. В связи с этим отпала возможность помочь больной оперативным путем. Болезнь быстро прогрессировала, и 27 февраля в 6 часов 15 минут последовала смерть», — говорилось в официальном «Сообщении о болезни товарища Н. К. Крупской».

Историк Штейн в своей книге упоминает сотрудника Городской публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина Исаака Беленького, который рассказывал о получении от Кравченко рукописного архива. В нем имелись записанные в 1962 году воспоминания медсестры Кремлевской больницы Л. В. Лысяк,
где говорилось о том, что Крупской была сделана операция, не упоминавшаяся в официальных документах.
Когда Сталину доложили о смерти, он лично продиктовал официальное извещение от ЦК ВКП (б) и Совнаркома СССР: «27 февраля в 6 часов 15 минут утра скончалась старейший член партии, ближайший помощник Ленина, член ЦК и депутат Верховного Совета СССР товарищ Крупская. Смерть товарища Крупской, отдавшей всю свою жизнь делу коммунизма, является большой потерей для партии и трудящихся Союза ССР».
2 марта Сталин вместе с другими партийными деятелями стоял в почетном карауле, шел в похоронной процессии, нес к Кремлевской стене урну с прахом покойной. В газете «Правда» была помещена соответствующая фотография.

Отравленный торт, ошибка врачей и другие загадки смерти Крупской
Правда ли, что вдову Ленина убили по приказу Сталина?
         
Среди старых большевиков ходили слухи, что Крупская собиралась выступить на съезде с критикой репрессий. Это мало похоже на правду. В общем-то, это была уже сломленная, опустившаяся, даже выпивающая женщина. Но хотя она и голосовала за репрессии, и поддерживала их, но иногда и она не выдерживала.

«А мы назначим вдовой Ленина другую»

Протоиерей Александр Ильяшенко: Есть версия, что жизнь Ленина прервалась насильственным образом, а можно так же сказать о Надежде Константиновне?
Профессор Владимир Лавров: Да, гораздо больше оснований говорить о том, что жизнь Надежды Константиновны прервалась раньше, чем если бы это произошло естественным образом.
Дело в том, что 26 февраля 1939-го года она отмечала свое 70-летие. Крупская готовила очень плохо, вернее, готовить не умела. В ее семье с Владимиром Ильичом готовила мама Крупской Елизавета Васильевна, а когда мама Крупской умерла, они ходили в столовую. Надежда Константиновна только яичницу могла пожарить.
Но на свое 70-летие она сделала пельмени, и принесли торт от Сталина. И в связи с этим тортом у старых большевиков стойкое убеждение, что Надежда Константиновна умерла от отравления.

Протоиерей Александр Ильяшенко: Скажите, Владимир Михайлович, но она же не одна ела этот торт? Почему тогда говорят так? Или кто-то тоже умер?
Профессор Владимир Лавров: Дело-то вот в чем. Съела она этот торт, и на следующий день ее не стало. Вообще, Сталин любил такие спектакли разыгрывать. Скажем, когда он приказал устроить обыск у Бухарина, то во время обыска Иосиф Виссарионович ему позвонил, Сталин хотел почувствовать смертельный ужас в голосе Бухарина. Почувствовал, якобы удивился, сыграл – сказал: «Какой обыск? Кто посмел?!» То есть как кошка с мышкой играл, оставил жить ненадолго.
Тут тоже очень похоже на спектакль, свойственный диктатору Сталину. Но когда глубже знакомишься с делом, с документами, то склоняешься к тому, что все-таки это было не отравление. То есть, действительно, торт ела не только она.
Конечно, можно так сделать, что она съест именно тот кусочек, который нужно, но это сложно. Когда же знакомишься с записями врачей, то открываются другие вещи.
Во-первых, очень долго не ехала скорая помощь. Как такое может быть? К жене Владимира Ильича… Даже к обычным людям скорая помощь приезжала достаточно быстро. Тут почему-то долго не ехала.
Затем, что у нее обнаружили? У нее обнаружили обыкновенный аппендицит. Всё. И, конечно, ее нужно было оперировать, но врачи этого делать не стали. Дождались, пока обыкновенный аппендицит перейдет в гнойный, затем дождались, пока гнойный аппендицит разорвется… И Надежда Константиновна умирала в страшных мучениях.
Как такое может быть? Написано, что 70 лет, набор болезней, но как у любого человека в таком возрасте. Ничего такого уж страшного у нее не было. Она оставалась на ногах, она ходила, она работала. Конечно, врачи были обязаны вырезать ей этот злосчастный аппендицит, обязательно.
Если не вырезать, то с аппендицитом можно умереть, что и произошло. Спрашивается, почему? Причем не делать то, что должно, это само по себе – большой риск. Вот ты не сделаешь операцию, а тебя обвинят, что убил супругу вождя революции. Значит, не сделать операцию, я думаю, могли, только если последовала команда не делать. Такую команду в Советском Союзе мог дать…

Протоиерей Александр Ильяшенко: Мог дать только один человек, понятно.
Профессор Владимир Лавров: Да. То есть ей дали умереть как бы своей смертью. Думаю, что дело было именно так: неоказание помощи. И, кстати, это вернется как бумеранг к Сталину – ему тоже не окажут необходимую помощь.
Среди старых большевиков ходили слухи, что она собиралась выступить на съезде с критикой репрессий. Это мало похоже на правду. В общем-то, это была уже сломленная, опустившаяся, даже выпивающая женщина. Но хотя она и голосовала за репрессии, и поддерживала, а иногда она не выдерживала.
Был случай, когда она пошла к Сталину, ее пропустили без очереди в приемной, и защищала Зиновьева и Каменева. Она знала, что это никакие не враги народа, это соратники ее мужа. Сталин не послушал… Она как пробка вылетела из его кабинета на глазах у всех…

Протоиерей Александр Ильяшенко: Но, простите, пожалуйста, Владимир Михайлович, я вас прерву – для Ленина они не были врагами народа, но для народа кем они были?
Профессор Владимир Лавров: Если говорить о настоящем враге рода человеческого и о тех, кто служил этому врагу рода человеческого, то, конечно, это бесы, это те, кого Федор Михайлович Достоевский очень точно определил в известном романе. Конечно, этими бесами были и Зиновьев, и Каменев, но надо сказать, что и Владимир Ильич, и Сталин – тоже. Причем именно они возглавляли всё это бесовство.

Полупочести, полуопала

Но что касается Надежды Константиновны… Как и супруга Сталина, пока убивали белогвардейцев, капиталистов, священников, Крупская считала, что так все и полагается. Однако, когда стали убивать ее знакомых, которых она знала годами и десятилетиями, а она прекрасно понимала, что это не какие-то английские шпионы, вот тут она и поняла, что в стране творится кошмар.
Она не была столь волевым человеком, чтобы бросить вызов, но иногда она пыталась заступиться. И можно представить, в каком кошмаре она сама жила. Ведь она не была глупенькой и отдавала отчет в том, что происходит. И понимала, к чему это может еще привести.
И, конечно, я не думаю, что она собиралась выступить на съезде, но все равно Сталин убирал таких людей, которые хоть на что-то были способны, которые хоть что-то человеческое сохранили и смели понимать. Он даже угрожал ей. Интересная такая угроза или шутка прозвучала, когда что-то Крупская попыталась по-своему сказать, он ответил, что «а мы назначим вдовой Ленина другую».

Протоиерей Александр Ильяшенко: Это как-то зафиксировано? Потрясающе…
Профессор Владимир Лавров: Это зафиксировано. То ли шутка, а с другой стороны, Сталин слова на ветер не бросал. Он взял бы и назначил другую или развел бы…

Протоиерей Александр Ильяшенко: Посмертно.
Профессор Владимир Лавров: Понимаете, ей же все передавали. Вот так жить… Причем, вроде бы ей оказывали какие-то почести – в президиум сажали, разрешали перед пионерами выступать, делиться воспоминаниями. А с другой стороны, ее отстраняли, отстраняли и отстраняли от работы, позволили, в конце концов, только библиотечным делом заниматься, то есть третьестепенным все-таки. И она чувствовала, что она в эдакой полуопале. И те, кто рядом, тоже чувствовали.
Но она и сама сыграла, хотя и далеко не главную роль, но все-таки это была идея Надежды Константиновны, что школа должна не обучать, а воспитывать коммунистов, потрясающая идея. Это ее предложение закрыть исторические факультеты, филологические факультеты, философские факультеты…
Протоиерей Александр Ильяшенко: То есть гуманитарное образование просто было пресечено, в том числе, по ее идее.

«Птенчиков не будет никогда»

Профессор Владимир Лавров: Погром был. Был погром гуманитарного образования в России. То есть Крупская еще с одобрения Ленина в силу своих коммунистических взглядов просто творила зло, творила то, что совершенно не соответствовало интересам российского народа. При этом Надежда Константиновна была все-таки лично несчастна. Она же очень переживала, особенно когда ей хотелось внуков понянчить, а она ведь даже детей не нянчила.
И здесь возникает вопрос: почему? Какие есть документы об этом? Есть два письма. Мама Ленина, Мария Александровна, написала ей, когда еще она была в ссылке: «Когда птенчики будут?» Сохранился ответ Надежды Константиновны, что «птенчиков не будет никогда».
Протоиерей Александр Ильяшенко: А почему, не объясняется?

Профессор Владимир Лавров: Нет, не написано, почему. Есть историческая статья, автор которой докопался до записи врача в Уфе, который осматривал Надежду Константиновну. И там диагноз – генитальный инфантилизм. Но насколько это соответствует действительности, не берусь судить.
Что можно сказать точно: сохранилось письмо Владимира Ильича своей маме, где он пишет, что из-за женской болезни Надежда Константиновна должна несколько недель лежать. Однако какая женская болезнь, не пишет.
В эмиграции у нее была базедова болезнь, о чем сохранились документы. Причем Надежда Константиновна очень мужественно боролась с этой болезнью, пошла даже на тяжелейшую операцию, без наркоза. Хотела побороть болезнь. А операция почти не принесла результата.
И, скажем, эта выпуклость глаз, и даже партийные клички… Какие муж давал ей партийные клички? Рыба, селедка… Эта выпуклость глаз – от базедовой болезни, а осложнение – бесплодие. Весьма возможно, что-то было еще, но, во всяком случае, от базедовой болезни тоже могло быть.
Владимир Ильич не был ей верен. Есть документ, что у него была интимная связь с одной француженкой. Точнее, представитель Института Маркса, Энгельса и Ленина был во Франции, видел интимные письма Ленина к одной француженке. Это в середине 30-х годов происходило, причем владелец писем отказался продать их в Советский Союз, сказав, что продаст только после смерти Крупской, а пока она не должна знать, что было. Однако письма так и не попали в руки историков. Где они – неизвестно.

Главная женщина, главная любовь в жизни Ленина – это была революция

В 1910-м году в Париже Владимир Ильич познакомился с Инессой Арманд, потрясающей женщиной с французской и отчасти английской кровью. Пятнадцатилетней она уехала в Россию, поскольку не на что было жить во Франции, и оказалась учительницей – молоденькой, очаровательной учительницей – в семье купцов Армандов, учила языкам, являлась носителем французского языка. И очаровала старшего сына Александра Арманда, вышла за него замуж, родила четверых детей. Всё замечательно: курорты, отдых, заводы Армандов.
Но она влюбляется в младшего брата – Владимира Арманда, который увлекался социалистической литературой, и уходит жить с ним, рожает и от него сына. Причем надо отметить, что ее муж (она оставалась в браке) дал этому ребенку от брата свое отчество, содержал и опекал его.
Дальше было так: Инессу Арманд сослали за революционно-социалистическую деятельность в Архангельск. Ее возлюбленный, младший брат Владимир Арманд, поехал за ней в Архангельск, но затем, поскольку у него открылся туберкулез, уехал за границу. А Арманд бежит за ним из ссылки, и возлюбленный умирает у нее на руках.
В 1910-м году она уже свободна, и тут встречается Владимир Ильич. Он был сразу потрясен этой женщиной – красивая, обворожительная, энергичная. И было о чем с ней говорить. Понимаете, Крупская поддакивала, восхищалась, поддерживала, а эта могла возразить, не отрывая влюбленных глаз. И он доказывал, и ему это нравилось, и ей нравилось. Такая парижская встреча.
Инесса Арманд
Есть воспоминания Коллонтай (если Коллонтай можно верить) о том, что Надежда Константиновна предложила разойтись, но Владимир Ильич был против, сказал: останься. Судя по разным документам, в том числе по дневнику Арманд, причина была в том, что авторитет революционного вождя, интересы революции Ленин ставил выше своего чувства к Инессе Арманд.
А Крупская все-таки создавала быт. Она была прекрасным личным секретарем, вела весьма обширную переписку ЦК. Арманд же могла еще ребенка родить. Вот возись с этим ребенком, воспитывай, корми, няню и гувернантку содержи, лечи и образование дай. Инесса являлась совершенно другой женщиной, к тому же склонной к свободной любви. Причем есть ощущение, что Арманд даже не возражала бы жить втроем с Надеждой Константиновной. Но Ленин был против.
Он попросил Инессу Арманд прислать всю переписку. И в основном их переписка уничтожена Лениным. Но кое-что осталось. Завалялось письмо, где он пишет, что покрыл бы ее тысячей поцелуев. Есть дневник Арманд, где она пишет о горячем чувстве, о страсти к Владимиру Ильичу.
Кстати, в архиве из дневника Арманд несколько страниц вырезали. И изъятое – не политика, политически они были абсолютно близки. Значит, что-то интимное. Но когда грянула революция, Владимир Ильич отстранил любимую женщину. То есть главная любовь в жизни Ленина – это была революция. Вот так.
Именно поэтому он победил. Он сконцентрировался полностью, и отношения с Инессой возобновились только после ранения 30 августа 1918 года, когда было покушение на заводе Михельсона, когда Ленин взглянул в лицо смерти. И будучи раненным, — а сначала думали, что он может умереть, — он захотел увидеть Инессу. И она пришла, и она была рядом. И у них возобновились отношения…
Затем так получилось (Владимир Ильич это очень переживал), что он сам «помог» Инессе уйти из жизни. Она плохо себя чувствовала, очень устала и хотела поехать во Францию, но он отговорил ее ехать туда, сказал: «Тебя там могут арестовать, поезжай на Кавказ, я все организую». И организовал, и сам звонил, и требовал создать особые условия, и всё сделали. Но холера. Холера…
Очевидно, в Беслане она заразилась. Когда ее останки привезли на Казанский вокзал, Владимир Ильич и Надежда Константиновна встречали, шли за катафалком до Дома Союзов. По воспоминаниям, Крупская вела своего мужа, он был в полубессознательном состоянии и не мог прийти в себя, взять себя в руки.

Протоиерей Александр Ильяшенко: Владимир Михайлович, простите, а в каком году это было?
Профессор Владимир Лавров: В 20-м году. В 1920-м году умерла женщина, которую он, безусловно, любил, к которой было сильное чувство. И во всей этой ситуации Надежда Константиновна вела себя очень достойно. Не устраивала, во всяком случае, при людях никаких сцен, всё приняла, всё равно на себе везла всю секретарскую работу. Служила законному мужу и тихо его любила, что чувствуется по ее воспоминаниям.

Протоиерей Александр Ильяшенко: Да, вот, собственно, вы и ответили на вопрос, как революционная деятельность сказывалась на семье Ленина. А в предыдущей передаче вы, собственно, ответили на вопрос, как сказывалась она на семье Сталина. То есть можно сказать, оглядываясь назад, насколько катастрофическими были эти воздействия. И человек, который встает на путь подчинения себе всей страны, теряет, наверное, самое дорогое – теряет нормальную, естественную, радостную семейную жизнь.
Профессор Владимир Лавров: Во всяком случае, и Ленин, и Сталин потеряли любимых женщин. Сталин умирал в одиночестве, никого рядом не было. А Ленин умирал фактически под домашним арестом, супруга его доживала в страхе.
Протоиерей Александр Ильяшенко: Да, такой печальный итог. Спасибо, Владимир Михайлович. 

Историческая миссия России
Цикл бесед об исторической миссии России – попытка с духовно-нравственных, православных позиций осмыслить важнейшие события Отечественной истории. 
Ведущий – протоиерей Александр Ильяшенко, настоятель храма Всемилостивого Спаса бывшего Скорбященского монастыря, руководитель Интернет-порталов «Правмир», «Непридуманные рассказы о войне», основатель постоянно действующего мобильного фестиваля «Семейный лекторий: Старое доброе кино», член Союза писателей России и Союза журналистов Москвы.
Гость – историк Владимир Михайлович Лавров, доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института российской истории РАН, зав. кафедрой истории Николо-Угрешской православной духовной семинарии, академик Российской Академии Естественных Наук.

Н.К. Крупская. Тайна жизни и смерти
Отказалась плюнуть в икону

Общеизвестно, что Крупская выступала за антирелигиозное воспитание школьников. Она стала одной из создателей советской системы народного образования. Но сама она не всегда была атеисткой. Вот как она рассказывает об этом в своей статье «Об антирелигиозном воспитании» (1924 г.):

«Я росла под двумя влияниями — отца и матери. Отец был типичным шестидесятником: глубоко верил в науку, читал «Колокол» Герцена, принимал некоторое участие в революционном движении, насмешливо относился ко всякой религии.

...Влияние отца на меня было неограниченно. Он умер, когда мне было 14 лет. Я говорила с ним обо всем интересовавшем и волновавшем меня. Мать также воспитывалась в закрытом учебном заведении — в институте. Священник у них был прекрасным педагогом. Для матери церковные службы связаны были с целым рядом радостных переживаний, она была одной из лучших певчих. Мать также не говела, не постилась, не соблюдала обрядов, в церковь ходила лишь изредка, когда бывало «настроение», дома никогда не молилась, но в квартире у нас висели образа, у моей кроватки красовался семейный образок, и иногда мать брала меня с собой ко всенощной...»

(Кстати, именно благодаря настоянию матери они с Владимиром Ильичом повенчались в церкви. Ходили вокруг аналоя, причащались, кланялись иконам Спасителя и Божьей Матери у Царских Врат. Хотя безбожник Ленин, понятно, не хотел этого и, по воспоминаниям Крупской, любил напевать ей романс Даргомыжского «Нас венчали не в церкви...»)

«...Если отец был для меня непререкаемым авторитетом, то по отношению к матери в детстве я держалась «независимо». Только в раннем детстве, в возрасте лет пяти, на меня влияла, вероятно, религиозная нянька. Впрочем, это мое предположение; я помню только, что она носила меня раз в костел. Позднее никаких религиозных влияний на себе я не испытывала. А вышло так, что я была внутренне религиозна, потихоньку, чтобы не посмеялись, усердно читала евангелие и отделалась окончательно от религиозных настроений лет в двадцать с лишним, лишь став марксисткой. Как это вышло? Лет пяти-шести я по вечерам усердно молилась богу. (Орфография Н. К. Крупской. — К. Р.) Отец раз посмеялся надо мной: «Будет тебе грехи замаливать-то, ложись уж спать!» И странное дело, эта мягкая насмешка над ребенком дошкольного возраста повлияла на меня самым неожиданным образом. В области религиозных верований отец перестал быть для меня авторитетом. Я говорила с ним обо всем, только не о религии. Тут у меня было свое «особое мнение».

К тому же времени относится и другое воспоминание. У меня был приятель — мальчик, годом меня старше, Боря, сын нигилистки, княжны Долгорукой. Княжна порвала с родительским домом, говорила громко и грубо, махала руками, презирала все обычаи и условности. Боря был для меня громадным авторитетом. Стоим мы с ним в пустой комнате, где стояла только моя кровать с образком на голубой ленточке. Боря говорит: «Плюнь на образ: мама говорит — бога нету». Я пришла в полное недоумение: столь решительных предложений я никогда не слыхала еще: «Ну, мало ли что мамы говорят».

...Зачем мне нужна была религия? Я думаю, что одной из причин было одиночество. Я росла одиноко. Я очень много читала, много видела. Я не умела оформить своих переживаний и мыслей так, чтобы они стали понятны другим. Особенно мучительно это было в переходный период. У меня всегда было много подруг. Но мы общались как-то на другой почве. И вот тут мне очень нужен был бог. Он, по тогдашним моим понятиям, по должности должен понимать, что происходит в душе у каждого человека. Я любила сидеть часами, смотреть на лампадку и думать о том, чего словами не скажешь, и знать, что кто-то тут близко и тебя понимает».

«Если бы ты знала, как мне плохо…»

Человек начинает искать Бога от одиночества — эта идея, высказанная Надеждой Константиновной Крупской, неоднократно повторяется в других ее статьях. Она считала, что новый, советский строй жизни искоренит эту проблему: «Рабочий чувствует себя членом коллектива, он не одинок, ему бога не нужно».

Но при этом сама она всю жизнь оставалась очень одиноким человеком.

Застенчивая, молчаливая, она предпочитала шумным компаниям уединение. Не умела, да и не стремилась, красиво одеваться. Ленин в ответ на статьи западной прессы о «первой леди» говорил: «Да она же первая оборванка».

Ей было одиноко рядом с Лениным, который влюбился в Арманд. Она не пыталась «бороться за свое счастье». Сама предложила развод. Более того — больная, она помогала Инессе искать квартиру, где новая семья смогла бы свить уютное гнездышко.

Ей было одиноко среди его родных. Известно, что семья Ильича была не в восторге от его выбора жены. Надежда Константиновна была в их представлении скучной старой девой. Особенно непримирима была старшая сестра Ленина, Анна.

Ей было одиноко среди соратников по партии. Из 300 участников пленума, состоявшегося через несколько лет после смерти Ленина, с ней поздоровались отсилы 10 человек. У нее были сложные отношения со Сталиным. Секретарь Сталина Г. Бажанов писал: «...Сталин после второго ухудшения здоровья Ленина в середине декабря (врачи считали, что это, в сущности, второй удар) решил, что с Лениным можно уже особенно не считаться. Он стал груб с Крупской, которая обращалась к нему от имени Ленина. В начале марта он так обругал Крупскую, что она прибежала к Ленину в слезах, и возмущенный Ленин продиктовал письмо Сталину, что он порывает с ним всякие личные отношения. Но при этом Ленин сильно переволновался, и 6 марта с ним произошел третий удар, после которого он потерял и дар речи, был парализован, и сознание его почти угасло. Больше его на политической сцене уже не было, и следующие десять месяцев были постепенным умиранием».

После смерти Ленина Сталин больше не считался с Крупской. Вопреки ее воле тело Ленина положили в Мавзолей. А она предлагала похоронить его рядом с Инессой Арманд.

Надо заметить, что к своей сопернице Крупская не испытывала враждебных чувств, ни в чем ее не обвиняла. А ее дочек вообще любила, как своих. Старшая дочь Инессы Арманд, которую в честь матери тоже назвали Инессой, впоследствии стала для Крупской самым близким человеком. А ее сына Крупская воспринимала не иначе как родного внука.

«Если бы ты знала, как мне плохо, — писала Крупская Инессе-младшей незадолго до смерти. — Как я мечтаю понянчить внучка...»

Нерастраченная нежность

У Ленина и Крупской не было детей, и это было для нее трагедией. Потому что она их действительно очень любила. В юности хотела стать учительницей.

Проблемы педагогики интересовали ее всегда. Еще до революции она обстоятельно изучала большую зарубежную и русскую педагогическую литературу (сохранилось 27 тетрадей ее конспектов различных зарубежных теоретиков педагогики), посещала школы, получала широкую информацию о положении народного образования в России.

В 1920 г. она стала председателем Главполитпросвета при Наркомпросе, в 1929 г. заняла пост зам. Наркома просвещения РСФСР.

На этом посту она сделала много хорошего. Развернула широкую работу по организации библиотек, пунктов ликвидации неграмотности, школ для взрослых. Участвовала в разработке важнейших документов по народному образованию, в которых сформулированы основные принципы: бесплатность и обязательность общего образования до 17 лет, совместное обучение, обеспечение школьников пищей, одеждой, обувью и учебными пособиями за счет государства. Подчеркивала важность дошкольного воспитания: «Нужно, наконец, добиваться от города учреждения целой сети хороших детских садов, где бы дети, начиная с трех-четырех лет, могли бы играть и, играючи, учиться, знакомиться с природой, с широким божьим миром...» (Так и написала: «божьим»! Хоть и с маленькой буквы...)

Крупская — автор многих педагогических работ, сегодня незаслуженно забытых, но, на мой взгляд, интересных. Все, что она пишет о детях, проникнуто какой-то особой теплотой. Она даже не называет их «учащиеся», вместо этого пишет — «ребята».

Она была непримиримой противницей физических мер наказания. С этим связана ее резкая критика Макаренко, который в своей «Педагогической поэме» признался, что однажды съездил по физиономии воспитаннику. Она считала, что ребенка нужно уважать. Ну и, конечно же, любить.

Известен конфликт Крупской с «Союзом Безбожников» в 1929 году. Руководители этой организации предлагали превратить школу в один из центров антирелигиозной борьбы. Но руководство Наркомпроса, в частности Крупская и Луначарский, считали вполне нормальной сложившуюся ситуацию, когда школа оставалась фактически нейтральной. Они были против радикальных методов борьбы с религией, против того, чтобы с верующих детей срывали кресты и насмехались над ними. Но идеи «Союза Безбожников» перекликались с «генеральной линией» Сталина, поэтому и Крупская, и Луначарский оказались в меньшинстве.

Но она не боялась отстаивать свое мнение. В 1930 году, в период массовой коллективизации и «уничтожения кулачества как класса», она выступила со статьей, где резко осуждала факты, когда детей кулаков исключали из школ. Или же запрещали им ходить на сборы, экскурсии и даже на отдельные уроки, например обществоведения. Крупская сделала очень смелый для того времени вывод, что «такого ограничения по социальному признаку не знала даже царская школа».

Читая работы Крупской, видишь, как простое, искреннее чувство берет верх над идеологией. Для нее главное — не ранить, не обидеть, не оттолкнуть... Наверно, это и было ее призвание — возиться с детьми. Ту нерастраченную нежность, которая была у нее в душе, она, не имея своих детей, отдавала чужим.

Она часто встречалась с детьми, вела обширную переписку. В Горки ежедневно приходили тысячи писем «для бабушки Крупской». Так Крупская, не имея собственных внуков, стала «всесоюзной бабушкой».

Ведь это же правда…

Последние годы жизни были для нее нелегкими. Внешним образом ей оказывались знаки уважения, но внутри аппарата ее систематически компрометировали, чернили, унижали. Старые друзья исчезали один за другим: кто медлил умирать, того открыто или тайком убивали. Крупская не поддерживала сталинский террор, заступалась за репрессированных, большей частью — безрезультатно. Но были и те, кому она помогла. Крестьянину Емельянову, спасавшему Ленина в Разливе, благодаря ее усилиям смертная казнь была заменена на ссылку. Обратившись к ней за помощью, получил жилье бездомный писатель Михаил Булгаков...

Крупская однажды сказала в 1927 г., что если б жив был Ленин, то, вероятно, уже сидел бы в сталинской тюрьме. Разумеется, такие фразы не могли понравиться Сталину. Однажды он сказал, что если Крупская не перестанет его критиковать, то партия объявит, что не она, а старая большевичка Елена Стасова была женой Ленина. «Да-да, — добавил он строго, — партия все может».

27 февраля 1939 г. в 6.15 утра Надежда Константиновна Крупская умерла в кремлевской больнице. Это случилось на следующий день после ее 70-летнего юбилея. По одной из версий, ее отравили.

Она умирала в мучениях. Врачи, которые констатировали «глубокое поражение всех внутренних органов» из-за «бурного аппендицита, общего перитонита, тромбоза», так и не решились сделать операцию. Проводились бесконечные консилиумы.

Человек начинает искать Бога от одиночества... Ведь это же правда! Какая хорошая, верная мысль! Мы обращаемся к Нему от одиночества, от боли, когда никто не может выслушать, понять и пожалеть. Когда все рушится, так хочется, чтоб Бог был рядом...

Что может чувствовать человек, оказавшись лицом к лицу со смертью? Как и любому человеку, оказавшемуся в такой ситуации, ей было больно и страшно. Умирая, она, наверное, чувствовала себя совсем одинокой. Не было рядом родного человека, который мог бы ее пожалеть, поддержать, успокоить.

«Марксизм радикально излечил меня от всякой религиозности», — написала она в 1926 году. А когда-то, в далеком детстве, у нее была вера в то, что есть Бог, Который всегда рядом и всё понимает... Вспомнила ли она о Нем, позвала ли Его — как тогда? Если нет — как же ей было плохо!

Несколько слов о Н.К.Крупской

Сегодня, поливая грязью мавзолей и лежащего в нем В.И.Ленина, наши правдорубы не забывают плюнуть в адрес его жены Н.К.Крупской

В 1894–1895 участвовала в создании и работе социал-демократического «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». Выучившая немецкий язык, чтобы читать работы К.Маркса в подлиннике, необычайно организованная, Крупская отличалась огромной трудоспособностью и целеустремленностью. Ей дали партийный псевдоним «Селедка» из-за ее внешности – худобы и глаз навыкате (следствие гипотиреоза, недостатка йода и базедовой болезни щитовидной железы). Будущий муж, Ленин, звал ее немногим лучше – Миногой. (Онлайн энциклопедия)

Ну, так сразу видно - страшно худая и глаза навыкате. Базедова болезнь проявилась у Крупской за границей, уже в ХХ веке, а замуж за Ленина Крупская вышла в 1898 г. Мало того, партийной клички Селедка у нее не было, а были: Саблина, Ленина, Н. К., Артамонова, Онегина, Рыба, Минога, Рыбкина, Шарко, Катя, Фрей, Галлилей.

Кстати, партийными кличками Ленина были Старик и Дядя, но это не значит, что Крупская так звала своего будущего мужа.

«ОНА ПОХОЖА НА СЕЛЕДКУ». РЫБНЫЕ КЛИЧКИ НАДЕЖДЫ КРУПСКОЙ
О внешности супруги Владимира Ильича Ленина высказывались многие ее современники. Надежда Константиновна Крупская никогда не слыла красавицей даже в марксистской среде, об этом говорят ее многочисленные «рыбные» клички – Рыба (точнее Холодная рыба), Минога, Селедка, Рыбкина. Ирина Сергиевская в своей книге «Москва парадная. Тайны и предания Запретного города» пишет, что «Минога» была еще и партийной кличкой Крупской.
Нельзя не отметить что у Надежды Крупской был и ряд псевдонимов не имеющих отношения к «рыбной» тематике: Саблина, Ленина, Н. К., Артамонова, Онегина, Шарко, Катя, Фрей, Галлилей.
В одном из своих писем к брату Анна Ильинична Ульянова, не стесняясь в выражениях, писала о встрече с Крупской в Москве: «У нас сейчас гостит Надя. Она похожа на селедку». Анна Ильинична написала это письмо как раз в тот момент когда Надежда Константиновна отправлялась в ссылку к Ленину.
Близкий друг Ленина, Глеб Кржижановский,  вспоминал:
«Владимир Ильич мог найти красивее женщину, вот и моя Зина была красивая, но умнее, чем Надежда Константиновна, преданнее делу, чем она, у нас не было…».

На счет своих внешних данных не заблуждалась и сама Надежда Крупская: «Я под стать русской природе, нет во мне ярких красок», — как-то обмолвилась она в разговоре с матерью.
Но не все так однозначно. Ее подруга Ариадна Владимировна Тыркова-Вильямс которая училась и работала вместе с Крупской, пишет, что во времена знакомства с Лениным Крупская была хороша собой:
“У Нади была белая, тонкая кожа, а румянец, разливавшийся от щек на уши, на подбородок, на лоб, был нежно-розовый”.

Обычно «рыбные» прозвища Крупской связывают с ее внешностью, однако, публицист Валерий Шамбаров считает что каждое ее прозвище имело под собой четкое обоснование. В своей книге «Нашествие чужих. Почему к власти приходят враги» Шамбаров утверждает, что истоки «рыбного» прозвища Крупской следует искать в ее родословной. Дело в том, что отец Надежды Константиновны рано ушел из жизни. О Крупской до конца своих дней заботилась ее мать Елизавета Васильевна, которая, по данным Шамбарова, до замужества носила фамилию Фишман. Именно по этой причине Крупская и стала «Рыбой».
Известный журналист, Леонид Млечин, перу которого принадлежит издание «Демонтаж патриархата, или Женщины берут верх», также пишет о том, что недоброжелатели часто называли Крупскую «Селедкой». По мнению Млечина, виной тому стала развившаяся у Надежды Константиновны базедова болезнь, из-за которой глаза Крупской были навыкате, как у рыбы.
Крупская действительно страдала «базедовой болезнью» из-за которой происходило опухание щитовидной железы (то есть появление зоба) и выпячивание глазных яблок. В наше время медицина хорошо знакома с этим заболеванием заключающимся в усилении функции щитовидной железы, но во времена Крупской врачи считали что она связанна с «сосудодвигательными нервами», и соответственно назначали абсолютно неправильное лечение.
Запущенная «Базедова болезнь» сказалась и на характере, и на внешности Надежды Константиновны: несоразмерно толстая шея, выпученные глаза, суетливость, раздражительность, плаксивость.

Версию о том что «рыбные клички» Надежде Константиновне Крупской дал сам Ленин приводит историк Борис Соколов, подвергающийся резкой критики со стороны коллег за фальсификацию истории. В своей книге «Ленин и Инесса Арманд» Соколов утверждает, что Владимир Ильич относился к недугу жены с иронией и сам нередко называл ее «рыбными» именами:
«Под «селедочным видом» подразумевалось прежде всего то, что у Крупской глаза были навыкате, как у рыбы, – один из признаков диагностированной позднее базедовой болезни. Ленин к этой особенности внешности будущей супруги относился с легкой иронией, присвоив Крупской соответствующие партийные клички: Рыба и Минога.»

Как уверяет Борис Соколов, чаще всего Ленин пользовался прозвищем «Минога».

Совсем другую версию происхождения «рыбных прозвищ» приводит современная писательница Анастасия Монастырская. В книге «Самые известные романы ХХ века» она утверждает, что прозвище «Селедка» Надежда Крупская получила не только за внешность, но и в силу своей застенчивости. Кроме того, что Надежда Константиновна была довольно грузной женщиной, отличалась тяжелыми чертами лица и выпуклыми глазами, она страдала прямо-таки патологической застенчивостью. Порой Крупская впадала в странный ступор и могла промолчать несколько часов кряду. А вот прозвище «Минога» Монастырская связывает с тем, что Надежда Константиновна была своеобразным «дополнением» Ленина, а многие виды миног, являются наружными паразитами более крупных рыб.

Любимые женщины Владимира Ленина: Арманд, Крупская и еще три россиянки
Во времена СССР вождя революции было принято считать волевым аскетом, отказавшимся от личной жизни ради большой цели. Однако Владимир Ильич пользовался успехом у женщин. У него было несколько бурных романов.
Аполлинария Якубова
Подруга Надежды Крупской очаровала Ленина бойким нравом и милой внешностью. Писательница родилась в семье потомственного священника, окончила Вологодскую гимназию с золотой медалью. Якубова получила образование на физико-математическом отделении Высших женских (Бестужевских) курсов в Санкт-Петербурге. Именно во время учебы, в 1883 году, она познакомилась с Ольгой Ульяновой, а затем — с ее братом Владимиром.

Аполлинария увлеклась учением Карла Маркса, ее захватили социалистические идеи. Владимир Ильич ухаживал за Якубовой, чем вызывал ревность у Надежды Константиновны. Вождь революции нежно называл возлюбленную Лирочкой. Однако девушка была равнодушна к нему. Когда Ленин заболел воспалением легких, за ним ухаживала Крупская, чем и добилась его расположения. Лирочка вышла замуж за социолога Константина Тахтарева в 1899 году. Якубовой не стало в 1917-м.

Надежда Крупская
Когда Ленина сослали в сибирское село Шушенское, он надеялся, что его будет навещать Якубова. Но друзья революционера считали, что к нему приедет Крупская. И не ошиблись. Тюремные свидания разрешались только женам узников. Надежда Константиновна приехала с матерью, которая взяла с собой приданое. В 1898 году Ленин и 25-летняя Крупская обвенчались.

Родственники Владимира Ильича его выбор не одобряли. Они считали, что Надежда не ровня своему мужу. Девушка всегда скромно одевалась, хотя и была хороша собой. Она обладала скромным тихим нравом, контрастируя с эмоциональным избранником. Болезнь эндокринной системы сильно повлияла на внешность Крупской. Но всю свою жизнь она отдала делу Ленина, вплоть до его смерти в 1924 году. Надежда Константиновна пережила его на 15 лет.

Инесса Арманд
Элизабет Пешё д’Эрбанвилль родилась в семье французского оперного певца Теодора д’Эрбенвилля и актрисы-комика Натали Вильд. После смерти отца девушка приехала в Россию вместе с сестрой Рене. Когда француженке было 19 лет, она вышла замуж за сына купца первой гильдии Александра Арманда. Так Элизабет стала Инессой Арманд. За девять лет брака она родила от мужа четверых детей, а затем ушла к его 18-летнему брату Владимиру и увлеклась революционной борьбой.

В 1909 году 35-летняя Инесса познакомилась с Владимиром Лениным и очень скоро стала его доверенным лицом. Многие историки полагают, что у пары была любовная связь. «Я так любила не только слушать, но и смотреть на тебя, когда ты говорил. Во-первых, твое лицо оживляется, и, во-вторых, удобно было смотреть, потому что ты в это время этого не замечал», — писала Ленину Инесса. Однако серьезными отношения так и не стали. Арманд хорошо общалась и с Крупской. Смерть Арманд в 1920 году сильно ударила по Владимиру Ильичу.

Елизавета де К.
Роман с аристократкой – один из самых загадочных в биографии Ленина. Его связь с Елизаветой длилась девять лет. Влюбленные встретились в кабаке, в 1905 году. Владимиру Ильичу понравилась новая знакомая. Она обладала финансовым состоянием, умом и красотой.
«Он очень сильно картавил. Рыжему цвету его волос курьезно соответствовали красноватые пятна, усеивавшие его лицо и даже руки. Но, в общем, в его внешности не было ничего особенного, и, признаюсь, я была очень далека от мысли, что нахожусь в присутствии человека, от которого должна была зависеть судьба России», — писала о Елизавета о вожде революции.
Она предоставила свою квартиру для встреч социалистов, Ленин и его возлюбленная часто оставались наедине. В отличие от других спутниц Ильича Елизавета не тяготела к политике. Ей нравились искусство и литература. После поездки в Стокгольм в 1905 году девушка еще пару лет не видела Ленина, но общение возобновилось и поддерживалось обоими. Владимир Ильич материально помогал Елизавете после революции. Их последняя встреча случилась перед Первой мировой войной.

Инна Филиппова-Ленина
Инна – оперная певица. Роман с Владимиром Ильичом у нее случился в Санкт-Петербурге. Ленин собирался жениться на артистке, но этому воспротивились ее родители. Они не хотели, чтобы дочь связала жизнь с братом террориста, который покушался на жизнь царя.
Влюбленные расстались. Инна вышла замуж за мужчину с фамилией Миронов и родила ребенка. Пикантность ситуации заключалась в том, что при разрыве с Владимиром Ильичом Филиппова была беременна. Подобные сведения якобы изложены в документах, переданных киргизскому предпринимателю Мелису Арпыбекову внуком художника Григория Перова в Ленинграде. Владелец документов считает, что именно в честь певицы Ленин взял свой псевдоним.

Сына Ленина звали Андрей Миронов?
Киргизский исследователь утверждает, что нашел сына вождя мирового пролетариата

По версии Мелиса Арыпбекова, киргизского бизнесмена, который в свободное время занимается исследованием жизни Ильича, свой псевдоним вождь взял в честь некоей женщины по фамилии Ленина.

Об этом свидетельствуют документы, которые Мелису передал не кто иной, как внук знаменитого русского художника Перова - Роман Алексеевич.

- Мы с ним много общались, когда я жил и работал в Ленинграде, - рассказывает Арыпбеков. - Изучение истории всегда было моей страстью. Роман Алексеевич знал об этом и передал мне удивительные документы!

Арыпбеков достает со шкафа мощный и пыльный чемодан и вынимает оттуда потрепанный альбом с угольными набросками известнейших картин самого Василия Перова!

- Сличайте! - Мелис кладет перед нами современные цветные репродукции известных полотен. На рисунках - действительно фрагменты шедевров, лица и даже кисть руки со скромной подписью: «Моя рука. Перовъ».

- А вот фото Романа Перова, который передал мне это сокровище, - говорит Арыпбеков и показывает на карточке человека, очень похожего на Льва Толстого. - А рядом с ним, знаете кто? Андрей Миронов, сын Лениной, в честь которой Владимир Ильич и взял свой псевдоним.

Арыпбеков делает паузу:

- И возможно, это сын Ильича!

В качестве доказательств этой ошеломляющей теории Мелис достает старинную черно-белую фотографию. Мы, разбирая тонкие буквы, читаем на обороте почти по складам: «Глубокоуважаемым, родным и любимым Татьяне Алексеевне и Роману Алексеевичу Перовым на память о моей родной маме Инне Васильевне Лениной, принимавшей участие в революционной работе с В. И. Лениным и содействовавшей его спасению в начале мая 1900 г. А. Миронов».

Та же самая женщина, что на фото, запечатлена и на обтрепанной странице из дореволюционного журнала «Нева», где под рубрикой «Артистъ и сцена» со всеми ятами и твердыми знаками сообщается, что «Инна Васильевна Филиппова-Ленина оперная певица, лирическое сопрано» будет выступать «въ роли Маргариты изъ оперы «Фаустъ». Выходит, сын Инны Лениной Андрей Миронов переслал эти фотографии своему другу, Роману Перову. Есть еще несколько писем, написанных тем же почерком от Андрея Роману.

- Может, Ленин действительно свой псевдоним в честь нее взял? Почему же тогда вы не рассказали об этой очаровательной даме вождя раньше? - спрашиваю я у Мелиса Арыпбекова.

- Во времена КГБ? - вопросом на вопрос отвечает Мелис. - К тому же Перов мне вообще говорил, что Андрей - это тайный сын Владимира Ильича и Инны Лениной. Ну и как вы думаете, эту информацию восприняли бы в советское время?

КСТАТИ

Почему Ульянов взял себе псевдоним Ленин?

У исследователей жизни вождя мирового пролетариата есть еще три версии появления псевдонима Ленин.

Версия первая: подражал Плеханову

Ее рассматривают другие исследователи жизни Ильича: в честь реки Лены. Но Ильич на Лене в ссылке не был. Правда, в 1912 году на Ленских золотых приисках власти расстреляли забастовщиков. Ульянов якобы был сильно потрясен этими событиями, прочитав о них очерк Владимира Короленко. Однако, историки говорят, что Ленские события произошли уже после того, как он взял себе этот псевдоним. Впервые подпись «Ленин» появилась в 1901 году в письме Ильича Георгию Плеханову. Кстати, такую подпись Ульянов мог избрать по аналогии с одним из псевдонимов Плеханова - «Волгин» (в честь великой русской реки Волги). Так что «Ленин» - может быть просто подражанием.

Версия вторая: украл фамилию агронома

Ильич часто использовал псевдонимы. У него их было более ста, он нередко подписывал свои статьи просто инициалами, но чаще - фамилиями К. Тулин, Петров, Карпов, К. Иванов, Р. Силин. Тогда Ульянов часто цитировал известного в то время агронома и общественного деятеля Сергея Николаевича Ленина. Мог позаимствовать и реальную фамилию ученого для псевдонима.

Версия третья: привык к чужому паспорту

В 1900 году, когда Владимиру Ульянову надо было выехать за границу, он подал прошение на имя псковского губернатора о выдаче загранпаспорта. Однако боялся, что из-за революционной деятельности паспорт не получит. Поэтому жена его, Надежда Константиновна, попросила свою подругу по вечерней школе Ольгу Николаевну Ленину, а та - своего брата Сергея помочь Ильичу. Для этого Ольга и Сергей взяли паспорт отца, Николая Егоровича Ленина, который был смертельно болен. В паспорте подделали дату рождения (под возраст Ульянова). Но неизвестно, по какому документу выехал Ильич, потому что 5 мая 1900 года он получил в канцелярии псковского губернатора давно желанный загранпаспорт на свое имя. Однако по просьбе владельца типографии, печатавшей журнал «Заря», предъявлял ему паспорт на имя Н. Е. Ленина.

Как бы то ни было, после октября 1917 года глава партии большевиков и нового государства подписывал все документы, статьи, книги своей настоящей фамилией, но добавлял к ней в скобках свой главный псевдоним - В. Ульянов (Ленин).

Два внебрачных сына Ленина: а были ли они на самом деле
В советское время тема личной жизни Ленина была табу. Но с началом эпохи гласности она стала вызывать повышенный интерес. В постсоветское время появилось множество легенд о его внебрачных детях. Насколько они верны и в чём несостыковки?

Андрей Арманд
Капитан Советской армии, которого записали в дети вождя пролетариата благодаря его фамилии. Арманд действительно не однофамилец, а сын Инессы Арманд, близкой спутницы Ленина.
Разумеется, в советское время подобная версия не озвучивалась в прессе. Но это не помешало появиться слухам о родстве Андрея Арманда с вождём ещё тогда. Во всяком случае, некоторые из друзей семьи всерьёз считали, что знакомы с потомками Ленина, и даже находили во внешности Андрея Арманда и его потомков знакомые ленинские черты.
Известная танцовщица и балетмейстер Фауста Хачатурян вспоминала, что её мать дружила с супругой Андрея Арманда и, будучи ребёнком, она часто гостила у Армандов.
— Мне постоянно казалось, что он (сын покойного Андрея Арманда. — Прим. авт.) кого-то очень напоминает. Позже старшая сестра открыла мне глаза, сказав: "Загляни в учебник истории, и ты всё поймешь…" Когда я повзрослела, мне мама рассказывала, будто бы его отец Андрей Арманд был сыном Ленина, — рассказывала она в одном из интервью.
Поскольку Арманд и Ленин никогда не состояли в браке, ребёнок был записан на её первого мужа Александра Арманда и получил его отчество и фамилию. Воспитывал его тоже Александр.
Об Андрее известно не очень многое. Он работал инженером, в 1941 году пошёл в армию. Служил в артиллерии. Последним местом службы капитана Андрея Арманда был 1389-й полк зенитной артиллерии 34-й зенитной артиллерийской дивизии.
Дивизия была сформирована в Московском военном округе в мае 1943 года. Принимала участие в боях за Прибалтику и Восточную Пруссию. 7 октября 1944 года Арманд погиб и был похоронен на русском кладбище литовского города Мариамполь.
В постсоветское время местные экскурсоводы внесли немалую лепту в укрепление легенды о внебрачном сыне Ильича, рассказывая и туристам, и журналистам, что именно у них в городе погребён тайный сын вождя. Однако большинство исследователей оспаривают отцовство Ленина.
Самой очевидной несостыковкой, на их взгляд, являются дата рождения Андрея и время знакомства Ленина и Арманд. В ряде источников сообщается, что мальчик родился в 1903 году, а знакомство Ленина и Арманд состоялось не ранее 1909-го.
До 1902 года Инесса состояла в браке с Александром Армандом. Но, увлёкшись революцией, ушла к его младшему брату Владимиру, гораздо более революционно настроенному (правда, он был эсером). Именно от Владимира вскоре родился мальчик. Но поскольку официально брак Инессы и Александра не расторгался, ребёнок был записан на бывшего мужа и получил его отчество.
Главный аргумент против отцовства Ленина — это несовпадение этих дат. Однако в действительности с датами существует определённая путаница, из-за которой всё выглядит не так уж однозначно.
Известна фотография, на которой Инесса Арманд запечатлена вместе со своими пятью детьми. Она датирована 1909 годом. Младенца, которым был бы Андрей в случае его рождения в этом году, на фото нет. Самый младший из детей на этом фото выглядит на пять-шесть лет. Как раз столько, сколько было бы Андрею, в случае его рождения в 1903 году. Впрочем, вполне возможна и ошибочная датировка этой фотографии.
Зато в пользу рождения Андрея в 1909 году есть не менее весомый аргумент. Поскольку он был офицером Советской армии, в архивах сохранились его личные данные. Они присутствуют в ОБД "Мемориал" — крупнейшей базе данных советских военнослужащих времён ВОВ, созданной при участии Министерства обороны.
В списках офицерского состава артиллерии присутствует капитан Арманд Андрей Александрович. Его дата рождения — 1909 год. То, что это не полный тёзка, а тот самый Арманд, свидетельствует место проживания его родственников, указанное в документе: Москва, улица Манежная, дом 9. Именно в этом доме проживала после революции семья Арманд (там же жила и родная сестра Ленина Анна).
Если дата рождения из документов Министерства обороны верна, значит, отцом Андрея могли быть и Владимир Арманд, и Владимир Ленин. В 1909 году Владимир Арманд умер от туберкулёза, однако до этого вполне ещё мог стать отцом ребёнка. В том же году состоялось и знакомство Инессы с Лениным.
В том случае, если верна дата рождения Андрея из документов Минобороны, отцовство Ленина невозможно однозначно подтвердить или опровергнуть, и точку в этом вопросе ставить рано.
Если же верны другие источники и Андрей Арманд родился в 1903 году, отцовство Ленина абсолютно исключено.

Александр Стеффен
Ещё один возможный сын Ленина объявился в 1998 году в Германии, дав интервью местным журналистам, в котором раскрыл тайну своего происхождения.
По его словам, он родился в 1913 году, его передали на воспитание неким неназванным коммунистам из Австрии. Он утверждал, что о родстве с Лениным ему рассказала сама Арманд, когда ненадолго заезжала в Австрию перед гибелью в 1920 году.
В 20-е годы некие люди (как он считал, связанные с советскими спецслужбами), перевезли его в Америку, где он прожил долгие годы. В 50-е он вернулся в ГДР. По его словам, верхушка немецких коммунистов была прекрасно осведомлена о его происхождении, он даже будто бы имел тайные встречи с главой ГДР Вальтером Ульбрихтом. А кроме того, встречался и с Брежневым, приезжавшим в ГДР и наградившим его орденом Дружбы народов (Стеффен явно приврал: он утверждал, что встречался с Брежневым в 1967 году, тогда как он совершал визит в ГДР в 1971-м. Орденом Дружбы народов он его наградить не мог, поскольку тот был учреждён только в 1972 году).
Правда, единственным аргументом в его пользу могла бы быть только фамилия. Стеффен — это сценический псевдоним отца Инессы Теодора д’Эрбенвилля, который был оперным певцом.
Во всём остальном сплошные нестыковки. В июне 1912 года Арманд под именем польской крестьянки Франциски Янкевич действительно направилась в Россию для подпольной работы вместе с Сафаровым. По пути она заехала в Краков к Ленину. Погостив у него пару дней, она выехала в Россию.
Спустя два месяца Арманд была арестована в Петербурге. Она находилась в заключении, пока бывший муж Александр Арманд не внёс за неё крупный залог (за неё и Сафарова он внёс шесть тысяч рублей). 20 марта 1913 года она была освобождена.
В начале августа Арманд уже была на конференции большевиков в Поронине, нелегально перейдя границу. Таким образом, последняя встреча с Лениным перед отъездом состоялась в 20-х числах июня. А значит, если между ними была связь и родился ребёнок, то появиться на свет он должен был в марте. Либо во время пребывания в заключении, либо через несколько дней после выхода на свободу.
Но, если бы ребёнок родился в заключении, скрыть его было бы невозможно. Это в обязательном порядке было бы отражено в документах тюремного ведомства, как и пребывание беременной заключённой.
Известно, что Арманд никогда от детей не отрекалась, при первой возможности навещала их и, по воспоминаниям Крупской, даже готовилась перевезти их за границу на постоянное место жительства. Учитывая всё это, просто невозможно представить, что Арманд отдала бы сына незнакомым людям.

За парадным фасадом «великого перелома»
Опубликовано в журнале Континент, номер 121, 2004

Виктор Тополянский — родился в 1938 году в Москве. Окончил 2-й Московский медицинский институт им. Н.И. Пирогова. Доцент Московской медицинской академии им. И.М. Сеченова. Автор нескольких монографий и ряда статей в области медицины, а также книги «Вожди в законе» (1996). Выступает как публицист в периодических изданиях, постоянный автор «Континента». Живет в Москве.

Зло, как известно, не гибнет, а лишь меняет обличья. И добро, в сущности, не побеждает, а в лучшем случае успешно противоборствует. Но — противоборствует упорно, и духовная потребность в сопротивлении не слабеет, принимая порою неожиданные формы. Так, в 1974 году из мордовских лагерей просочилась на волю идея ежегодного Дня политзаключенного1. Инакомыслящий по призванию и астроном по профессии Кронид Любарский, предложивший отмечать этот день 30 октября, вряд ли осознавал тогда до конца, какой вызов бросил он тем самым одному из самых чудовищных мифов, положенных в основу всеобъемлющей сталинской системы наглых пропагандистских подмен и подлогов.

1. Экспозиция

Весной 1929 года Сталина одолевали заботы о стабилизации его диктатуры. Верный ленинский ученик, он старался облечь плотью и кровью заветы своего наставника, но тщетные попытки раздуть революционный пожар то в Европе, то в Азии приносили ему одни огорчения, усугубленные безмерными затратами валютных средств. Страна так и не оправилась еще от последствий Первой мировой и Гражданской войн, Сталин остро нуждался в инвестициях для развития тяжелой промышленности, но надежды на получение долгосрочных займов или кредитов от презираемой большевиками западной цивилизации были более чем эфемерны. Иностранные концессии одна за другой закрывались, а самые настойчивые концессионеры обращались в международные суды, требуя возмещения многомиллионных убытков опять-таки в твердой валюте.

Для оздоровления социалистического хозяйства большевики использовали два приема, хорошо известные с глубокой древности, но только в их исполнении обретшие подлинный размах и масштабность.

Прежде всего, по воспоминаниям бывшего советского разведчика Вальтера Кривицкого, сталинские агенты запустили в оборот около ста миллионов(!) фальшивых стодолларовых банкнот, изготовленных на печатных станках ОГПУ. С 1928 года потоки фальшивых долларов устремились в казначейство США из государств Восточной и Западной Европы, через Нью-Йорк и Сан-Франциско, Монреаль и Гавану; «отмыванию» фальсификатов, их обмену на подлинные купюры активно способствовали гангстеры Чикаго и бандиты Берлина2.

По традиции, пустившей глубокие корни с 1918 года, чекисты не обошли вниманием и обитателей своего государства: «В ОГПУ учредили специальный валютный отдел и применили все мыслимые и немыслимые методы — от обмана до террора, — чтобы выкачивать из населения ценности и иностранную валюту. Эта кампания достигла апогея в так называемой «долларовой парилке» — систематическом вымогательстве у советских граждан переводов и вспомоществований, поступавших от родственников в Америке. Многие жертвы этих операций держались в тюрьмах и подвергались пыткам до тех пор, пока из-за границы не поступали суммы выкупа»3.

Но ни производство фальшивых долларов, ни массовое ограбление сограждан не способствовали подъему сельского хозяйства и развитию тяжелой промышленности. В железный занавес, плотно окружавший страну ирреальных советов, все громче стучался вполне реальный экономический кризис.

2. С бору по сосенке…

Решения и поступки Сталина выглядели в этой ситуации настолько неадекватными, что даже у близких соратников возникало иногда желание объяснить мышление вождя некими психическими отклонениями. Но напрасно употребляли в связи с этим многозначительное греческое слово «паранойя», — собственных бредовых мыслей у генерального секретаря ЦК ВКП(б) тогда еще не было.

Некоторые особенности сталинской психики той поры описал А. Таска — член Политбюро ЦК Итальянской коммунистической партии, посетивший Москву в конце 1928 года: «Перечитайте всю его продукцию: вы не найдете ни одной собственной идеи. Он без зазрения совести пережевывает идеи, украденные у других, и преподносит их нам в этой своей схематической форме, создавая иллюзию силы мысли, которой нет. Идеи для него — это пешки, которые он двигает, чтобы выигрывать одну партию за другой. <…> Сталин — плагиатор, потому что не может им не быть, потому что в интеллектуальном плане он посредственен и бесплоден, и потому, что он втайне завидует интеллектуальному превосходству Троцкого, Бухарина и других, чего он им простить не в состоянии. Он пользуется их идеями от раза к разу, от случая к случаю, в зависимости от обстоятельств. А потом, присвоив себе эти идеи, переходит в атаку против обворованных, ибо для него важны не принципы, но монополия на власть»4.

Недоучившийся семинарист, оттягавший у соперников ленинское наследство, «любимый вождь советского народа», как величала его рептильная пресса, снова и снова вспоминал один из ленинских заветов по управлению созданным большевиками государством: «Величайшая ошибка думать, что НЭП положил конец террору. Мы еще вернемся к террору и к террору экономическому»5.

Не раз вынимал он, судя по всему, из книжного шкафа и весьма полезную книжицу Троцкого «Терроризм и коммунизм», чувствуя, что высказанное в ней положение о «милитаризации труда» тоже имеет кардинальное значение для «текущего момента»: «Во всем мире господствует ныне наемный труд, который желтые газетчики всех стран в качестве высшей свободы противопоставляют советскому «рабству». Мы же, наоборот, капиталистическому рабству противопоставляем общественно нормированный труд на основе хозяйственного плана, обязательного для всего народа и, следовательно, принудительного для каждого работника страны. <…> Если плановое хозяйство немыслимо без трудовой повинности, то эта последняя неосуществима без устранения фикции свободы труда, без замены ее принципом обязательности, который дополняется реальностью принуждения»6.

Дельные соображения встречались иной раз и у других отпетых оппозиционеров. Так, например, крупный советский чиновник Пятаков, не сумевший своевременно поменять политическую ориентацию и поддержавший в 1927 году Троцкого, настрочил когда-то пространную докладную записку, в которой доказывал целесообразность освоения таких необжитых районов, как Норильское месторождение полиметаллических руд, Киргиз-ская степь, Нерчинский каторжный округ и остров Сахалин, «для разгрузки мест заключения и производительного использования рабочей силы заключенных»7. Председатель ОГПУ и по совместительству председатель Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ) Дзержинский расценил оригинальную идею Пятакова как проект «организации каторжных поселений». Такую прямолинейность, даже при совершенно секретном рассмотрении сложных задач советской каторги, генеральный секретарь вряд ли одобрял — ведь речь шла о предстоящих победах социалистической системы хозяйствования (а позднее — и о «великих стройках коммунизма»!).

Полезные свежие мысли вполне можно было почерпнуть, впрочем, и в секретных бумагах Дзержинского, хотя суждения первого чекиста и отличались порою некоторой непоследовательностью. То он требовал «беспощадного уничтожения преступлений и бесхозяйственности по намеченной системе и плану (определенные кампании с широким оповещением и предупреждением) путем изъятия и наказаний (вплоть до террора)», то предлагал оставить высшую меру наказания только для явных врагов (изменников и шпионов, мятежников и бандитов), а все прочие правонарушения карать изоляцией и принудительным трудом. То он настаивал на четкой «организации принудительного труда (каторжных работ)» и создании концентрационных лагерей «с колонизацией незаселенных мест и с железной дисциплиной», то приходил вдруг к «безошибочному» умозаключению: «Чтобы наша система государственного капитализма, то есть само советское государство, не обанкротилась, необходимо разрешить проблему госаппаратов»8.

Здесь тоже многое можно было употребить в дело, хотя вряд ли генерального секретаря могла устроить идея Дзержинского «колонизировать Север и безлюдные и безынтеллигентные местности» преимущественно «изъятым чиновничеством». Как показало дальнейшее, любимому вождю советского народа куда больше по душе была грандиозная картина всеобщей вовлеченности в обязательный социалистический труд — так, чтобы каждый подданный советской державы, без какого-либо исключения, неустанно боролся за светлое будущее первого в мире советского государства, за счастье освобождения от мук собственного выбора и оков личной ответственности, за радость трудиться так и там, как и где ему будет определено гражданами начальниками: одним — на привычном рабочем месте, другим — в пустыне или в тундре, куда их доставят на государственном транспорте и под государственной охраной…

Кстати сказать, эксперимент такого рода уже проводился в Российской империи с 1898 по 1909 годы. Тысячи заключенных проложили тогда Амурскую колесную дорогу, знаменитую «Колесуху», протянувшуюся через тайгу и болота на расстояние около 2000 километров и соединившую Хабаровск с Благовещенском. Чудом выжившие каторжане сравнивали истязание трудом на амурских болотах и сопках с теми нравами и обычаями, которые господствовали некогда на американских плантациях и были извест-ны читателям по роману «Хижина дяди Тома» — вот только рабы на Дальнем Востоке отличались белым цветом кожи, да вместо кнута надсмотрщика их подгонял приклад винтовки в руках конвоира.

Однако в докладе Главного тюремного управления от 1900 года слышалось сдержанное удовлетворение этим феноменальным трактом: «Примера подобного сооружения по его грандиозности, по тем затруднениям, с которыми сопряжена была прокладка дороги в пустынной, почти незаселенной и малодоступной местности, еще не было в тюремной практике других государств. Достаточно сказать, что арестантам пришлось не только сделать своим трудом все, что требовалось для дороги со всеми ее станционными и мостовыми сооружениями, на протяжении нескольких сотен верст, но раньше того расчистить леса, провести временные пути сообщения, устроить жилища и организовать водоснабжение, доставку одежды, пищи и всех других материалов и запасов, при отсутствии возможности делать закупки на месте работ»9.

Словом, пренебречь полезными идеями сподвижников, пусть даже обернувшихся несомненными противниками (вроде Троцкого и Пятакова), или драгоценным опытом чиновников царского режима было бы, конечно, просто непозволительно для великого вождя той партии «нового типа», какую создали они вместе с Лениным. Тем более, что как Ленину осенью 1917 года нельзя было упустить ни одного шанса, чтобы захватить власть, так в 1929 году генеральному секретарю захватившей власть партии срочно нужно было найти неординарное решение, чтобы упрочить свое всевластие, а заодно — прикончить и опостылевший НЭП.

3. Рождение идеи

И вот в понедельник 13 мая на Сталина накатило наконец вдохновение, и в гениальном мозгу его выкристаллизовалась искомая неординарная идея, вобравшая в себя все, что можно было позаимствовать и у соратников, и у противников. Но только он сумел придать их наметкам окончательную и совершенную форму!..

Вооружившись карандашом, Сталин начертал на обрывке листа из школьной тетради, дошедшем до нас среди прочих архивных документов, короткий ответ на все проблемы сразу. Рачительный помощник тут же перебелил сталинский черновик, а преданное ему Политбюро утвердило гениальный замысел своего генерального секретаря, слово в слово повторив его предложение в своем протоколе от 16 мая (здесь и далее полностью сохранена лексика оригинала):

«30. — Об использовании труда уголовных арестантов.

Перейти на систему массового использования за плату труда уголовных арестантов, имеющих приговор не менее 3-х лет, в районе Ухты, Индиго и т.д. Поручить комиссии в составе т[оварищей] Янсона, Ягоды, Крыленко, Толмачева, Угланова подробно рассмотреть вопрос и определить конкретные условия использования арестантского труда на базе существующих законов и существующей практики»10.

Особая привлекательность этой идеи состояла в том, что перед вождями советского народа распахивались тем самым заманчивейшие перспективы полного искоренения политических противников и перманентной мобилизации их на трудовой фронт «социалистического строительства» в качестве «уголовных (!) арестантов». В принципе руки у Сталина и его прихвостней были развязаны уже и после недурно сфабрикованного в 1928 году «Шахтинского дела». Но только после апрельского пленума ЦК ВКП(б) 1929 года, когда Сталин внятно сформулировал тезис относительно обострения классовой борьбы по мере продвижения к социализму, стало ясно, что правящая партия завладела неисчерпаемыми ресурсами «вредителей» и прочих как бы уголовных преступников, костями которых и можно было наконец начинать мостить столбовую дорогу в коммунизм. Пришла пора «наступления на буржуазную интеллигенцию», ликвидации единоличного крестьянства, представлявшего собою «последний капиталистический класс», и «грандиозного перелома» всего народного хозяйства11. А тем самым приблизилось и время давно лелеемой в мечтах неизбежной расправы с бывшими верными боевыми товарищами, ибо, как заметил еще герцог Медичи, нет ведь такой заповеди, чтобы прощать нашим друзьям.

4. Разработка идеи и ее разработчики

Главный специалист страны по великим переломам обходился обычно тройкой исполнителей, но на этот раз подобрал себе пятерых ассистентов — большевиков надежных и расторопных, а вместе с тем весьма усердных и не замеченных еще ни в левом, ни в правом уклоне. Во главе комиссии он поставил петербургского рабочего Янсона, человека, хоть и не получившего образования, зато члена партии с 1905 года и наркома юстиции РСФСР — с 1928. В коллеги к нему генеральный секретарь отрядил заместителя председателя ОГПУ Г.Г. Ягоду, прокурора РСФСР Н.В. Крыленко, наркома внутренних дел РСФСР В.Н. Толмачева и наркома труда СССР Н.А. Угланова.

Комиссия Янсона взялась за дело безотлагательно и через неделю отрапортовала о первых плодах своих стараний. Вникнув в содержание соответствующего донесения, вожди выразили свое удовлетворение в форме постановления Политбюро от 23 мая:

«18. — Об использовании труда уголовных арестантов.

Принять предложение комиссии о поручении ОГПУ приступить к организации концентрационного лагеря в районе Ухты. Необходимую для этого сумму определить в советском порядке»12.

Настал черед и карательным органам показать, что они тоже не лыком шиты. Уже 28 июня в Усть-Сысольске (ныне Сыктывкар) открылось Управление северных лагерей особого назначения (УСЕВЛОН) ОГПУ. Вслед за ним была учреждена Ухтинская экспедиция ОГПУ. На Ухту потянулись этапы. Десяткам тысяч заключенных предстояло добывать для государства валюту на лесоповале, вручную прокладывать дороги в Коми АССР, заниматься изысканиями нефти13.

Тем временем команда Янсона включила в свой основной состав двух свежих участников: заместителя председателя Совнаркома РСФСР и одновременно секретаря ЦК ВКП(б) А.П. Смирнова и старшего помощника прокурора Верховного суда СССР Р.П. Катаняна. Воодушевленная доверием высоких инстанций, великолепная семерка приступила к мозговому штурму новых юридических и экономических рубежей. Через месяц ответственное задание партии и правительства было выполнено, о чем Янсон тотчас проинформировал генерального секретаря:

«Народный комиссар юстиции РСФСР.                                                  Секретно

22 июня 1929 г.                                                                   № ПКЛ — 226 — 29 — с.

В Политбюро ЦК ВКП(б) тов[арищу] Сталину

Во исполнение постановления Политбюро об использовании труда уголовных арестантов и в дополнение к принятым Политбюро постановлениям (протоколы № 80 от 13.05.29 и № 81 от 23.05.29) посылаю Вам проект постановления Политбюро о практических мероприятиях по организации концентрационных лагерей, считая этим работу комиссии законченной.

Прошу поставить этот вопрос на обсуждение ближайшего заседания Политбюро ЦК с вызовом при его рассмотрении всех членов комиссии.

Для сведения прилагаю: а) протоколы заседания комиссии от 13 и 19 июня с[его] г[ода]; б) справку т[оварища] Ягоды, разъясняющую пункт 4 прилагаемого проекта постановления Политбюро.

С коммунистическим приветом. Н. Янсон»14.

Протоколы заседаний комиссии и справка Ягоды исчезли, к сожалению, в пучине бумаг входящих, а также исходящих. Невозможно поэтому выяснить, как Янсон расшифровал таинственное слово «Индиго», запечатленное сначала в директиве генерального секретаря, а потом в постановлении Политбюро от 16 мая. Вряд ли вождь подразумевал реку Индигирку в Якутской АССР; к тому же северо-восточные лагеря для добычи золота в бассейнах Индигирки и Колымы чекисты открыли только в апреле 1932 года. Скорее всего имелась в виду река Индига, протекающая по Малоземельской тундре, и, вероятно, Индигская губа Баренцева моря. Во всяком случае еще в 1924 году Главный концессионный комитет СССР вел переговоры с британскими промышленниками о строительстве заполярной железной дороги от реки Обь до бухты Индига15.

5. «Великий перелом»

Проект постановления Политбюро, составленный комиссией Янсона, пришелся властителям по вкусу. Свое одобрение по этому поводу они вы-сказали на заседании Политбюро 27 июня:

«11. — Об использовании труда уголовно-заключенных.

а) Утвердить предложения комиссии Политбюро (см. приложение № 3) с соответствующим оформлением в советском порядке.

б) Именовать в дальнейшем концентрационные лагеря «исправительно-трудовыми лагерями».

в) Поручить т[оварищам] Янсону и Ягоде выработать и оформить положение об исправительно-трудовых лагерях.

г) Поручить комиссии провести обследование домов заключения и принудительных работ, дисциплины, режима в них»16.

Сущность данного постановления раскрывалась в специальном приложении:

«Приложение № 3 к п[ункту] 11 пр[отокола] П[олитбюро] № 86.

ОБ ИСПОЛЬЗОВАНИИ ТРУДА УГОЛОВНО-ЗАКЛЮЧЕННЫХ.

Утверждено Политбюро ЦК ВКП(б) 27.06.1929 г.

1. Осужденных судебными органами Союза и союзных республик к лишению свободы на сроки на три года и выше передать и передавать впредь для отбытия лишения свободы в лагеря, организуемые ОГПУ.

Предоставить судам право в исключительных случаях при вынесении приговоров при явной непригодности для физического труда или смягчающих обстоятельствах, особо оговаривать в приговоре замену лагеря другим видом лишения свободы.

ПРИМЕЧАНИЕ: Отбор уже осужденных, передаваемых на основании этого постановления, производят на местах специальные комиссии под председательством представителя НКЮ [наркомата юстиции] в составе представителей ОГПУ и НКВД.

2. ОГПУ для приема этих заключенных расширить существующие и организовать новые концентрационные лагеря (на территории Ухты и других отдаленных районов) в целях колонизации этих районов и эксплуатации их природных богатств путем применения труда лишенных свободы.

3. Для постепенной колонизации районов, в которых будут организованы концентрационные лагеря, предложить ОГПУ вместе с НКЮ РСФСР и другими заинтересованными ведомствами в срочном порядке разработать ряд мероприятий, положив в основу их следующие принципы:

а) досрочный перевод на вольное поселение в этом же районе заключенных, заслуживающих своим поведением или отличившихся на работе, хотя и не отбывших назначенного им срока лишения свободы, с оказанием им необходимой помощи;

б) оставление на поселении в данном районе с наделением землей заключенных, отбывших положенный им срок лишения свободы, но лишенных судом права свободного выбора места жительства;

в) заселение теми заключенными, которые отбыли срок лишения свободы, но добровольно пожелают остаться на поселении в данном районе.

4. На заключенных этой группы, отбывающих изоляцию в концентрационных лагерях ОГПУ, распространить действующее Положение о лагерях ОГПУ как по оплате труда заключенных, так и по содержанию их, режиму, внутреннему распорядку и т.п.

5. Все остальные осужденные к лишению свободы и не подпадающие под действие п[ункта] 1 настоящего постановления, остаются в ведении НКВД союзных республик, которые должны пересмотреть свою сеть мест лишения свободы в целях правильного территориального размещения их применительно к следующему назначению: а) места лишения свободы для лиц, присужденных до трех лет; б) места лишения свободы для подследственных и в) пересыльные пункты.

6. Предложить НКВД союзных республик свою дальнейшую работу вести в направлении полного использования лиц, лишенных свободы от 1 года до 3 лет в специально организованных сельскохозяйственных или промышленных колониях с целью сокращения до минимума нынешних мест лишения свободы, сохранив за остающимися только функции изоляторов для лиц, находящихся под следствием, и пересыльных пунктов17.

Теперь одному из нижестоящих правительственных учреждений предстояло преобразовать пока еще тайный замысел вождей в некий вариант официального узаконения. С этим поручением отлично справился Совнарком СССР, выпустив 11 июля идентичное по содержанию постановление под грифом «Не подлежит опубликованию» и с указанием: «Ввести в жизнь немедленно». Под документом подписались председатель Совнаркома СССР Я.Э. Рудзутак, управляющий делами Н.П. Горбунов и секретарь И.И. Мирошников18. Знаменательную дату 11 июля не провозгласили Днем простого советского труженика и не объявили государственным праздником, хотя с того тихого теплого дня 11 июля 1929 года и начался, по сути, крестный путь всех будущих Иванов Денисовичей.

Для внесения необходимых изменений в советское законодательство Совнарком образовал новую комиссию во главе с тем же Янсоном. Помимо Крыленко, Катаняна и Толмачева, в нее включили прокурора Верховного суда СССР П.А. Красикова, наркома юстиции (и по совместительству прокурора) Украины В.И. Порайко и особоуполномоченного при коллегии ОГПУ В.Д. Фельдмана. Забыв о летнем отдыхе, члены комиссии проработали в поте лица около двух месяцев и в начале осени подготовили нужные бумаги.

Не прохлаждалось в летней праздности и руководство НКВД, озабоченное составлением обширной программы неотложных преобразований пенитенциарной системы. Для самоокупаемости концентрационных лагерей была намечена, в частности, «организация лесозаготовительных и других колоний в Уральской области, Северном крае, Сибирском крае, Ивановской промышленной области» на основе хозрасчета. Для повышения производительности труда и снижения себестоимости выпускаемой продукции столичное начальство запланировало ввести в практику новые правила поощрения «уголовных арестантов»:

«1. Установление продолжительности рабочего дня для заключенного по фактической выработке им урока, назначаемого по средней норме выработки вольнонаемного рабочего соответствующей квалификации при прочих одинаковых условиях.

2. Установление дифференцированного пайка в зависимости от выработки урока.

3. Установление порядка применения досрочного освобождения и зачета рабочих дней лишь по отношению к вырабатывающим урок»19.

6. Торжественные фанфары и награды участникам

Первые итоги своей тихой революции генеральный секретарь подвел глубокой осенью 1929 года. В статье под названием «Год великого перелома», напечатанной в «Правде» 7 ноября, он поздравил партию с началом «решительного наступления на капиталистические элементы города и деревни» и с «небывалыми достижениями на всех фронтах социалистического строительства», скромно умолчав о собственной роли в решении сразу всех экономических проблем социализма. Само определение «великий перелом» принадлежало когда-то бывшему сталинскому соратнику и председателю исполкома Коминтерна Зиновьеву20. Однако какие-либо ссылки на прежнего единомышленника, навсегда исключенного из числа вождей и лишь в 1928 году ненадолго восстановленного в партии, генеральный секретарь рассматривал, мягко говоря, как неуместные.

Как извещал Сталин страну, 1929 год ознаменовался «могучим трудовым подъемом» жителей советской державы, ускоренным темпом индустриализации и несомненными завоеваниями «в деле хлебозаготовок»21. Упоминать о рентабельности рабского труда заключенных, самоокупаемости концентрационных лагерей и быстром снижении уровня безработицы он счел, разумеется, нецелесообразным.

Партия высоко оценила беспрестанные заботы «дорогого вождя» о благосостоянии его государства. В день своего 50-летия 21 декабря 1929 года Сталин получил несколько новых титулов, в том числе «самого выдающегося теоретика ленинизма», «организатора и руководителя социалистической индустриализации и коллективизации», «рулевого большевизма» и «знаменосца пролетарской диктатуры»22.

Вслед за генеральным секретарем с докладом о «значительных достижениях» правящей партии «в области карательной политики» выступил Янсон на совещании судебных и прокурорских работников в 1930 году. По его словам, число приговоренных к принудительным работам выросло с 15,3 процентов в первой половине 1928 года до 51,7 процента во второй половине 1929 года при увеличении общего числа осужденных после «великого перелома» на 141,6 процента23.

Убедительные успехи команды Янсона отметили позднее. Первым репрессировали Толмачева: сначала ему довелось провести свыше трех лет в одном из придуманных при его содействии «исправительно-трудовых» лагерей, потом по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР его казнили. Угланова расстреляли в 1937 году, Крыленко, Смирнова, Ягоду и Янсона — в 193824. Как говорили пираты капитана Флинта, «мертвые не кусаются»; неизвестно, впрочем, довелось ли когда-нибудь генеральному секретарю отвлечься от своих методических заплечных хлопот, чтобы полистать на досуге «Остров сокровищ».

Катанян уцелел. После десятилетнего лагерного перевоспитания в Красно-ярском крае и недолгой казахстанской ссылки ему пришлось отбывать повтор-ный срок в Карагандинской области до января 1955 года. Когда его отпустили на волю, ему исполнилось 74 года; он вернулся в Москву и прожил на пенсии до 85 лет25. В последующем всех, кроме Ягоды, реабилитировали.

С руководством Совнаркома и представителями второй комиссии тоже разобрались по понятиям. Порайко расстреляли в 1937 году, Горбунова, Мирошникова, Рудзутака и Фельдмана — в 1938-м26. Генеральный секретарь твердо знал, что незаменимых людей нет и быть не может, а временно полезные встречаются на каждом шагу; поэтому всякий мавр, аккуратно исполнивший порученное ему дело, заслуживал примерного наказания.

Горбунова реабилитировали в 1954 году, остальных — в 1956-м. Проклятие фараона не распространилось лишь на очень старого большевика Красикова. В 1933 году его назначили заместителем председателя Верховного суда СССР, в 1938-м — отстранили от этой должности, но разрешили продолжить плодотворную деятельность в качестве члена Центрального совета Союза воинствующих безбожников. В августе 1939 года он скоропостижно скончался на курорте в ожидании ареста и был похоронен с надлежащими почестями в Железноводске27.

После великого перелома политические заключенные в стране пропали надолго, а в обиход вошла всенародная идея фальсификации, халтуры и всяческого вздора, нареченная на лагерном жаргоне емким понятием «туфта». Для нескончаемых строек коммунизма советский карательный аппарат исправно штамповал одних только «уголовных арестантов», заполнявших «внутренние» зоны. Прочее население, обитавшее в районах «внешней» зоны, вожди наградили неизбывным страхом, немного подтаявшим в период позднего реабилитанса, и ликующей ложью о невиданных трудовых свершениях и трогательном единстве народа и партии.

* * *

В 1991 году Верховный Совет Российской федерации объявил 30 октября Днем политзаключенного. Тогда казалось, что 30 октября останется навсегда Днем печали и памяти. Теперь, похоже, 30 октября становится еще и Днем напоминания о том, что большевики, как слепни, не переводятся никогда, а лишь меняют имена и обличья…

Сноски:

1Любарский К. Валун на Лубянке. Новое время, 1994, № 44, с. 34-36.

2Кривицкий В.Г. «Я был агентом Сталина». Записки советского разведчика. М., 1991, с. 158-177.

3  Кривицкий В.Г. Указ. соч., с. 159.

4  Иностранная литература, 1989, № 1, с. 200.

5  Ленинский сборник, XXXVI, с. 444.

6  Троцкий Л. Терроризм и коммунизм. Пг., 1920, с. 130-134.

7  Советские архивы, 1991, № 4, с. 71-75.

8  РГАСПИ, ф. 79, оп. 1, д. 256, лл. 1-5. Дзержинский Ф.Э. Избранные произведения в 2-х томах. М., 1977, т. 1, с. 349.

9  ГАРФ, ф. 533, оп. 5, д. 96, лл. 77-86. Бравский В. На Амурской колесной дороге. Русское богатство, 1905, № 9, с. 34-45. Виноградов-Бессель А. Амурская колесная дорога. Былое, 1917, № 3 (25), с. 124-133. Соболь А. Записки каторжанина. М.-Л., 1925, с. 55-67. Сибирская советская энциклопедия, 1929, т. 1, с. 101-102.

10  РГАСПИ, ф. 17, оп. 163, д. 785, лл. 56, 57; ф. 17, оп. 3, д. 1848, л. 7.

11  Правда, 22.V.1929. Сталин И.В. Сочинения. М., 1953, т. 12, с. 1-107.

12  РГАСПИ, ф. 17, оп. 163, д. 786, л. 21.

13  Система исправительно-трудовых лагерей в СССР, 1923-1960. Справочник. М., 1998, с. 379, 497.

14  РГАСПИ, ф. 17, оп. 163, д. 791, л. 23.

15  ГАРФ, ф. Р-8350, оп. 1, д. 1032, лл. 1-28.

16  РГАСПИ, ф. 17, оп. 3, д. 746, л. 2.

17  РГАСПИ, ф. 17, оп. 3, д. 746, л. 11.

18  ГАРФ, ф. Р-5446, оп. 1, д. 48, лл. 210-212. В кн.: ГУЛАГ (Главное управление лагерей), 1917-1960. М., 2000, с. 64-65.

19  Административный вестник, 1929, № 9, с. 56.

20  Зиновьев Г. Великий перелом. Звезда, 1924, № 4, с. 136-150.

21  Правда, 7.XI.1929.

22  Правда, 21.XII.1929.

23  Советская юстиция, 1930, № 24-25, с. 1-3.

24  Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Документы и материалы в пяти томах. М., 2000, т. II, с. 843-867.

25РГАСПИ, ф. 17, оп. 100, д. 141215; ф. 589, оп. 3, д. 5628.

26  РГАСПИ, ф. 17, оп. 100, д. 142534. Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Документы и материалы в пяти томах. М., 2001, т. III, с. 919-937. Петров Н.В., Скоркин К.В. Кто руководил НКВД, 1934-1941: Справочник. М., 1999, с. 420.

27  Правда, 23.VIII.1939.

Виктор ТОПОЛЯНСКИЙ

Фартовое дело

Чрезвычайные обстоятельства всегда подталкивали власть имущих к поиску национальной или, как выражались раньше, общенародной идеи. Так, после Второй мировой войны население Советского Союза сплотила директива самых высоких инстанций о борьбе за отечественные приоритеты и против низкопоклонства перед давно прогнившим Западом. Каждый школьник в то время знал, что паровоз изобрел не какой-то там Джеймс Уатт, а наш самородок Иван Ползунов, тогда как проникающее излучение открыл не Вильгельм Конрад Рентген, а незабвенный Стенька Разин, который перед тем, как утопить персидскую княжну, выпалил историческую фразу: “Я тебя, стерва, насквозь вижу!”

К сожалению, внимания советских историков и пропагандистов не привлекло в те годы наше неоспоримое первенство в экспроприациях. Тут надо пояснить, что принудительное отчуждение собственности, именовавшееся когда-то разбоем, в начале XX столетия величали по-марксистски экспроприацией или попросту “эксом”. В связи с этим и слово “товарищ” утратило часть прежних значений (союзник, коллега, помощник, заместитель) и превратилось прежде всего в обращение к соучастнику. В отличие от заурядных громил и башибузуков, экспроприаторы не гуляли во зеленом бору с кистенями ради своекорыстных интересов, а пускали в ход ножи и пистолеты из высокоидейных соображений, сдавая потом львиную долю награбленного в партийную кассу.

С 1905 года, когда “эксы” стали делом чести, делом славы, делом доблести и геройства, множество молодых людей, возомнивших себя благородными разбойниками и преисполненных революционного усердия, грабили почтовые отделения и винные лавки, вокзальные кассы и даже поезда. Безоговорочно уверовав в химеру грядущего коммунистического общества, они как будто стремились продемонстрировать возможность сочетания несочетаемого — извечной мечты о социальной справедливости и криминальных методов ее осуществления в отдельно взятой стране. Не дано же им было знать, что в конце всякого социального тупика всегда уготован вход в новый лабиринт с многочисленными потомками Минотавра.

Несколько месяцев экстремисты-утописты набирались агрессивного опыта, пока, наконец, один законный авторитет по кличке Никитич, по паспорту Красин, а по профессии инженер не разработал оригинальные схемы ограбления банков для восполнения партийной казны, а также государственного переворота и построения в будущем светлого царства социализма. И в конце зимы 1906 года большевики реализовали первый такой проект инженера Красина, взяв отделение Государственного банка Российской империи в Гельсингфорсе (ныне Хельсинки).

Раз пошли на дело

Филиал Государственного банка в главном городе Великого княжества Финляндского размещался в доме №7 по Северной Эспланадной улице. На первом этаже того же строения находились столовая и купеческая лавка, торговавшая яйцами оптом и в розницу, так что появление на столь бойком месте даже значительной группы обывателей выглядело совершенно естественным. В середине тусклого короткого дня ординарного понедельника 13 февраля (26 февраля по нынешнему григорианскому календарю) 1906 года скучавшие в ожидании клиентов извозчики заметили около этого здания прилично одетую молодежь, не пожелавшую воспользоваться их услугами, но никого из той компании не запомнили.

Около двух часов пополудни кассирша частного “Союзного Банка” Эльза Циллиакус принесла в Гельсингфорсское отделение Государственного банка 8500 рублей. Через несколько минут туда же проследовали четверо молодых людей, громко попросивших разменять им крупную купюру. Занятые пересчетом денег, сданных коллегой Циллиакус, сотрудники банка предложили им немного подождать. Между тем в канцелярию банка вошли двое неизвестных. Один из них сказал по служебному телефону несколько слов на немецком языке и перерезал провода. Почти одновременно в операционном зале возникли еще девять незнакомцев, вооруженных пистолетами и ножами. Их главарь выстрелил в потолок и рявкнул: “Именем революционного исполнительного комитета объявляю всех арестованными! Руки вверх! Иначе все будете перебиты!” Оторопевшие чиновники подняли вдруг задрожавшие руки.

Трое злоумышленников тут же вломились в кабинет управляющего и связали его. Сторожа, который бросился к нему на помощь, застрелили. Один из преступников нанес убитому еще несколько ударов длинным кинжалом. Часть налетчиков обшарили прочие помещения и, обнаружив еще нескольких служащих, потребовали от них не трогаться с места; приподнявшемуся чиновнику прострелили руку. Затем всех сотрудников банка и единственную посетительницу завели в приемную управляющего и, заперев там, положили у дверей пустую жестянку из-под консервов, назвав ее бомбой.

Забрав без помех, по предварительным подсчетам кассиров, свыше 170 тысяч рублей, экспроприаторы покинули банк и спокойно, точно на прогулке, разошлись в разные стороны. Окна банка выходили на торговую площадь, но ни дюжий констебль, ни периодически впадающие в дрему извозчики, ни редкие в небазарный день прохожие выстрелов не слышали. Тревогу подняла жена одного из курьеров, заподозрившая что-то неладное, потому что ее муж не забежал домой к обеду. Прибывшая полиция освободила потрясенных чиновников. Вслед за полицией в банк примчались генерал-губернатор, командир расквартированного в Финляндии армейского корпуса и другие официальные лица1.

Вечером генерал-губернатор послал председателю Совета министров Российской империи С. Ю. Витте телеграмму: “Сегодня 15 вооруженных человек вошли в отделение Государственного банка и, направив пистолеты на служащих, заставили их удалиться в отдаленную комнату; затем, заметив непослушание со стороны сторожа и одного чиновника, дали несколько выстрелов; сторож убит, чиновник ранен легко. <…> Руководящий грабителями говорил чисто по-русски”. Позднее выяснилось, что грабителей прикрывали восемь соумышленников: пятеро стояли на лестничной площадке у дверей банка, двое — на первом, и один — на третьем этаже2.

Во вторник утром газеты Финляндии, России и Швеции напечатали более или менее подробные репортажи о случившемся. Днем 14 февраля на небольшой железнодорожной станции под Гельсингфорсом кассир, прочитавший утреннюю прессу, обратил внимание на слишком толстый бумажник человека, купившего четыре билета для своих спутников и один — в противоположном направлении — для себя. О своих сомнениях кассир тотчас же уведомил местную полицию и протелеграфировал на соседние станции. За покупателем билетов отправились филеры, а в вагон к четырем неизвестным, оживленно обсуждавшим что-то по-русски, подсел полицейский в штатском.

На следующей станции дежурный жандарм и полицейский в штатском предложили этой четверке выйти из вагона. Неизвестные подчинились, но на платформе извлекли из карманов пистолеты, убили жандарма и ранили полицейского, после чего пустились бежать вдоль линии железной дороги. Через некоторое время один из них вернулся на станцию и попал в руки полиции. Задержанный оказался уроженцем Финляндии, звали его Карл Феррин.

За остальными преступниками по следам на только что выпавшем снегу пустилась конная полиция. Беглецов застигли в заброшенной риге. После предупредительных выстрелов они сдались. Помимо пистолетов и ножей, у них изъяли 22 532 рубля и 30 432 финских марки. Арестованных доставили в губернскую тюрьму Гельсингфорса, где при тщательном обыске обнаружили еще один пистолет, 303 рубля, купленные накануне золотые и серебряные часы и поддельные документы. Как установило вскоре следствие, эти трое были родом из Лифляндской губернии; младшему из них, “Христиану Трейману”, исполнилось 19 лет, а его подельникам Густаву Чокке и Карлу Чокке — 20 и 22 года. Ночью в ту же тюрьму доставили человека, покупавшего железнодорожные билеты, — уроженца Финляндии по имени Олави Саволайнен3.

В четверг 16 февраля полицию Таммерфорса (ныне Тампере) срочно затребовали в редакцию газеты “Kansan Lehti”, где двое неизвестных оставили на хранение какой-то странный узелок. Одновременно в полицию поступило сообщение из местной гостиницы: в номере, снятом во вторник двумя приезжими из Гельсингфорса, горничная нашла спрятанный маузер. Полиция устроила засаду в редакции газеты и в гостинице и вскоре арестовала пришедшего за узелком парня 22 лет по имени Петр Салынь.

Его сообщника выследили на вокзале и, не обыскав, привели в участок. Все, что стряслось потом, совершенно обескуражило финскую полицию. Задержанный выхватил нож, убил полицейского комиссара, ранил двух констеблей и, фактически завладев участком, забаррикадировался в небольшом помещении. Рядом с участком мгновенно выросла толпа. Стоя у разбитого окна, экстремист то обстреливал из пистолета полицейских, пытавшихся проникнуть в участок, то кричал, что он социал-демократ и народ обязан ему помогать. Его клич достиг цели: когда полиция попробовала открыть ответный огонь, толпа этому воспрепятствовала.

Тогда кто-то догадался вызвать пожарную команду. Однако стоило только поднять брандспойт, как толпа взволновалась и нахлынула на пожарного; получив удар кастетом по голове, он рухнул без сознания. Другого пожарного застрелил из окна экстремист. Скрутить преступника, убившего трех человек и ранившего девятерых, удалось лишь после того, как у него кончились патроны. Из узелка и карманов арестованных в Таммерфорсе экстремистов полиция извлекла 13 585 рублей и 4994 финских марки4.

В пятницу 17 февраля полиция задержала вероятных пособников грабителей: редактора выходившей в Гельсингфорсе финской социал-демократической газеты “Arbetaren” Карла Нюмана и сожительницу таммерфорсского душегуба Эмму Гайлис, 23-х лет, раскрывшую полиции имя своего сердечного друга: это был Янис Чокке, 35-ти лет, старший брат двух арестованных во вторник экстремистов. У Карла Нюмана изъяли браунинг, 40 кг динамита и 1153 финских марки. У Эммы Гайлис не было ни денег, ни оружия; ее сдали в полицейский участок члены таммерфорсского рабочего союза, куда она обратилась в поисках Яниса Чокке. В тот же день местные власти ассигновали пять тысяч марок на проведение следствия по поводу феноменальных событий уходящей недели и назначили пособия в размере трехсот и пятисот марок вдовам убитых полицейских. Через шесть дней под Выборгом арестовали петербургского телеграфиста Вячеслава Чучанова, в котором банковские служащие сразу же опознали участника ограбления; при обыске у него нашли 5543 рубля5.

Судебный процесс по делу об ограблении филиала Государственного банка в Гельсингфорсе начался 21 марта 1906 года. Телеграфист Вячеслав Чучанов заявил, что найденные у него деньги он приобрел путем различных мошеннических проделок и в ограблении не замешан. Олави Саволайнен и его зять Карл Феррин свою вину отрицали и от обвинения в грабеже кое-как отмазались. Редактор газеты “Arbetaren” Карл Нюман сообщил, что действительно взял полторы тысячи марок у заезжих революционеров, но только для передачи этих денег эмигрантам в Стокгольме; временно освобожденный между судебными заседаниями под подписку о невыезде, он попытался скрыться в Швеции, но через месяц был арестован и предстал перед судом. Эмма Гайлис присутствовала на процессе в качестве свидетельницы6.

Пятеро обвиняемых — Петр Салынь, Христиан Трейман и братья Густав, Карл и Янис Чокке — признали себя членами латышской социал-демократической партии и участниками февральского ограбления банка, но на все дополнительные вопросы отвечать отказались, ссылаясь сперва на незнание русского языка, а потом (когда на судебные заседания пригласили латышского переводчика) — на плохую память. Через два с половиной месяца Салыня, Треймана и Густава Чокке приговорили к 10-летнему заключению в смирительном доме с последующим лишением гражданского доверия на 10 лет сверх срока наказания за тяжкое преступление и “учиненное при этом насилие, имевшее последствием смерть другого лица”. Карла Чокке, застрелившего жандарма на железнодорожной станции под Гельсингфорсом, обрекли на 15 лет заключения в смирительном доме с последующим лишением гражданского доверия на 15 лет сверх срока наказания. Таммерфорсского убийцу Яниса Чокке осудили на пожизненное заключение.

Для свидетельницы Эммы Гайлис прокурор запросил неожиданно два года тюремного заключения, но 8 июня 1906 года финский суд освободил ее от всякой ответственности “за недоказанностью обвинений”. Музыканту Карлу Феррину и технику Олави Саволайнену назначили трехмесячное тюремное заключение “за способствование побегу преступников”. Карла Нюмана отправили на два года в гельсингфорсскую каторжную тюрьму “за укрывательство краденого динамита”. Вячеслава Чучанова этапировали в Петербург и передали в распоряжение имперских властей7.

В определении меры наказания финская юстиция в 1906 году все-таки заметно отличалась от российской, считавшей чуть ли не всякий грабеж экспроприацией и предававшей налетчиков военно-полевому суду. Российские профессиональные бандиты нередко упрекали профессиональных революционеров в резком утяжелении криминального промысла, поскольку до 1905 года за грабеж давали всего три года арестантских рот, а в 1906 году — порой казнили без промедления8.

Девицу Эльзу Циллиакус, привлекшую к себе внимание банковских служащих непосредственно перед ограблением, на судебном процессе допрашивали как свидетельницу преступления. Однако ни сыщики, ни прокурор, ни судья не поинтересовались ее родственными связями с хорошо известным Департаменту полиции профессиональным революционером Конни Циллиакусом, возглавлявшим финляндскую “партию активного сопротивления” и причастным к беспорядкам в Прибалтике и контрабанде оружия в пределы Российской империи9.

Дорога дальняя, казенный дом

Некоторые подробности нашумевшего ограбления банка в Гельсингфорсе стали известны лишь много лет спустя, когда отдельные профессиональные революционеры, навсегда отравленные подпольем и порядком утомленные монотонной советской службой, принялись вспоминать свою буйную молодость. Часть из них вступили в Общество старых большевиков и в корявых автобиографиях, сохранившихся в фондах этой организации, отразили свои былые подвиги чуть более откровенно, нежели в официальных мемуарных сборниках.

По свидетельству участников тех событий, вооруженным нападением на банк в Гельсингфорсе руководил Янис Лютер. Один из основателей Латышской социал-демократической рабочей партии и руководитель всех ее военизированных формирований, большевик с 1903 года, Лютер был видным экстремистом, получившим необходимую закалку и опыт партизанских действий в отрядах латвийских боевых дружин и “лесных братьев”.

Формально лесные кровники отличались от пиратских береговых братьев лишь тем, что первые грабили на суше, а вторые — на море. В XVI–XVII веках неукротимое береговое братство усердно подтачивало экономику и престиж колониальной Испанской империи, а в начале ХХ столетия суровое лесное товарищество стремилось причинить посильный ущерб финансовой и политической системе каторжной Российской империи. Незначительные различия между морским и сухопутным разбоем заключались в исходной мотивации: если агрессию пиратов возбуждала преимущественно жажда легкой наживы, то лесных соратников вдохновляла прежде всего идея борьбы за социальную справедливость.

Участие в экспроприации (с нередкими убийствами полицейских или случайных прохожих) обеспечивало по сути неизбежное превращение подлинной или мнимой жертвы социальной несправедливости в насильника. Если в детских сказках косматое чудовище преображалось вдруг в прекрасного принца, то в криминальной реальности потенциальный Иван-Царевич навсегда обращался в серого волка. Однако такое перераспределение жизненных ролей ничуть не беспокоило лесных кровников, и библейский вопрос о местонахождении брата Авеля не проникал в их аффективно суженное сознание.

Лютер нашел свое призвание в подпольной деятельности уже в девятнадцать лет, сразу после исключения из учительской семинарии. Отважный и находчивый, сдержанный и немногословный, он внушал непререкаемое уважение своим боевым товарищам. Его умение держаться совершенно естественно и просто в любых (в том числе экстремальных) ситуациях вызывало неизменное восхищение всего лесного сообщества. К тому же он обладал незаурядными актерскими способностями и, меняя парики и одежду, мгновенно перевоплощался то в сельского учителя, с простодушной серьезностью взиравшего на прохожих сквозь очки с простыми стеклами, но в золотой оправе, то в утомленного рабочего, неторопливо шагавшего по улице после ночной смены, то в изысканного и высокомерного барона, говорившего на безукоризненном немецком языке10.

Его влияние особенно возросло в начале сентября 1905 года, когда он вместе со своим другом Екабом Дубелштейном спланировал и возглавил лихой набег полусотни экстремистов на Центральную тюрьму в Риге. Вооруженные пистолетами, ножами и топорами, налетчики вывели из камер двух арестованных соратников, незаменимых в изготовлении самодельных бомб, и, потеряв в перестрелке убитыми двух боевых товарищей, растворились в ночи. При нападении погибли двое надзирателей и получили тяжелые ранения трое. Прибывшая по тревоге полиция схватила двух злоумышленников, застреливших при аресте одного городового11. Умиленный столь “блестящей победой” экстремистов, Ленин тут же напечатал в нелегальной большевистской прессе приветствие “героям революционного рижского отряда”: “Пусть послужит успех их ободрением и образчиком для социал-демократических рабочих во всей России. Да здравствуют застрельщики народной революционной армии!”12

Ни волчья осторожность, ни сугубая конспирация не давали, однако, ни одному подпольщику достаточных гарантий безопасности. Исключений из этого неписанного правила не было, да и не могло быть, и 13 января 1906 года Лютер и его напарник Теодор Калнин, задержанные при облаве, очутились в камере Центрального управления тайной полиции. Фальшивые паспорта и криминальный опыт помогли им выдержать двое суток истязаний, издевательств и допросов. На третий день им дали передышку, а 17 января в 8 часов утра их боевые подруги умудрились передать им с продуктами два браунинга. Как только женщины покинули управление тайной полиции, туда вломились 12 экстремистов во главе с Екабом Дубелштейном, Гедертом Элиасом и Янисом Чокке, тотчас же зарезавшим подвернувшегося ему под руку солдата. Лютер и Калнин тоже пустили в ход пистолеты и, застрелив нескольких охранников, вырвались из застенка, прихватив с собой четверых арестованных ранее экстремистов. Продолжительность инцидента не превысила трех минут, так что полурота солдат, находившихся на втором этаже того же здания, не успела воспрепятствовать атаке боевиков13.

На следующий день Лютер, старательно загримировав следы избиений на допросах, сел в спальный вагон и укатил из Риги в Петербург. Вслед за ним, спасаясь от преследований разъяренной полиции, его верные товарищи перебрались по одному в российскую столицу, где поступили в распоряжение ЦК РСДРП, точнее, его Боевой технической (в последующем Военно-технической) группы, возглавляемой Л. Б. Красиным14.

Многоликий партийный лидер и главный финансист большевистской фракции, Красин был убежденным террористом. Соблазнительная идея произвести государственный переворот с помощью динамита осенила его еще в юности, когда он учился в Петербургском технологическом институте. “Ну, а как же отрицать целесообразность террора, — спрашивал он у своих друзей социал-демократов, — если, скажем, технический прогресс в области взрывчатых веществ позволил бы осуществлять террористические акты не с громоздкими бомбами, а со снарядами величиной в грецкий орех?”15

Человек просчитанной цели, которой добивался с упорством прирожденного землепроходца и самолюбием отличника из провинциального реального училища, одаренный авантюрист, лишенный сомнений и сантиментов, он руководил всей легальной, полулегальной и нелегальной деятельностью большевиков в период великой российской смуты 1905–1907 годов. Неутомимый заговорщик и первоклассный конспиратор, он пользовался непререкаемым авторитетом у сподвижников, но для харизмы вождя ему не хватало паблисити, абсолютной непорядочности и того фанатизма, который граничит с паранойей (или трансформируется в нее) и ложится в основу как непоколебимой веры в свое предначертание, так и оправдания любой низости.

Высокий и стройный, элегантный и холеный, ироничный и обаятельный, он производил неизгладимое впечатление на внушаемых женщин и азартных мужчин, подавлял их своим интеллектом и волей, а подчас и принуждая выполнять его распоряжения безропотно, словно под гипнозом. Природная сметливость и неотразимая дерзость помогали ему обкладывать данью все оппозиционные слои российского общества. Актрисы и адвокаты, инженеры и врачи, чиновники и даже отдельные банкиры регулярно выплачивали его агентам определенные денежные суммы для непрерывного пополнения партийной казны. В ту пору либеральная интеллигенция уповала на введение Конституции, предполагая в ней панацею от произвола, домогалась революции, как ребенок модной игрушки, ежемесячные сборы в пользу той или иной радикальной партии рассматривала в качестве признака хорошего тона и была не в состоянии услышать элементарное рассуждение довольно популярного тогда публициста и философа В. В. Розанова: “Свобода нужна содержанию (чтобы ему развиваться), но какая же и зачем свобода бессодержательному? А ведь русское общество бессодержательно…”16

В конце 1905 года, когда расходы Боевой технической группы чрезвычайно возросли, а прежние источники партийного финансирования почти иссякли, Красин подобрал себе команду из неугомонных искателей приключений, воодушевленных революционной романтикой, и сделал ставку на идеализированный бандитизм. Как писал впоследствии Троцкий, “в качестве химика Красин знал, что такое динамит, в качестве политика он не боялся его употребления”17. Именно Красин в роли крестного отца всех большевистских экстремистов разрабатывал планы боевых операций и вооруженных ограблений, совершенных прибалтийскими и закавказскими террористами, но никогда не опускался он при этом до мелочной опеки исполнителей его предписаний. Впрочем, рядовые большевики полагали обычно, что они воплощали в жизнь поручения строго засекреченного ЦК партии.

Сначала Красину показалось заманчивым ограбление Сестрорецкого оружейного завода, но Лютер и Дубелштейн отвергли эту идею из-за отсутствия в Петербурге достаточного числа абсолютно надежных боевиков. “Мы сильны и отважны только в стае, — пояснил позднее один из лесных кровников. — Мы вместе росли, вместе оттачивали свое классовое сознание. Наша жизнь настолько нераздельна, что над личностью товарища никто особенно не задумывается. В коллективе все мы — закаленные звенья одной цепи. Не будь этой тесной взаимосвязи, каждый из нас порознь, возможно бы, колебался”18.

Тогда от имени ЦК РСДРП конкретную боевую задачу по восполнению оскудевшей партийной казны поставил перед Лютером незаменимый помощник Красина в многочисленных рискованных предприятиях Н. Е. Буренин, курировавший всю подпольную деятельность большевиков в Финляндии. Входившее в состав Российской империи с 1809 года Великое княжество Финляндское пользовалось автономией, но давно стремилось к полной независимости. В то лихолетье значительная часть коренного населения Финляндии считала необходимым оказывать систематическую помощь революционному движению в империи, усматривая в этом наиболее реальный путь к собственному освобождению. Большевики же, в свою очередь, воспринимали Финляндию как свой “красный тыл”, где находились превосходные явочные квартиры и где были созданы оптимальные условия для бесперебойного транзита в Российскую империю оружия, взрывчатки и крамольной литературы19.

Для выполнения ответственного партийного поручения Лютер выбрал тринадцать рижских боевиков, отлично зарекомендовавших себя в схватках с полицией, а также в периодических убийствах городовых, драгун и казаков. К ударному отряду экстремистов по распоряжению Красина присоединилась команда прикрытия из десяти петербургских большевиков (их фамилии и клички остались неизвестны). Детали предстоявшей операции уточнили на месте. Пистолеты получили на одном из оружейных складов Боевой технической группы, размещенном в мастерской финского скульптора Альпо Сайло. Непосредственно перед налетом один из служащих банка (его имя знал только Буренин) испортил сигнализацию, связывавшую банк с расположенной в 200 метрах от него гауптвахтой, где размещалось небольшое армейское подразделение20.

В тот насыщенный событиями понедельник 13 февраля 1906 года отставной штабс-капитан Иоганн Кок вывел на прилегающие к банку улицы финскую Красную гвардию, дабы заблокировать все подходы к месту намеченной экспроприации при возникновении каких-либо непредвиденных ситуаций. Плотный блондин с длинными запорожскими усами, прослуживший в российской армии более десяти лет и отлично говоривший по-русски, Иоганн Кок учредил свою Красную гвардию из рабочих и бывших солдат во время всеобщей политической стачки 1905 года, когда бастовала даже финская полиция. Вскоре после организации финской Красной гвардии ее командир публично высказался о своей готовности всемерно поддерживать освободительное движение в Российской империи21. В пространном интервью, опубликованном петербургской прессой на следующий день после ограбления банка, отставной штабс-капитан заявил, что финская Красная гвардия была создана по образцу Французской национальной гвардии для поддержания общественного порядка. Кроме того, он отметил, что в одном только Гельсингфорсе под его командой находилось уже около 30 рот своеобразного полувоенного контингента22. Арестованные во вторник 14 февраля Саволайнен и Феррин входили в состав этого самобытного формирования.

После экспроприации боевики хладнокровно рассыпались по городу и с помощью финских красногвардейцев затаились в заранее приготовленных убежищах. Янис Чокке и Петр Салынь тем же вечером отправились в Таммерфорс на явку к редактору местной социал-демократической газеты, тогда как Лютер (вместе с Дубелштейном и Калниным) укрылся в доме виноторговца Вальтера Шеберга — одного из лучших агентов Боевой технической группы в Гельсингфорсе. Над входом в магазин Шеберга висела на кронштейне огромная зеленая бутылка, служившая не только рекламой его заведения, но и отличным опознавательным знаком для прибывавших в город революционеров23. На этом “массовом явочном пункте” Лютера с его друзьями ожидала Е. Д. Стасова.

Внучка знаменитого архитектора, дочь председателя Петербургского совета присяжных поверенных, племянница популярного художественного и музыкального критика, 22-летняя Стасова по кличке Абсолют была к тому времени искусной подпольщицей с приличным партийным стажем. В феврале 1906 года Красин перебросил Стасову в Финляндию взамен Буренина, поручив ей сосредоточиться главным образом на контрабанде оружия и подготовке очередного съезда РСДРП в Стокгольме. Самому же Буренину предстояло сопровождать (в качестве своеобразного компаньона-телохранителя) двух особо ценных агентов Красина — Максима Горького и его гражданскую жену М. Ф. Андрееву, командированных (разумеется, от имени ЦК партии) в Северную Америку для сбора средств в пользу революции24.

“Первое, что мне пришлось взять на себя в Гельсингфорсе, когда я туда приехала, — вспоминала Стасова 60 лет спустя, — это была отправка в Питер последних товарищей из группы латышей-партийцев, которые произвели экспроприацию в Государственном банке. Туда же я отвезла и часть денег, добытых при этой экспроприации (что-то около 10 тысяч рублей золотом и на небольшую сумму серебра в монетах рублевого достоинства). Серебро было отправлено, насколько я помню, через машинистов, а золото пришлось мне лично перевезти в Питер, спрятав его под одеждой”25.

Остальные деньги, по словам Буренина, удалось перебросить в Германию и Швецию для приобретения оружия26. Однако и Буренин, и другие члены Боевой технической группы, и сами экспроприаторы ни словом не обмолвились о том, сколько полновесных тогда еще рублей издержали большевики на оружие и боеприпасы в бесноватом 1906 году.

Всюду деньги, деньги, деньги…

По данным ревизии, проведенной вскоре после ограбления банка, налетчики унесли 175 643 рубля. У арестованных боевиков, а также у их пособников полиция изъяла в общей сложности 41 963 рубля и 36 579 финских марок27. Поскольку 25 финских марок приравнивались к 10 рублям, 36 579 марок составляли 14 632 рубля. Таким образом, финская полиция вернула государству 56 595 рублей, а в руки большевиков свалился капитал в размере 119 048 рублей.

За вычетом десяти тысяч рублей, доставленных Стасовой финансовому директору партии Красину, и расходов на фальшивые документы, нелегальный переход границы, золотые или серебряные часы и, вероятно, какие-то иные вещи для экстремистов, агенты Боевой технической группы могли истратить на закупки оружия не менее ста тысяч рублей. Так как за 375 рублей по валютному курсу того времени давали одну тысячу франков или 808 германских имперских марок, за сто тысяч рублей большевики получили примерно 267 тысяч франков или 215 тысяч марок.

Заниматься контрабандой оружия (прежде всего на территорию Закавказья) Красин поручил (как обычно, от имени ЦК партии) недюжинному экстремисту М. М. Литвинову по кличке Папаша (будущему наркому иностранных дел СССР). Ближайшим сотрудником Литвинова в этом увлекательном промысле стал Лютер, с помощью Буренина и Стасовой ускользнувший за границу вкупе с несколькими рижскими боевиками.

Литвинова манил бельгийский оружейный рынок, где российским революционерам симпатизировали и охотно продавали браунинги калибра 7,65 мм — излюбленное оружие террористов. После ограбления банка в Гельсингфорсе одна из посреднических фирм Льежа предложила большевикам 50 тысяч швейцарских винтовок устаревшего образца по цене 4 франка за ствол и небольшую партию браунингов стоимостью 31–33 франка (вместо стандартных 45 франков) за пистолет. Посетив совместно с кавказскими боевиками ряд оружейных заводов и коммерческих фирм Бельгии и Германии, к осени 1906 года Литвинов остановил свой выбор на магазинных винтовках и автоматических пистолетах различных систем28.

Тем временем Лютер, выступавший для конспирации под маской военного атташе республики Эквадор и установивший доверительные контакты с оружейными фирмами Гамбурга и Берлина, договорился о приобретении пятисот маузеров, пятисот карабинов, девяти кавалерийских пулеметов, трех миллионов патронов и одной тонны динамита. В тире одного из таких гамбургских предприятий Литвинов, заехавший туда под видом эквадорского офицера, устроился за пулеметом и, прострелив на память свой носовой платок, одобрил всю сделку в целом29.

Заказанное и полностью оплаченное оружие экстремисты вывозили в запломбированных вагонах из Западной Европы в болгарский порт Варна. В середине сентября 1906 года Литвинов зафрахтовал не то за 36 тысяч франков, не то за 30 тысяч марок яхту “Зора” водоизмещением 47 тонн. Набрать команду из моряков героического броненосца “Потемкин” он сумел только через два месяца. Капитаном судна пришлось назначить беглого матроса из Севастополя.

В середине ноября 1906 года филеры опознали Литвинова на улицах Петербурга и зафиксировали его свидание с Красиным в книжном магазине легального большевистского издательства “Вперед”. Заметив за собой слежку, Литвинов ушел от наблюдения, надев пальто и шляпу одного из посетителей магазина и прицепив накладную бороду. Спустя несколько дней агенты российской полиции повстречали его в Берлине, откуда 22 ноября он уехал в Австрию в сопровождении машиниста яхты и семи матросов30.

В ночь на 29 ноября 1906 года яхту загрузили сперва динамитом и боеприпасами с причалившего парохода австрийского общества Ллойда, а потом многочисленными ящиками с оружием. Для укрепления дисциплины и присмотра за малонадежным экипажем на корабль десантировались десять латышских и грузинских боевиков во главе с легендарным Камо (С. А. Тер-Петросяном), взявшим на себя обязанности кока. Предусмотрительный Камо тут же заминировал судно, дабы взорвать его в случае захвата корабля правительственными войсками или провала операции по каким-либо иным причинам. Провода от так называемой адской машины он провел в камбуз.

Утром 29 ноября “Зора” снялась с якоря и, покинув гостеприимный порт Варны, вышла в море, держа курс на кавказское побережье, а в полдень 1 декабря села на мель у берегов Румынии. Команда корабля и боевики во главе с Камо, страдавшим от морской болезни, сбежали немедленно. На опустевшую яхту высадились шустрые румынские рыбаки, утащившие с потерпевшего крушение судна немалую часть оружия. Прибывший с опозданием спасательный пароход снял с яхты всего две тысячи винтовок, свыше полумиллиона патронов и ящик с прокламациями на русском языке, призывавшими к вооруженному восстанию31.

Вспоминая впоследствии этот эпизод своего достославного криминального прошлого, Литвинов колебался, не зная, чему приписать провал экспедиции — то ли шторму, то ли неопытности и трусости капитана яхты; однако основную ответственность “за срыв предприятия” он возложил на ЦК партии (иными словами, на Красина), не обеспечивший своевременное финансирование контрабанды.

Разукрашенное всяческими фантастическими подробностями, происшествие с яхтой “Зора” попало в европейскую прессу, спровоцировало дипломатический скандал между Россией и Болгарией и послужило основанием для объявления Литвинова в международный розыск. Специальные досье на него завели в ту пору полицейские управления Бельгии, Болгарии и Румынии32.

Сколько всего винтовок и пистолетов находилось в трюме злосчастной яхты, большевики сохранили в тайне. Осенью 1907 года Литвинов уничтожил все квитанции, все накладные и всю прочую документацию по делу о неудавшейся попытке контрабанды оружия и взрывчатки, предпринятой на средства, похищенные из банка в Гельсингфорсе33. Не исключено, что латышские экстремисты предъявляли определенные претензии Литвинову в связи с нелепой утратой награбленных денег и закупленного Лютером оружия. Скорее всего поэтому Литвинов в своем мемуарном очерке о бесславном провале порученной ему контрабанды старательно лгал, будто яхту “Зора” он снарядил на многие сотни тысяч рублей, экспроприированных грузинскими боевиками.

Товарищ, товарищ, за что же мы боролись?

После ограбления банка в Гельсингфорсе банда развалилась. Главарь налетчиков Янис Лютер по кличке Бобис (1883–1939) и пара его верных боевых товарищей — рабочий Янис Зирнитис по кличке Архиварс (1884–1939) и штурман дальнего плавания Карл Янсон по кличке Каптейнс (1883–1937) — скрылись за границей. Через год Янсон эмигрировал в США, где сделал карьеру профсоюзного босса, а Зирнитис вернулся в Прибалтику, продолжил свою подпольную деятельность и в 1909 году был осужден на шесть лет каторги с последующей ссылкой в Иркутскую губернию.

Вслед за Лютером (или, быть может, одновременно с ним) бежал Гедерт Элиас (1887–1975), известный боевым товарищам под псевдонимом Страуме-Гедус; через три года он поступил в Брюссельскую Академию художеств и стал впоследствии профессиональным живописцем. Еще один экстремист Ансис Бушевиц (1878–1943) тоже оказался, по всей вероятности, за рубежом, где заразился меньшевистской ересью и временно откололся от былых единоверцев34.

Четверо экстремистов, оставшихся на российских просторах, получили новые партийные задания. Выполнение наиболее важного поручения, связанного с подготовкой вооруженных восстаний в различных регионах страны, боевая техническая группа доверила Николаю Атабекову по кличке Антон (1881–1937).

Потомок действительного статского советника из Астраханской губернии, единственный среди прибалтийских боевиков человек дворянского происхождения, Атабеков не только окончил гимназию, но еще в 1899 году был принят в Рижский Политехнический институт. Он сумел даже преодолеть два первых курса обучения, прежде чем его отчислили из института за участие в студенческих беспорядках. Не испытывая ни малейшего огорчения по этому поводу, он вступил в ряды большевиков и к последним месяцам 1905 года вырос до вожака боевой дружины. После удачной операции в Гельсингфорсе его направили в Одесскую военную организацию большевиков, а в мае 1906 года перебросили в Кронштадт. Спустя два месяца в Кронштадте вспыхнуло восстание, быстро подавленное правительственными войсками; в сентябре Атабекова, переодетого матросом, арестовали и через год осудили на восемь лет каторги. В 1913 году его амнистировали и выслали в Иркутскую губернию, где он прожил до Февральской революции и нечаянно набрался от ссыльнопоселенцев меньшевистских воззрений35.

Самый отчаянный и самый, наверное, жестокий боевик, признававший одно только право ножа и пистолета, Екаб Дубелштейн по кличке Епис (1883–1907) в марте 1906 года вернулся в Лифляндскую губернию. За последующие полтора года он всласть покуражился над полицией, пограбил почтовые отделения и принялся даже разрабатывать план убийства П. А. Столыпина, председателя Совета министров Российской империи, но в августе 1907 года был схвачен на рижской улице и через месяц расстрелян36.

Бывалый подпольщик Теодор Калнин по кличке Мистер (1871–1939) трудился в нелегальной типографии до 2 января 1908 года, когда его взяли под стражу. Свыше пяти лет просидел он в Рижской центральной тюрьме, а в марте 1913 года отправился по этапу в сибирскую ссылку. В Киренском уезде Иркутской губернии он получил место кладовщика и экспедитора небольшого молочного хозяйства37.

Профессиональный революционер, член ЦК социал-демократии Латышского края Янис Ленцман по кличке Кенцис (1881–1939) оставался на воле дольше всех. Его арестовали и выслали в Иркутскую губернию лишь в 1915 году38.

Пятерых гангстеров, приговоренных финским судом к различным срокам наказания, поместили в одиночных камерах. Петр Салынь (1886–1937) и Христиан Трейман (1887–после1962) провели в одиночном заключении шесть лет, Густав Чокке (1886–после1935) и Карл Чокке (1884–1929) — около десяти. Карла Чокке продержали, кроме того, в ножных кандалах два с половиной года и в ручных — еще два года; за покушение на жизнь надзирателя в 1913 году срок содержания под стражей ему увеличили на девять лет. Густаву Чокке добавили к прежнему сроку четыре года тюрьмы после безнадежной и чуть ли не демонстративной попытки к бегству. Салыня и Треймана освободили досрочно, по амнистии, объявленной к 300-летию дома Романовых, Густава и Карла Чокке — после Февральской революции. Янис Чокке (1870–1910) погиб при невыясненных обстоятельствах в каторжной тюрьме39.

Отставной штабс-капитан Иоганн Кок (1863–1909) оказался участником солдатского и матросского бунта в крепости и в порту Свеаборга 17–20 июля 1906 года. Когда правительственные войска подавили мятеж, он бежал в Северную Америку. Как сложилась затем его судьба, неизвестно: по одним сведениям, в 1908 году его арестовали и депортировали в Российскую империю, по другим — он скончался скорее всего в Канаде в 1915 году. Утратив своего командира, финская Красная гвардия распалась40.

После октябрьского переворота бывшие экстремисты перевоплотились в законопослушных советских граждан. Лютер нашел себе применение в качестве директора крупных хозяйственных учреждений (в том числе Ленинградского отделения Англо-русского акционерного торгового общества “Аркос”, учрежденного Красиным в 1920 году, Ленинградской конторы “Экспортлес” и, наконец, треста “Союзлесотара”). Ленцман руководил советской военной разведкой в Турции, служил в Латвийской секции Коминтерна, был начальником общей группы отдела кадров на строительстве Дворца Советов41. Салынь находился на подпольной работе в Китае, чистил Наркомат просвещения на посту старшего инструктора Рабоче-Крестьянской инспекции, исполнял какие-то секретные обязанности в советском торгпредстве в Берлине и, наконец, стал заместителем заведующего музеем Маркса-Энгельса-Ленина при ЦК ВКП (б)42. Янсон служил в Красном интернационале профсоюзов (Профинтерне), тогда как Зирнитиса использовали в качестве мелкого партийного или советского начальника43.

Атабеков, Калнин и Густав Чокке несколько лет занимали скромные должности в различных советских организациях, все трое получили инвалидность по совокупности множества заболеваний. В своем заявлении, адресованном в комиссию по назначению пенсий, Густав Чокке писал: “Страдаю истерикой, эпилептикой, которая появилась вследствие пролома верхней головной кости после ареста при побеге. Вследствие болезни и усталости я не способен занимать ответственные должности. Лечусь у районного психиатрического врача…”44 Карл Чокке, девять лет проучившийся сначала на рабочем, потом на физико-математическом факультете МГУ, 11 февраля 1929 года накануне отъезда в санаторий для “нервнобольных” совершил суицидальную попытку и 24 февраля скончался вследствие огнестрельного ранения грудной клетки45.

Трейман работал то в Особом отделе ВЧК, то в милиции, а с 1930 года возглавлял Московский областной союз кооперации инвалидов46. Много лет спустя ему довелось опубликовать воспоминания о бурной своей молодости и верных боевых товарищах. Однако в этом мемуарном очерке, напечатанном в сборнике “Янис Лутер-Бобис”, Трейман умолчал о том, как пережил он Большой террор, Вторую мировую войну и послевоенные репрессии. Может быть, с 1937 года он много лет находился в заключении? Известно только, что в 1962 году его труды вознаградили персональной пенсией.

В период Большого террора герои революционного подполья превратились из полноценных советских граждан в подозреваемых и подсудимых. Основанием для такой трансформации стала подписанная Н. И. Ежовым директива НКВД СССР от 30 ноября 1937 года о проведении массовой карательной операции “по линии латвийского шпионажа”.

Еще летом 1937 года, заимствовав нацистскую идеологию, советские вожди запланировали, а вслед за ними следователи НКВД приступили к серии “национальных операций” — в сущности этнических чисток всех “подозрительных на шпионаж” лиц немецкого, польского, румынского происхождения и так называемых харбинцев (бывших служащих КВЖД, объявленных японскими шпионами). Затем пришел черед латышей. Согласно приказу Ежова, с 3 декабря 1937 года одновременно во всех республиках, краях и областях подлежали аресту политические эмигранты и перебежчики из Латвии, активисты латышских клубов и обществ (в том числе общества латышских стрелков), бывшие руководители и члены правлений ликвидированных акционерных обществ, латышские туристы, осевшие в СССР, и все латвийские подданные, кроме сотрудников дипломатических учреждений47.

Поскольку органы НКВД не успели выполнить срочный заказ партии и правительства до окончания 1937 года, Сталин разрешил им продолжить “операцию по разгрому шпионско-диверсионных контингентов из поляков, латышей, немцев, эстонцев, финн, греков, иранцев, харбинцев, китайцев и румын, как иностранных подданных, так и советских граждан” до 15 мая 1938 года48. Однако еще до завершения года 1937-го сотрудники НКВД отомстили за унижение царской полиции, расстреляв Атабекова, Салыня и Янсона. В 1939 году “пали жертвой злостной клеветы и произвола в период культа личности” Лютер, Зирнитис, Калнин и Ленцман. Не пощадили и семью Лютера, расстреляв его сына Юрия (1914–1938), студента Ленинградского Института инженеров водного транспорта, и младших братьев: Роберта (1895–1938) — председателя юридической консультации — и Эрнеста (1893–1940) — участника Гражданской войны и партийного функционера49. Советские правители, надо полагать, всерьез опасались, как бы матерые боевики (вместе с их родственниками) не взялись за оружие снова.

Ансис Бушевиц и Гедерт Элиас избежали репрессий. Бушевиц проживал в независимой Латвийской республике, работал юристом, после избрания членом Народного Сейма в 1940 году голосовал за вхождение Латвии в состав СССР, затем вступил в ряды Коммунистической партии Латвии и умер в Москве. Элиаса возвели в ранг профессора, заслуженного деятеля искусств Латвийской ССР, члена академии художеств и патриарха латышской живописи (ныне его имя носит Елгавский музей истории и искусства). Именами Красина и Стасовой назвали улицы в Москве, подтвердив тем самым старинное правило: исполнителей чаще всего карают, зато вдохновителей превозносят.

Беспрецедентное, казалось бы, ограбление филиала Государственного банка в Гельсингфорсе неожиданно быстро забылось и даже не обросло легендами; как говорится, разнеслась молва, да и была такова. Фамилии и клички большевиков, грезивших о социальной справедливости и совершивших ради нее первую крупномасштабную экспроприацию, не удержались в короткой памяти потомков. И теперь, когда, словно в старой сказке, век прошел, как сон пустой, можно, наверное, высказать лишь одно пожелание: так пусть им общим памятником будет построенный в боях капитализм с нечеловеческим лицом.

Сноски:

1 Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 102, оп. 203, д. 8, ч. 66, т. 1, лл. 34–36. “Финляндская Газета”, 14 (27).02.1906. “Новости Дня”, 14.02.1906.

2 ГАРФ, ф. 102, оп. 203, д. 8, ч. 66, т. 1, лл. 5, 36. “Биржевые Ведомости”, вечерний выпуск, 14.02.1906.

3 ГАРФ, ф. 102, оп. 203, д. 8, ч. 66, т. 1, лл. 14–15, 36. “Финляндская Газета”, 16.02 (1.03). 1906. “Русское Слово”, 16.02.1906. “Новости Дня”, 16.02, 17.02.1906.

4 ГАРФ, ф. 102, оп. 203, д. 8, ч. 66, т. 1, лл. 24–30. “Финляндская Газета”, 18.02 (3.03). 1906. “Русское Слово”, 18.02.1906. “Новости Дня”, 18.02, 22.02.1906.

5 ГАРФ, ф. 102, оп. 203, д. 8, ч. 66, т.1, лл.59, 69. “Финляндская Газета”, 19.02 (4.03), 21.02 (6.03). 1906. “Русское Слово”, 19.02.1906.

6 “Финляндская Газета”, 23.03(5.04).1906. “Новости Дня”, 26.03.1906.

7 ГАРФ, ф. 102, оп. 203, д. 8, ч. 66, т. 1, лл. 80–81. “Финляндская Газета”, 8 (21).06.1906. В кн.: Янис Лутер-Бобис. Страницы жизни революционера-подпольщика. Сборник статей и воспоминаний. Рига, 1962. С. 279–287.

8 Сверчков Д. На заре революции. М.-Л., 1924. С. 325–326.

9 ГАРФ, ф. 102, оп. 233, д. 9, ч. 10, лл. 2, 44.

10 В кн.: Янис Лутер-Бобис… С. 230–235.

11 ГАРФ, ф. 124, оп. 44, д. 299, лл. 21–24; д. 1497, лл. 5–9. “Рижский вестник”, 9.09.1905.

12 Ленин В. Полн. собр. соч., т. 11. С. 269.

13 “Рижский вестник”, 17.01.1906. “Пролетарская революция”. 1926, № 3. С. 173–196. В кн.: Янис Лутер-Бобис… С. 105–124.

14 В кн.: Первая боевая организация большевиков. 1905–1907 г.г. М., 1934. С. 202–203.

15 “Пролетарская революция”, 1923, № 3. С. 3–28.

16 Розанов В. Уединенное. М., 1990. С. 168.

17 Троцкий Л. Портреты революционеров. Chalidze Publications, 1988. С. 281–282.

18 Бейка Д. Год лесных братьев. Рига, 1970. С. 114.

19 В кн.: Первая боевая организация большевиков… С. 83–84.

20 В кн.: Янис Лутер-Бобис… С. 284–297.

21 ГАРФ, ф. 499, оп. 2, д. 3, лл. 1–5.

22 “Биржевые Ведомости”, вечерний выпуск, 27.02.1906.

23 Смирнов В. Революционная работа в Финляндии 1900–1907 гг. “Пролетарская революция”, 1926, № 1. С. 119 —157. В кн.: Первая боевая организация большевиков… С. 53–54.

24 Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ), ф. 356, оп. 1, д. 1, л. 17; д. 164, л. 179.

25 Стасова Е. Воспоминания. М., 1969. С. 82–83.

26 Буренин Н. Памятные годы. Л., 1961. С. 160–165.

27 “Финляндская Газета”, 14(27).02, 16.02(1.03), 19.02 (4.03), 21.02(6.03), 23.03 (5.04).1906.

28 В кн.: Первая боевая организация большевиков… С. 89–99.

29 В кн.: Янис Лутер-Бобис… С. 125–127.

30 ГАРФ, ф.102, оп. 234, д. 1, ч. 1, т. 3, лл. 8 об, 27, 107 об, 108, 146, 147. Материалы по истории общественного и революционного движения в России. Под редакцией С. П. Мельгунова и М. А. Цявловского. М., 1918, т. 1. С. 196–197. В кн.: Первая боевая организация большевиков… С. 92–94.

31 Бибинейшвили Б. Камо. М., 1934. С. 113–117. См. также: Камо. Воспоминания, статьи, очерки о Камо. Ереван, 1982. С. 38–40, 145–148.

32 РГАСПИ, ф. 332, оп. 1, д. 39, лл. 102–107.

33 В кн.: Первая боевая организация большевиков… С. 99.

34 ГАРФ, ф. 533, оп. 2, д. 805, лл. 4–5.

35 ГАРФ, ф. 102, оп. 203, д. 306, ч. 46, лл. 1–2; ф. 533, оп. 2, д. 77, лл. 5–7, 11, 114. Каторга и ссылка, 1927, кн. 37. С. 76–77.

36 В кн.: Янис Лутер-Бобис… С. 140–147.

37 ГАРФ, ф. 533, оп. 2, д. 805, лл. 1–6. РГАСПИ, ф. 17, оп. 100, д. 100960.

38 РГАСПИ, ф. 124, оп. 1, д. 1107, лл. 1–5.

39 РГАСПИ, ф. 124, оп. 1, д. 1708, лл. 4–5. ГАРФ, ф. 533, оп. 2, д. 2025, лл. 4–6; д. 2240, лл. 3–6, 10–26; д. 3257, лл. 11–12, 20.

40 ГАРФ, ф. 499, оп. 1, д. 18, лл. 290–298; оп. 2, д. 43, лл. 3, 14 об. В кн.: Янис Лутер-Бобис… С. 392. Смирнов В., Указ. соч.

41 РГАСПИ, ф. 17, оп. 100, д. 4550. Колпакиди А, Прохоров Д. Империя ГРУ: Очерки истории российской военной разведки. М., 2001, кн.1. С. 175. Расстрельные списки. Москва, 1935–1953. Донское кладбище [Донской крематорий]. Книга памяти жертв политический репрессий. М., 2005. С. 271.

42 ГАРФ, ф. 533, оп. 2, д. 1774, лл. 1–2, 15–17.

43 В кн.: Янис Лутер-Бобис… С. 388, 413.

44 ГАРФ, ф. 533, оп. 2, д. 2240, л. 7.

45 ГАРФ, ф. 533, оп. 2, д. 3257, л. 22.

46 ГАРФ, ф. 533, оп. 2, д. 2025, лл. 7–11

47 “30 октября”, 2000, № 4. С. 5.

48 РГАСПИ, ф. 17, оп. 166, д. 585, л. 21.

49 В кн.: Янис Лутер-Бобис… С. 398.

СТАЛИН. ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ НА ФОНЕ ЕГО БИБЛИОТЕКИ И АРХИВА

Б.С. Илизаров

Илизаров Борис Семенович - доктор исторических наук, профессор,
ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН,
директор Центра документации "Народный архив".

Но очнулись, пошатнулись,
Переполнились испугом,
Чашу, ядом налитую,
приподняли над землей
И сказали: - Пей, проклятый,
неразбавленную участь,
не хотим небесной правды,
легче нам земная ложь.
Иосиф Сталин [1]
Человек иль злобный бес
В душу, как в карман, залез,
Наплевал там и нагадил,
Все испортил, все разладил
И, хихикая, исчез.
Дурачек, ты всем нам верь,
- Шепчет самый гнусный зверь,
- Хоть блевотину на блюде
Поднесут с поклоном люди,
Ешь и зубы им не щерь.
Федор Сологуб

ИСТОРИЧЕСКОЕ ПОРТРЕТИРОВАНИЕ КАК МЕТОД
Историческое портретирование - это метод особого исторического жанра. Портрет может изображать не только лицо и фигуру человека, но и лик эпохи, и даже суть исторического явления. Неважно, что изображается историком, а важно - как. Человек способен разом охватить достаточный минимум черт воспринимаемого, чтобы в первом приближении понять, что перед ним находится, а мозг фиксирует "опорные точки" на видимом. Так формируется эскиз, "гештальт", будущего полнокровного образа. С позиции компоновки материала во времени, т.е. с точки зрения композиции или конструкции, исторические труды можно условно разделить на три вида:

- хронологические исследования, сравнительно последовательно описывающие события по порядку - от ранних к более поздним;
- ретроспективные труды, где события начинают излагать от момента фиксируемого состояния, а затем разворачивают логику развития вспять, к их истоку;

- историческое портретирование, когда историк на глазах читателя вызывает из небытия образ человека или любого исторического явления. От опорных точек - к штрихам, от прорисовок - к эскизу, от него - фону и прописыванию деталей, а с их помощью - к трактовке всего образа. Здесь тоже есть своя хронология раскрытия образа, т.е. его становление и воплощение в процессе познания. Пусть этот метод таит для историка гораздо больше ловушек и опасностей, чем любой другой, но и преимуществ у него немало. Главное - свободное перемещение во времени жизненного пространства своего героя (объекта).

А.Н. Толстой - талантливый исторический романист сталинской эпохи, оказавший гораздо более сильное влияние на людей своего времени, чем любой крупный историк, был признанным мастером исторического портрета. В его галерее портреты всех исторических персонажей, одежды которых время от времени примерял наш герой, - Петра I, Ивана Грозного, Ленина и самого Сталина. Он считал, что "портрет героя должен проявиться из самого движения... Портрет возникает из строчек, между строчками, между словами, возникает постепенно, и читатель уже сам представляет его себе без всякого описания" [2]. Не впадая в подражательство, что, как известно, ф губительно, примем эту мысль как некий методологический вектор.
Недавно было осуществлено своеобразное издание. Под одной обложкой объединили два исторических портрета Ивана Грозного. Один портрет принадлежит перу известнейшего историка России XX в. академика С.Ф. Платонова, другой - не менее известного академика Р.Ю. Виппера [3]. Классический труд Платонова написан в ключе "биохроники": все, что известно о герое, от рождения к смерти. Виппер, ломая хронологию, дал портрет Ивана на скупом фоне XVI в., выделяя в нем только самое существенное и прослеживая посмертную судьбу образа царя. Два подхода - два жанра, один объект - два результата.

Виппер не образец, несмотря на замечательный накал чувств, до сих пор осязаемый при чтении книги. Поэтому для нас она могла бы остаться обычной историографической сигнатурой, галочкой на полях будущего портрета Сталина. Если бы не одно обстоятельство - Сталин читал книги Виппера с упоением.

К сожалению, в современном архиве вождя именно этой книги нет. Вполне возможно, что ее первое издание 1922 г. с критическими замечаниями Сталина все еще находится в архиве историка. Во всяком случае советские переиздания "Ивана Грозного" (2-е. Ташкент, 1942; 3-е. М.-Л., 1944) несут на себе следы доработок в духе сталинского "марксизма". Зато три книги Виппера: "Очерки истории Римской империи" (М., 1908), "Древняя Европа и Восток" (М., 1916) и "История Греции в классическую эпоху. IX-IV вв. до Р.Х." (М., 1916) испещрены сталинской рукой. Без всяких скидок Виппера можно назвать любимым историком Сталина. Отметим, что еще за 10 лет до выхода "Ивана Грозного" Виппер нарисовал портрет Древнего Рима, являя читателю суть его империалистического существования. Сталин как волшебной сказкой был зачарован этой научной монографией.

На суд читателя представлена попытка построения интеллектуального и духовного образа Сталина. Я не претендую на точное соответствие оригиналу. Я хотел бы прежде всего понять образ мыслей и характер чувств человека, носившего псевдоним "Сталин". Может быть, поняв его, исторически вчерашнего, мы кое-что поймем и в себе сегодняшних.

* * *

Историческое портретирование Сталина дело, с одной стороны, не такое уж ремесленно сложное, а с другой - почти непосильное. В течение всей своей длинной жизни он, оглядываясь на будущие поколения, целенаправленно упаковывал свое прошлое и настоящее в тысячи вполне благопристойных, отретушированных, отлакированных и словесно стерилизованных оболочек: фотографии, кинохроники, биографии, сочинения... Даже инициированные им беспрецедентные в мировой истории репрессии он облекал в оболочки "документированных" и "доказательных" судебных процессов, смешивал в одну кучу реальных уголовников с миллионами невинных.

Вскрыть такого рода оболочки не так уж трудно. Рецепт известен. Так и хочется заявить, что, снимая их, мы, без сомнения, доберемся до подлинного Сталина - достаточно только "вышелушить" его образ из этих заскорузлых оболочек и пелен. Но не будем наивны - "подлинного" Сталина, как и Цезаря Борджия, Ивана IV, Чингизхана и других личностей прошлого в историческом пространстве нет. А есть нечто иное.

Любой профессиональный историк знает много больше о своем герое чем он сам знал о себе. Исследователь видит его на фоне: эпохи, страны, семьи, вещей, документов, других людей, различных идей и мнений. Но для портретируемого "фон" это не сцена, это его судьба, его жизнь, его органическое целое, которое можно понять только изнутри, т.е. живя в этой эпохе, в этом времени, в этой среде, не зная того, что ждет завтра или даже через мгновение.

Историк смотрит на своего героя из будущего, поэтому сразу видит его судьбу и все его дела от начала и до конца. Но исследователь, с полным знанием дела прописывая детали "фона" и детали портрета на этом фоне, не может знать того, что творилось, например, в душе и голове портретируемого Иосифа Виссарионовича Сталина, предположим, 5 марта 1953 г. в 21 час. 47 мин., т.е. за три минуты до последнего удара сердца.

Что он чувствовал и думал и был ли он способен чувствовать и думать в тот момент, когда приподнял в последний раз левую, не разгибавшуюся в локте руку с вытянутым вверх перстом, то ли угрожая, то ли призывая кого-то? Историк никогда не сможет узнать ни об этих минутах, ни о тысячах других минут и мгновений внутренней, иначе подлинной жизни своего героя. Так что выписать подлинный образ Сталина, как и любого другого исторического персонажа, вряд ли когда удастся. Если гипотетически предположить, что такую задачу можно разрешить, не прибегая к неизбежным домысливаниям, то историк смело может взять на себя божественную функцию воскрешения словом. Однако, как и во всех правилах, здесь могут быть некоторые исключения.

Источников, непосредственно отражающих скрытую интеллектуальную и духовную жизнь человека, почти нет. Лишь прерывающимся пунктиром обозначают некоторые внутренние процессы черновые и подготовительные материалы людей, привыкших излагать свои мысли на письме, сюда же примыкают зафиксированные спонтанные комментарии и высказывания. Многое, конечно, зависит от темперамента, но именно они дают возможность историку заглянуть в душу своего героя.

Сталин читал чрезвычайно много и очень много комментировал прочитанное. Читал не только как высший государственный и партийный чиновник читает документы. Он читал еще и как главный редактор, и как главный политический и духовный цензор огромной державы. Он читал и как обычный заинтересованный, но к тому же еще и страстный человек, тут же комментируя книгу, статью, рукопись учебника, романа или киносценария. Это небольшие, но все же лазейки, которые могут помочь проникнуть в сталинскую душу.

ОПОРНЫЕ ТОЧКИ

Наметим первые опорные точки будущего портрета. На противоположных сторонах незапятнанного еще чистого исторического полотна поставим полюсные знаки "+" и "-". К плюсу отнесем все то, что относится к тому, каким он видел себя сам (и физически и психологически), а к минусу - каким его видели другие в разное время со стороны. Эта идея игры с полюсами принадлежит не мне, а Сталину. Как в электрическом поле эти условные знаки не несут в себе по отдельности никакой нагрузки, но соединенные вместе приобретают исключительное значение. Находясь уже ближе к концу жизни Сталин поставил себе в заслугу умение всесторонне учитывать все плюсы и минусы: "Сталин мудр, нетороплив в решении сложных политических вопросов, там где требуется всесторонний учет всех плюсов и минусов" [4]. Казалось бы, речь идет об элементарной взвешенности необходимой любому человеку при принятии серьезных решений. На самом же деле здесь все сложней.

Как и всех людей от века, его мучил вопрос о смысле жизни, суть которого сводится к вере или неверию в Бога. Как и для многих, вера и неверие в Бога для него упирались в дилемму разума и чувства. Как и многие, в новое время он считал, что его мысли о Боге и представления о нем порождены исключительно человеческим, т.е. его же собственным иллюзорным сознанием.

Как-то он зачитался неоконченной книгой Анатоля Франса "Последние страницы", фрагменты которой были изданы до войны в СССР. Сталин сделал отметки в тексте и на полях, а также оставил несколько замечаний. У Франса речь шла о Боге: "Мысли, которые мы приписываем ему, исходят от нас самих; мы бы их имели, если бы и не приписывали их ему. И не стали бы от этого лучше". "Люди подчиняются своим собственным выдумкам. Они сами создают богов и повинуются им". Сталин синим карандашом двумя горизонтальными линиями на полях отметил первый тезис и подчеркнул первое предложение последнего фрагмента, а рядом написал: "Известная истина!". Еще до Франса Сталин не раз должен был сталкиваться с подобными мыслями, высказанными Марксом или Энгельсом, а может быть, и Фейербахом.

Как многие в XX в., он чаще гнал от себя мысли о религии, о вере, но бывали в его жизни минуты, когда эти мысли все же прорывались в сознание и тревожили его. Франс написал: "Христианство есть возвращение к самому первобытному варварству: идея искупления..." Фраза обрывается. А бывший ученик православной семинарии Иосиф Сталин на полях насмешливо чиркнул: "Так его!!!" [5].

Как и для многих людей Х1Х-ХХ вв., иудео-христианский Бог для Сталина умер еще в юности, когда он вступил на стезю марксизма. Минуя этапы внутренней эволюции, отметим сейчас только то, что он уже в зрелые годы обозначил для себя в качестве базовой точки опоры идею аннигиляции, взаимного уничтожения при соприкосновении разума и чувства, превращение в "ничто" положительных и отрицательных жизненных полюсов.

"Бог - перекресток всех человеческих противоречий" - сделал вывод Франс. Сталин согласно подчеркнул его и направил две стрелки. Одну к тезису Франса: "Существование бога есть истина, подсказанная чувством... Каждый раз, как его разум (человека. - Б.И.) приходит в столкновение с чувством, разум оказывается побежденным". Закольцевал стрелкой уже эти два тезиса, а сбоку, слегка ерничая, приписал: "Куды ж податься?".

Затем от того же тезиса о Боге как перекрестке всех противоречий направил стрелку к собственному пониманию сути противоречия: "Разум - чувства". А уже от него еще одну карандашную стрелку вниз страницы, где вывел окончательный итог: "Неужели и это тоже (+/-) ?!.. Это ужасно!" Ужасно! Значит, несмотря на все насмешки и ерничанье, его устрашил этот абсолютный ноль? Из этой записи видно, что мысль о "ничтожестве" того бытия, где разум уничтожается чувством и - наоборот, пришла к нему далеко не в первый раз. И не в последний.

Я думаю, что здесь, как на дне сказочного океана, спрятана разгадка самой глубокой тайны сталинской души. Это тайна безграничной внутренней свободы, которую он достиг, став беспрецедентно неограниченным властителем. Точнее, он стал неограниченным властителем, когда понял, что чувства, благодаря которым спонтанно рождается в душе человека Бог (совесть, сострадание и т.д.), рационально уничтожаются критическим разумом, но и он, в свою очередь, уничтожается чувствами (Богом). Не будем упрощать - перед нами не знакомый материализм и тем более не гуманизм в его крайних проявлениях, когда человек не просто приравнивается к Богу, а, порождая его, возвышается над ним.

Пока выскажу только в качестве догадки, что как в молодости, так и в зрелые годы - всю жизнь Сталина грызли сомнения, не является ли Бог такой же реальностью, как и человек? Он всячески избегал открытых высказываний на этот счет, но категорически запрещал выписывать в свою личную библиотеку атеистическую литературу [6]. По правде сказать - она почти вся была низкопробной. Но и к церкви как организации он, став властителем, относился с холодным прагматизмом.

Сталин, страшась своей же собственной мысли, демонстрирует рисунком свое понимание полной свободы. Это свобода от любых последствий своих поступков, кем бы они ни порождались - его разумом (человеческим) или его чувствами (божественным). Сталкиваясь в реальности, они взаимно уничтожаются, как электрические заряды. Поэтому незачем и не на кого оглядываться: ни на Бога, ни на человечество. Абсолютно свободен! От добра и зла, от чувства вины за то и другое.

Все, что он делал, вся его жизнь была посвящена достижению, а затем удержанию абсолютной личной свободы. Конечно, не все так прямолинейно и просто - полностью освободиться от чувства вины и раскаяний, как и любому человеку, ему не удалось никогда. И тому мы найдем немало отчетливых свидетельств.

Очень хочется указать на Ницше как на сталинский первоисточник с его знаменитым высказыванием о сверхчеловеке, шагнувшем по ту сторону добра и зла, но среди книг с пометами Сталина произведений Ницше пока не обнаружено. Дуновение же ницшеанства вполне ощутимо.

Пройдут годы, и уже после кровавой Отечественной войны рука Сталина вновь потянется начертать похожую анаграмму. Сталин читает книгу Г. Александрова "Философские предшественники марксизма" (М., 1940). На одной из страниц автор излагает философскую систему Фихте, в которой решается диалектическое противоречие между "Я" и "не-Я". По Фихте как результат разрешения этого противоречия в сознании, как диалектический синтез рождается человеческая личность. Точно так же, как на страницах книги Анатолия Франса, Сталин вновь взрывается аккуратной надписью и знакомым рисунком на полях: "Это же чудесно! "Я" и "не-Я". Это же (+/-)!" [7], т.е. - ноль, ничто.

И если в книге Франса он написал: "Это ужасно!", то здесь он уже восхищен: "Это же чудесно!".

(+/-) такова первая опорная точка будущего портрета. Вторую опорную точку обозначим его самым любимым словом - "Учитель".

Работая с архивом и библиотекой Сталина я наткнулся на редкое издание пьесы А.Н. Толстого "Иван Грозный". На одной из страниц сталинской рукой написано: "Учитель". Невольно мелькнула мысль - Сталин называет деспота Грозного своим учителем. Однако вскоре стало ясно - поторопился. За этой сталинской пометой стоит нечто большее, чем прямое указание на средневекового кровавого царя как на учителя. Да и помета выглядит не совсем обычно.

Во-первых, в книге много других сталинских надписей как на обложках, так и на странице со списком действующих в драме лиц, не имеющих никакого отношения к Грозному. Слово "учитель" повторяется несколько раз в окружении десятков других помет и причудливых карандашных обводов, отражающих разнообразие присущей Сталину моторики. В руки Сталина пьеса попала в самый разгар второго года войны, скорее всего летом-осенью 1942 г. Книга была издана тиражом всего 200 экз. в качестве первоначального варианта для театральных нужд.

Как известно, военная обстановка в это время была очень тяжелой. Наверное поэтому написанные Сталиным слова звучат как заклинания, обращенные к самому себе, а возможно, и к кому-то только ему тогда известному: "Выдержим", "Не могу? - Помогу!", "Я помогу". В другом месте напоминает сам себе: "Поговорить с Шапошн." (Шапошников - начальник Генштаба. - Б.И.), "Нитроглиц[ериновый] завод" и другие. А вперемежку - какие-то цифры, скрипичные ключи и много раз: "Учитель", а к нему снизу ведет росчерк в виде прописной буквы "Т" [8]. Последнее совсем уже не понятно.

Во-вторых, когда просмотрел наудачу еще с десяток других книг из библиотеки Сталина, то убедился, что на очень многих из них есть подобные записи. Поэтому я внимательнейшим образом изучил всю сохранившуюся часть сталинской библиотеки с точки зрения характера надписей. И вновь чуть не попал в ту же ловушку, что и раньше, обнаружив сначала на полях нескольких книг Ленина знакомые слова [9], а затем на одной из книг Троцкого тот же росчерк в виде прописной буквы "Т" [10].

То, что Сталин мог считать своими идейными учителями Ленина, Троцкого и Грозного одновременно, особенно не противоречило всему современному образу Сталина. "Прогрессивный" опричный царь, "гениальный Вождь", "Иудушка Троцкий" уже давно причудливо совмещаются в нашем сознании благодаря "учительскому" гению Сталина и отечественным преподавателям истории. Но когда такие же надписи я увидел и на других книгах, не имеющих никакого отношения ни к вождям, ни к царям, ни к особым эпохам и изданных к тому же задолго до того, как Сталин, хотя бы в мыслях, посмел себя отождествлять с царем Иваном, пришлось отказаться от слишком прямолинейных аналогий. Отношение Сталина к некоторым своим царственным предшественникам и историческим героям было совсем не таким простым, как это сейчас нам представляется с легкой руки литераторов и журналистов.

Присутствуя на заседаниях, работая в кабинете над документами или читая книгу на даче, Сталин, как и всякий человек, время от времени отвлекался от окружающего и в задумчивости машинально что-то писал или чертил на том, что у него было под рукой. Если это было на заседаниях правительства или политбюро, то он по давней генсековской привычке что-то помечал на память себе в блокнот. Соратники, подозрительные, как и сам вождь, запуганные им до крайности, думали, что он что-то фиксирует на их счет. Наверное, иногда так и было.

Об особенностях сталинской памяти пишут многие. В большинстве своем, чаще -военачальники, отмечают феноменальную способность Сталина запоминать детали, имена, цифры. Наверняка он сам способствовал распространению завышенной оценки своих мнемонических способностей. Он хорошо знал, что историческая традиция приписывает уникальную память Гаю Цезарю, Наполеону Бонапарту, Петру I и целому ряду других исторических личностей. Отсюда истоки легенды и о феноменальной сталинской памяти.

Но те, кто знал его близко и оставил свои воспоминания, в частности Молотов, Хрущев, Микоян, отмечают странности памяти вождя, особенно в послевоенный период. С одной стороны, он был явно забывчив и мог в один момент запамятовать фамилию собеседника - своего старого соратника. Однажды он забыл фамилию Булганина в его присутствии [11]. С другой - когда это ему очень было надо, вспоминал события многолетней давности. Вот как эту особенность отметил, например, Микоян: "В последние годы жизни память Сталина сильно ослабла - раньше у него была очень хорошая память, поэтому я удивился, что он запомнил это предложение Молотова (повысить цены на хлеб. - Б.И.), высказанное им в моем присутствии Сталину в конце 1946 г. или в начале 1947 г., то есть шесть лет тому назад" [12].

В 1923 г., когда ему было всего 43 года, он в первый раз пожаловался врачам на сильное ослабление памяти, и это еще в самом начале его государственной карьеры. Позже эта жалоба повторялась. Учитывая недостатки памяти, а также огромный поток информации, который он замыкал на себя, доведя идею централизации управления государством до полного абсурда, ему приходилось многое фиксировать "на память" в особых блокнотах. В тех самых, которые, как считают некоторые современные исследователи, бесследно исчезли из кабинета Сталина в Кремле после его смерти.

Но помимо записей "на память", в этих же блокнотах или на отдельных листах бумаги и, совершенно достоверно, на обложках читанных им книг, он часто бессознательно рисовал привычные карандашные обводы, а внутри их писал почти одни и те же слова и аббревиатуры. Чаще всего это были те самые бегло написанные с прописной буквы слова: "Учитель", "Учительствовать", соединенные снизу уже знакомым нам единым росчерком с каким-то сокращенным может быть именем или названием: "Тр", "Тиф...". Иногда, но уже в виде более краткой анаграммы эти сочетания встречаются и на полях книг, заменяя знак "NB".

Интересное наблюдение на этот счет содержится в книге воспоминаний бывшего советского дипломата А. Бармина, накануне войны он стал невозвращенцем:

"На партийных мероприятиях и деловых совещаниях он обычно молча слушает, курит трубку или папиросу. Слушая, рисует бессмысленные узоры на листе своего блокнота. Два личных секретаря Сталина, Поскребышев и Двинский, однажды писали в "Правде", что иногда в таких случаях Сталин пишет в своем блокноте: "Ленин - учитель - друг". Они утверждали: "В конце рабочего дня мы находили у него на столе листки бумаги с этими словами". Нельзя исключить, что Сталин сам инспирирует подобные рекламные трюки, но это совсем не значит, что нам следует верить в его сентиментальность" [13].

Бармин прав, Сталин, скорее всего, рационально использовал свой въедливый синдром, сознательно оставляя для секретарей исписанные бумажки. Но в надписях на книгах упоминания имени Ленина нет, а вот любимое словечко "Учитель" мы встречаем несколько раз на вклеенной карте и на последней обложке учебника С.Г. Лозинского "История древнего мира. Греция и Рим" (Пг., 1923), на обложках книги Н.Н. Попова "Мелкобуржуазные антисоветские партии" (М., 1924), на странноватой брошюре А. Львова "Кинематографическая язва излечима" (М., 1924) [14].

Особенно красиво он расписался на обложке непрочитанной им книги А. Гастева "Плановые предпосылки" (М., 1926), на макете первого тома учебника "История древнего мира", подготовленного в 1937 г. коллективом авторов. Даже на полях книги Эрра "Артиллерия в прошлом, настоящем и будущем" (М., 1925), пробуя перо, написал, а затем перечеркнул обводами все то же - "Учитель" [15]. Нет нужды продолжать перечислять другие книги. Отметим только, что хронологически они охватывают почти весь период сталинского правления, не имеют почти никакого отношения к смыслу напечатанного в книге и, скорее всего, через моторику сталинской руки отражают его психологическую установку.

Учитель сродни проповеднику. Так и не став православным священником, он всю жизнь с упоением учил, поучал, вдалбливал. Недаром на многочисленных съездах и конференциях, на собраниях ударников труда, передовых колхозников, выпускников военных училищ и т.д. кино- и фотокамеры запечатлели его в поучающей позе с наклонившимся вперед туловищем и с поднятым вверх указательным пальцем правой руки.

Я не задавался целью специально проанализировать частотную статистику употребления в сталинской пропаганде слова "учитель". Пропагандистские клише "вождь и учитель", "учитель" народов" употреблялись в первую очередь по отношению к самому Сталину. Но иногда первое из них употреблялось и по отношению к Ленину. Совершенно замечательную разгадку пристрастия Сталина к слову "учитель" дает, как мне представляется, его "Краткая биография".

Во втором (и последнем) издании биографии, тщательно отредактированном самим Сталиным [16], в первый раз говорится под 1902 г., что "батумские рабочие уже тогда называли (его. - Б.И.) учителем рабочих" [17]. Сталину - 23 года. Но затем уже "учителем и другом" Сталина называется Ленин до самой смерти последнего [18].

Ленин умер, и биография цитирует странный опус Сталина, написанный в стиле ритмической прозы: "Помните, любите, изучайте Ильича, нашего учителя, нашего вождя" [19]. Необычно и в то же время как-то очень знакомо звучит призыв "любить" того, кого именуют "учителем". Позже уже только к Сталину будут применимы все эти и другие превосходные эпитеты с ключевыми понятиями "учитель миллионных масс", "учитель народов" [20].

В истории человечества "учителями народов" называли пророков, и прежде всего Иисуса из Назарета. Согласно евангельской традиции Иисуса, как только он приступил в 33 года к проповеднической деятельности, стали именовать "Учителем" ("реббе" на древнееврейском) простых людей. Затем он прошел обряд посвящения (крещения) у Иоанна Предтечи, как Сталин у Ленина. Надеюсь, мне простится столь кощунственное сравнение, но оно лежит на поверхности. И так же, как Учитель из Назарета, будучи по времени вторым после Иоанна, стал в силу своей божественной благодати первым, так и "Учитель" из Тифлиса возвысил себя над всеми, в том числе и над своим великим предшественником. Та самая таинственная аббревиатура, о которой говорилось выше: "Т", "Тиф.", в ряде сталинских помет вполне отчетливо расшифровывается как "Тифлис". Нам известен только один "Учитель из Тифлиса".

Такова вторая опорная точка сталинского портрета. Третьей точкой станет его физический облик со скрытыми от большинства людских глаз тяжелыми недугами. Четвертой - неутолимая жажда бессмертия.

ПРОФИЛЬ НА ФОНЕ БИБЛИОТЕКИ

Если книга не новая, она немало может сказать и о том, кто ее читал и что при этом думал, а иногда и что при этом делал. Листы старообрядческих книг моей бабки по матери закапаны воском от свечей, зажигавшихся во время молитв и ночных бдений. На страницах масса помет, сделанных разными почерками за прошедшие три столетия. Мой отец, родом с Кавказа, чьи лучшие годы пришлись на эпоху сталинщины, за всю свою жизнь собрал и потерял несколько прекрасных библиотек. В советскую эпоху единственным накоплением, за которое не преследовали, была библиотека. За библиотеку же из недозволенных книг не только сажали, но и расстреливали. Инициатива в этом почти целиком принадлежала Сталину. Как в древнем Китае или средневековой Европе за книгу могли заживо сжечь, так в стране победившего социализма только за хранение книги, принадлежавшей перу "врага народа" и других "идейных" врагов, стирали в лагерную пыль. В этом смысле не были в полной безопасности не только члены ЦК, но даже члены политбюро.

Возможно, после прихода Гитлера к власти, т.е. после 1933 г., а скорее всего накануне известных переговоров о мире и дружбе с фашистской Германией в 1939 г. была переведена и издана для членов советской правящей элиты книга фюрера "Моя борьба". Конечно, ее прочитал и Сталин и оставил на ней любопытные пометы. В фонде номинального главы государства М.И. Калинина также сохранился экземпляр этой книги. Хороший перевод, очень толковые и взвешенные комментарии. отличная и по современным меркам полиграфия. Обложка светло-горчичного цвета с изящной черной свастикой в верхнем левом углу, выходных данных нет, но не исключено, что ее отпечатали тогда же по-дружески в Германии. Калинин прочитал книгу всю, оставил несколько десятков значительных, но глухих помет, обнаруживающих его неподдельный интерес. Но на первом листе книги написал: "Многосложно, бессодержательно... для мелких лавочников" и т.д.

Он написал то, что было принято в свете тогдашней советской пропаганды. Боялся "всесоюзный староста" и не читать (вождь приказал!), и читать так, как хотелось - проверят и могут превратно истолковать, а жена сидит в лагере [21].

Никто пока не подсчитал точно, сколько за годы советской власти десятков тысяч наименований книг было сожжено, запрещено и содержалось в "спецхранах". Этот своеобразный ГУЛАГ для книг и любой "вредной" печатной продукции (добавим - и для архивов тоже) стал формироваться еще при Ленине по инициативе таких просвещенных личностей, как Н.К. Крупская, А.В, Луначарский, М.П. Покровский... Но Сталин придал этому явлению особый размах, организованность и систематичность. Он сумел добиться того, что к середине 30-х годов единственным свободным читателем в стране стал он сам. И этой свободой он пользовался с размахом и с большим толком.

Бармин, в 30-е годы близко наблюдавший Сталина, поскольку был знаком с членами его семьи и окружения, вспоминал:

"С каждой почтой из Москвы для руководства, секретарей партячейки и библиотекарей стали поступать списки книг, которые должны быть немедленно сожжены. Это были книги, в которых упоминались теоретики марксизма и другие публицисты, которые считались скомпрометированными прошедшим процессом. Поскольку практически перво-, второ- и третьеразрядные фигуры за последние пятнадцать лет уже были изобличены в какой-нибудь ереси, я с изумлением подумал, что у нас останется на полках библиотек! Достаточно было предисловия Бухарина, Радека или Преображенского к любой классической работе - и она летела в печку! В таком темпе, - подумал, я, - мы сожжем больше книг, чем нацисты, и определенно больше марксистской литературы. Что и случилось на самом деле.

Огромное число книг было сожжено только потому, что их редактировал недавно изгнанный из страны известный советский библиограф Рязанов, основатель института Маркса-Ленина. Первые издания сочинений Ленина, вышедшие под редакцией Каменева и содержащие положительные отзывы о сегодняшних "предателях", были изъяты из обращения.

Сталин лично почистил и переиздал единственный том его "сочинений" - компиляция статей и речей - прежние издания были потихоньку изъяты из магазинов и библиотек" [22].

Бармин ошибается - Д.Б. Рязанова не высылали из СССР, он был сослан в Поволжье, а затем расстрелян [23]. Неточен он и в отношении сочинений Сталина. До выхода в 1946 г. первого тома собрания сочинений (при жизни Сталина вышло 13 томов и 3 тома подготовили к печати) он выпустил десятка два сборников и отдельных брошюр со статьями, докладами и текстами выступлений. Большинство из них с правками автора сохранились. Сам Сталин наибольшее внимание уделял двум сборникам статей и речей: "На путях к Октябрю", который до 1932 г. выдержал в разных вариантах три издания, а потом был изъят, и - не менее знаменитому, чем "История ВКП(б). Краткий курс" - "Вопросы ленинизма". С 1931 г., когда вышло первое издание, и до 11-го в 1947 г. последний сборник постоянно редактировался. Все остальное в реплике Бармина чистая правда.

Списки подлежащих изъятию книг составлялись вплоть до последнего дня существования СССР.

Сталин правил и изымал не только чужие книги, но и собственные произведения. Пришлось это делать потому, что в ранних изданиях он положительно оценивал, оправдывал, защищал и сталкивал одних с другими своих недолгих союзников - Зиновьева, Каменева, Бухарина, Рыкова... Даже "вечного" врага Троцкого он в 1918 г. как-то неосторожно высоко оценил за Октябрь 1917 г. Когда же последний текстуально его уличил в предательстве идеи мировой революции и в переходе в 1924 г. на позиции "национального социализма" [24], пришлось Сталину вычищать собственные издания и на этот счет.

Устраивая чистки в общественных и личных библиотеках вместе с их владельцами. вытравливая имена и факты со страниц книг, он тем не менее очень бережно относился к своей личной библиотеке. Книги всех репрессированных, причем не только деятелей первого ряда, но и их учеников и приверженцев, Сталин тщательно собирал, читал и хранил. Зачем? Как выяснилось он был абсолютным прагматиком. В процессе государственного строительства, широко расточая человеческий материал, он в то же время старался рационально использовать его физические и интеллектуальные возможности. Бывшие большевистские вожди, лидеры и просто интеллектуалы мало годились в качестве обычной лагерной рабочей силы. Но их интеллектуальная мощь использовалась Сталиным до предела как при жизни, так и, в особенности, накануне расстрела, и уж тем более после. Не случайно его самый старый и преданный соратник В.М. Молотов несколько раз возвращался в своих мыслях о прошлом к проблеме утилизации интеллекта врагов: "Сталин, в общем, умел использовать и троцкистов, и правых, но когда потребовалось, тут уж, конечно, полетели щепки... Но не использовать таких лиц - тоже неправильно. А вот до каких пор можно использовать, тут можно и ошибиться: либо слишком рано с ними разделаться, либо слишком поздно" [25]. Какой молодец Вячеслав Михайлович - в старости вытащил потайной ключик к пониманию феномена сталинизма. Точнее - к источнику его интеллектуальной силы.

Гений Сталина (без кавычек!) заключался в безошибочном определении этого момента. Например, Бухарин и Радек, последние три-четыре года отстраненные от серьезных государственных дел, активнейшим образом работали в конкурсной комиссии по оценке новых школьных и вузовских учебников по мировой и российской истории. Образованные и талантливые люди они сделали все, что могли, для усиления каркаса историософии сталинизма. Участвовали в литературном погроме "школы" М.Н. Покровского, а Бухарин корпел над "сталинской" конституцией.

Многие, находясь под следствием в тюрьме, творчески сочиняли расстрельные показания на самих себя и даже (как Радек) писали сценарии судебных процессов над самими собой. А до этого и часто после умерщвления "двурушников и шпионов" (Сталин отлично чувствовал интонационную музыку русского языка, отсюда зловеще шипящие звуки двух его любимых словечек) вождь штудировал их произведения с цветными карандашами в руках. Помимо уже упомянутых, вот перечень имен врагов и их пособников, чьи книги несут на себе следы его вдумчивой работы: Г. Сафаров, Э. Квиринг, Ф. Ксенофонтов, Г. Евдокимов, А. Бубнов, Ян Стен, И. Стуков, В. Сорин, С. Семковский и др. В большинстве своем это публицистические работы по истории партии, замешанные на личных ощущениях. На некоторых из книг есть дарственные надписи авторов, так как почти все они поначалу были активными членами антитроцкистской кампании. На обложках и страницах других книг - комментарий самого Сталина, заинтересованный и резко враждебный по отношению к Троцкому. Так на книжке Квиринга "Ленин, заговорщичество, Октябрь", вышедшей в разгар борьбы в 1924 г., он начертал сам себе простым карандашом: "Сказать Молотову, что Тр. (Троцкий. - Б.И.) налгал на Ильича насчет путей восстания (так в тексте. - Б.И.)". Квиринг критиковал книгу Троцкого о Ленине.

* * *

Сталин был заядлым библиофилом. В дореволюционные годы, во время подполья, ссылок и бродяжьей жизни профессионального революционера у него было мало возможностей систематически читать, а главное - хранить книги. Но все, кто с ним встречался тогда, отмечали его постоянно растущую начитанность. В ранних работах, газетных и журнальных статьях, опубликованных на грузинском, а затем на русском языках, он цитировал не только марксистских классиков, но и довольно широкий спектр других зарубежных философов и историков, правда, опубликованных на тех же двух доступных ему языках.

Из дореволюционных работ Сталина особенное внимание заслуживает довольно большое произведение, показывающее знакомство 16-17-летнего автора с основами марксистской доктрины, ее первоисточников и умение работать с литературой по выбранной теме. В первую очередь, это относится к публиковавшейся в Тифлисе на грузинском языке в 1906-1907 гг. серии статей под общим название "Анархизм или социализм?".

Признанный мэтр от марксизма Г.В. Плеханов 12-ю годами раньше опубликовал брошюру с похожим названием "Анархизм и социализм". В этих статьях Сталин Плеханова не упоминает, но он уже явно усвоил и его трактовку "оппортунизма" Бернштейна и так называемый "монистический" подход к истории природы и общества. Книги Плеханова вновь войдут в круг его научных интересов в конце 30-х годов. В 1938 г. одновременно с "Историей ВКП(б). Краткий курс" было переиздано одно из лучших произведений Плеханова "К вопросу о развитии монистического взгляда на историю". В библиотеке Сталина сохранился экземпляр этого издания с пометами.

В статьях Сталин обнаружил знание некоторых трудов Маркса и Энгельса, цитировал Кропоткина, Бернштейна, Каутского, Виктора Консидерана (последователя Фурье), упоминал Прудона, Спенсера, Дарвина и Кювье, а также ссылался на книги французских историков и мемуаристов: П. Луи "История социализма во Франции", А. Арну "Народная история Парижской коммуны", Э. Лиссагарэ "История Парижской коммуны" [26].

Очень важно отметить, что в работе "Анархизм или социализм?" Сталин впервые формулирует свое понимание основ диалектики и исторического материализма. Почти через 40 лет он вновь изложит свой взгляд на эти проблемы, которые будут вынуждены "усваивать" миллиарды подданных. Это произойдет после 1938 г., когда уже выйдут в свет не только "Истории ВКП(б). Краткий курс", но и его официальная биография, новые школьные и вузовские учебники по истории, в подготовке которых он примет самое непосредственное участие.

Список авторов, им упомянутых, огромен, но скорее всего первоисточники он читал только те, что были опубликованы на русском и грузинском языках, так как молодой Сталин ссылается на русские переводы французских историков, Каутского и русскоязычного Кропоткина. К этому времени многие ключевые работы Маркса, Энгельса, Прудона и даже Бернштейна были переведены на русский язык. Многое было переведено и на грузинский. Вспомним, что грузины в социал-демократическом движении по численности занимали второе-третье места после русских и евреев, особенно в меньшевистском крыле. А это были высокообразованные люди.

Еще одна любопытная деталь - в этой работе юный Сталин впервые, наверное, привел автобиографический факт. Как Маркс в "Капитале" рисовал некоего портного для иллюстраций своих политэкономических изысканий, так и Сталин использовал образ покойного отца-сапожника. Объясняя читателю, каким образом мелкобуржуазное сознание трансформируется в социалистическое, Сталин, не называя имени, на нескольких страницах описал его судьбу: работал в крохотной собственной мастерской, но разорился. Пытаясь скопить денег для открытия нового дела, поступил на работу на обувную фабрику Адельханова в Тифлисе, но скоро понял, что никаких перспектив для открытия собственного дела не имеет, в результате чего сознание Виссариона Ивановича Джугашвили (именно так, в русской транскрипции "Иванович", будет писаться в будущих биографиях вождя отчество родителя) из мелкобуржуазного трансформируется в пролетарское и наш добрейший сапожник "вскоре приобщается к социалистическим идеям" [27].

Оставим на совести автора картину эволюции сознания отца, убитого, по слухам, в пьяной драке, когда сын был еще ребенком. Важнее другое - уже в молодые годы Сталин усвоил и внушал другим: "За изменением материального положения сапожника в конце концов последовало изменение его сознания". "Сознание" для него уже было прямо производно от материального положения человека. На этом постулате, вытекавшем из притчи о сапожнике, будет вскоре основана вся официальная философия жизни российского общества XX в.

Отметим также, что использование образа покойного отца, который, как говорят, жестоко обращался при жизни и с ним, и с матерью, указывает, что Сталин, как всякий человек рано потерявший родителя, идеализировал его, правда в духе новой "материалистической" веры.

Через много-много лет, когда Сталину исполнилось уже 73 года, Министерство иностранных дел СССР переслало ему подарок польки Я. Моравской: письмо и книгу Э. Лиссагарэ "История Парижской Коммуны" объемом более 500 страниц, изданную в Санкт-Петербурге в очень далеком 1906 г. Пакет пришел 11 января 1953 г. Жить ему оставалось чуть более полутора месяцев. Но, как вспоминают очевидцы, он был активен и продолжал, пусть не так, как прежде, но все еще много читать. Скорее всего послание молодости не успело попасть к нему в руки или он счел нужным оставить его без внимания, как всегда насторожившись, когда речь заходила о его дореволюционной биографии. И это символично: у многих начало жизни и ее конец озарены одним светом. Но мы этого не осознаем.

Других европейских языков, кроме русского, Сталин не знал. И, видимо, это очень задевало его самолюбие. Есть свидетельства, что он пытался изучать немецкий, когда был за границей [28]. В ссылке в Туруханском крае он брался за изучение только что изобретенного эсперанто, предполагалось, что это язык будущего мирового Интернационала [29]. Симптоматично, что позже он всех эсперантистов беспощадно преследовал. И не только из-за постигшей его неудачи. После войны он вплотную занялся вопросами языкознания. "Не зря Сталин занялся вопросами языкознания, - отмечал Молотов. - Он считал, что, когда победит мировая коммунистическая система, а он все дела к этому вел, главным языком межнационального общения станет язык Пушкина и Ленина" [30]. Отметим, что речь идет не о мировой революции, а о победе "системы", вершиной которой должен был стать сталинский СССР. Личная неудача с освоением иностранных языков стала косвенным фактором глобальной державной политики.

Еще до революции Сталин, видимо, пытался изучать английский. Ничего из всего этого не вышло. Наверное, еще в духовной семинарии усвоил зачатки латыни, старославянского и русского церковного языка. Последнее обстоятельство облегчило усвоение русского литературного языка, но сказалось на характере его стилистики. Следы неудовлетворенной тяги к иностранным языкам встречаются на страницах книг из его библиотек сплошь и рядом. Помет нет только на эсперанто. Красивым, ровным почерком писал он на полях известные латинские изречения, правда не всегда относящиеся к смыслу читаемого. С удовольствием их отмечал, если встречались в тексте. Например, в работе Маркса "Критика Готской программы" обвел волнистой линией заключительную фразу: "Dixi et salvavi animan meam" (Я сказал и тем спас свою душу) [31]. Второе издание книги Г. Александрова "Философские предшественники марксизма", обреченного им в 1947 г. на погром и поругание, собственноручно изукрасил цитатами и комментариями к ним:

"Многознание не научает быть умным". Гераклит. Т.е. учись, а не дилетантствуй впустую";

"Марксизм - не догма, а руководство к действию. Ленин";

"Свобода лежит по ту сторону материального производства. (К. Маркс)".

Переводил на немецкий или английский языки отдельные слова или имена собственные. И не всегда поймешь - знал ли он на самом деле, как они пишутся на родных языках, или, не жалея времени, специально рылся в справочниках? Например, все в той же книге Александрова (и не только в ней) под гравированным портретом Гольбаха воспроизвел русскую надпись по-английски: "Pol Henri Holbach" [32]. Судя по неточностям, написал так, как казалось правильным. В задумчивости он вообще любил чиркать карандашом и ручкой. Иногда чисто машинально, но иногда, как выясняется, с глубоким подтекстом.

Поскольку сам он не переводил с европейских языков, тем не менее многие русские слова, заимствованные из других языков, требовали пояснений. Обращаться к кому-то за помощью "выдающемуся" специалисту в области языкознания было, видимо, не желательно, поэтому только на Ближней даче в Кунцеве в его библиотеке скопилось к концу жизни почти с десяток толковых словарей иностранных слов. Среди них два словаря иностранных слов дореволюционного издания Ф. Павленкова, "Полный толковый словарь всех общеупотребительных иностранных слов" Н. Дубровского, вышедший в Москве в 1905 г. 21-м изданием, два словаря, составленных Бурдоном и Михельсоном и изданных, соответственно в 1899 и 1907 гг. [33] Так что всю жизнь он не чурался черновой и подготовительной работы.

В молодости его политическая деятельность на Кавказе включала не только организацию демонстраций, забастовок, стычек с полицией, ограблений банков для пополнения партийной кассы, но и устную агитацию и пропаганду марксизма, а также обустройство типографий, издание газет и листовок, распространение печатной продукции.

В 1889-1901 гг. небольшая комнатка при Тифлисской обсерватории, где он работал согласно его официальной биографии "вычислителем-наблюдателем" [34], а по мнению современных биографов - ночным сторожем, была превращена в склад нелегальной литературы [35]. Это, конечно, не библиотека, но привычка иметь под рукой книги, причем сразу несколько экземпляров одного наименования, сохранилась на всю жизнь. Наиболее значимые для него произведения он возил с собой, их могло быть сразу два-три экземпляра. Все их он по несколько раз перечитывал с карандашом в руке.

Совершенно очевидно, что, даже если бы он захотел все же собрать значительную библиотеку, жизненные обстоятельства того времени не позволили бы этого сделать. Однако ему удалось сохранить вплоть до головокружительного взлета своей политической карьеры в 1922 г. несколько марксистских книжек и, возможно, некоторые брошюры Ленина, а, главное, довольно полный комплект большевистского легального журнала "Просвещение" за 1911-1914 гг. Отдельные номера именно - этого журнала он хранил всю жизнь в нескольких экземплярах. И это не случайно. В журнале публиковались все видные большевистские публицисты: Ленин, Зиновьев, Каменев, Покровский, Стеклов и др. Публиковались еще не известные тогда русскому читателю произведения Маркса и Энгельса, Бебеля, Меринга, Каутского и даже - идейных противников большевизма типа Павла Аксельрода и многих других. Скорее всего этот журнал был главным источником его политического самообразования.

Официальная биография, которую он сам правил и дописывал, в вопросе о круге чтения молодого Сталина и его интеллектуальных упражнениях чуть-чуть привирает. В ней утверждается, что еще в 1896-1898 гг., т.е. между 17-м и 19-м годами жизни "Сталин много и упорно работает над собой. Он изучает "Капитал" Маркса, "Манифест коммунистической партии" и другие работы Маркса и Энгельса, знакомится с произведениями Ленина, направленными против народничества, "легального марксизма" и "экономизма". Уже тогда работы Ленина произвели глубокое впечатление на Сталина. "Я во что бы то ни стало должен увидеть его", - сказал Сталин, прочтя работу Тулина (Ленина)" [36]. Так сказано в последнем издании его официальной биографии.

Она, конечно же, умалчивает о том, что в ссылке за Полярным кругом, когда умер один из сосланных товарищей, Сталин, нарушая традиции, единолично завладел библиотекой покойного, чем вызвал негодование своих коллег. Они же, напротив, охотно делились с ним. Так, Я.М. Свердлов давал ему читать обширную монографию француза А. Олара "Политическая история французской революции" [37]. Для новых поколений русских революционеров французская революция была если не образцом, то уж во всяком случае "учебным пособием". Для Сталина тоже.

Однако позже он использовал и другие стороны революции - уроки ее победоносных войн против всей Европы, феномен Наполеона (и Кромвеля), борьбу с "врагами народа", механизм организации массовых психозов. Без всякого сомнения в революции его волновали ожесточенная борьба, гражданские и внешние войны, непримиримое противоборство. Поэтому революционная тема плавно перетекала в военную и наоборот. Об этом же и книга Г.Е. Зиновьева "Война и кризис социализма": о национальных революциях и национальных войнах, о войнах освободительных и войнах наступательных, захватнических. То, что Сталин потом говорил и писал о войнах справедливых и несправедливых во многом перекликается с мыслями Зиновьева. Сюда же нужно отнести курс лекций талантливейшего историка Н. Лукина (Н. Антонова), уничтоженного им в самом конце 30-х годов, "Из истории революционных армий", а также воспоминания Бисмарка и Людендорфа, военно-исторические монографии Г. Леера и А. Свечина. Даже изучая такие, казалось бы, специфические издания середины XIX в., как "Артиллерийский журнал", он в первую очередь обращал внимание на статьи по истории войн и истории оружия.

Псевдоним "Тулин" Ленин наиболее часто употреблял именно в публикациях тоненького партийного журнальчика "Просвещение". Да и первое знакомство со всеми этими уже политически громкими именами теоретиков революции и их произведениями - по большей части из того же источника. Но необходима поправка - человек "огромной теоретической мощи", как говорилось о Сталине в официальной биографии, чей профиль на транспарантах и плакатах наплывал на лики великих предшественников - Маркса, Энгельса, Ленина, так и не смог освоить целиком в течение всей своей длинной жизни главную книгу марксизма - "Капитал". В библиотеке Сталина сохранилось несколько томов различных изданий этого фундаментального произведения, вышедших в СССР в 20-30-е годы. Но судя по пометам, есть веские основания полагать, что он так и не продвинулся в освоении этого труда далее нескольких, главным образом, вводных и заключительных разделов. И в той же юношеской статье "Анархизм или социализм?" упоминается лишь "Послесловие" к "Капиталу". Теорию прибавочной стоимости он усваивал, что называется, из "вторых рук" - из книг интерпретаторов марксизма, которые присутствуют там же.

Другие работы Маркса и Энгельса, усвоить которые было проще, он по своему обыкновению читал и перечитывал в течение своей генсековской жизни не один раз. Здесь и несколько изданий "Анти-Дюринга" и "Немецкая идеология", "Гражданская война во Франции", "Диалектика природы", "Людвиг Фейербах", "Происхождение семьи, частной собственности и государства" и собрание так называемых "Исторических работ" Маркса и др.

В журнале "Просвещение" в 1913 г. было опубликовано и первое заметное произведение самого Сталина на русском языке "Марксизм и национальный вопрос" [38]. Писал он ее в Вене в конце 1912 - начале 1913 г. под наблюдением Ленина. Вопреки мнению Троцкого и многим, писавшим о Сталине после XX съезда КПСС, Ленин всю жизнь (за исключением нескольких предсмертных месяцев) протежировал "чудесному грузину". Благодаря Ленину Сталин еще до революции сделал довольно успешную партийную карьеру: был кооптирован в состав ЦК, был делегатом нескольких заграничных съездов партии, руководил вместе с другими видными деятелями РСДРП(б) центральными партийными изданиями, в частности "Правдой", занял высший административный пост в партии. Ленин явно любил и поощрял Сталина. Так, во время работы Сталина над брошюрой "Марксизм и национальный вопрос" Ленин, преувеличивая, писал М. Горькову: "У нас один чудесный грузин засел и пишет для "Просвещения" большую статью, собрав все австрийские и пр. материалы" [39].

Неизвестно, что происходило со сталинским архивом в годы правления Хрущева. Правда, появлялись глухие обвинения его в том, что фонд Сталина был "почищен", как и другие архивы страны, на предмет уничтожения следов деятельности самого Хрущева и в годы репрессий. Однако доказательств чистки именно сталинского архива пока нет.

Во второй половине 60-х годов из архивов СССР произошли две странные утечки. В марте 1966 г. американский журнал "Лайф" опубликовал фотоснимок документа "Особого отдела Департамента полиции" царской России о Сталине. Вторая обнаружилась в 1967 г., когда Стэндфордский университет США опубликовал на русском языке его сочинения в трех томах. На самом деле это были 14, 15 и 16 тома из собраний сочинений Сталина, полностью подготовленные ИМЛ, но не успевшие выйти в печать до его смерти. Уже говорилось, что при жизни Сталина в свет вышло только 13 томов, охватывающих довоенный период. В 1997 г. в России был издан так называемый 15 том сочинений Сталина под редакцией Р. Косолапова [60]. Это фальсифицированная версия макета подлинного 16 тома сочинений, содержащего материалы военного времени. Совершенно немыслимо предположить, что подобные "утечки" в те годы могли иметь место без ведома высших партийных органов и спецслужб. Похоже, что здесь нашла отражение борьба за реабилитацию Сталина, которая началась в верхах после снятия Хрущева.

Сейчас стало известно, что научно-техническая обработка архива Сталина была осуществлена только в 1977-1978 гг. Тогда же была проведена пересистематизация документов фонда, выделены комплексы, не имевшие, как считали работники архива ЦК КПСС, прямого отношения к работе аппарата ЦК. Сама постановка этого вопроса порочна. Известно, что Сталин был и партийным, и государственным, и военным, и дипломатическим, и научным, и т.д. деятелем. Если следовать этой логике, весь фонд Сталина надо было раскассировать полностью.

"Специалисты" из архива ЦК, нарушая принцип недробимости архивного фонда, передали в другие хранилища дела губернских жандармских управлений за 1873-1915 гг., дела Юго-Западного фронта за 1918-1920 гг., документы Секретариата НК РКИ за 1918-1922 гг. и Секретариата Наркомнаца за 1920-1923 гг. Тогда же были переданы в Партархив ИМЛ по распоряжению К.У. Черненко дореволюционные печатные издания, такие, как "Искра", "Брдзола", "Листок борьбы пролетариата", подшивки газет "Правда", "Рабочий и солдат", "Рабочий путь" и другие - всего 29 наименований печатных изданий, в которых Сталин так или иначе принимал участие. Я убежден, что на многих из этих документов остались сталинские пометы, что делает их особо ценными. В результате опрометчивых действий партийных функционеров и архивистов вряд ли удастся установить точно, какие из печатных изданий принадлежали лично Сталину и с какого времени, а какие из них он получил уже в советское время и из каких источников.

Тогда же был передан в Государственную публичную библиотеку (бывшую Государственную библиотеку им. В.И. Ленина) роман А.С. Пушкина "Евгений Онегин" с пометами Сталина издания 1837 г. Издание, конечно, редкое, прижизненное, но и не единичное. Сталин любил поэзию, сам писал в юности стихи, которые публиковал великий грузинский поэт Илья Чавчавадзе. Они даже вошли в грузинский учебник "Родной язык", изданный в 1912 г. [61] Позже Сталин сам оказывал протекцию многим поэтам (как и большинство других большевистских вождей "ленинского" набора) и не мало их загубил, понимая силу поэтической речи. умноженную на сатиру и сарказм.

Почему Сталин держал у себя под рукой документы наркоматов, которые он возглавлял, и периодические издания, в которых сотрудничал, понять можно, если учесть, что он сам принимал участие в работе по написанию собственной официальной биографии и изданию сборников и собраний сочинений: наверняка мелькала мысль и о будущем мемориале. Уже во время празднования 70-летия настойчиво предлагалось открыть музей Сталина [62]. А вот как он использовал материалы жандармских управлений, понять сложнее. Скорее всего это был источник поиска опытных "специалистов" или же источник шантажа своих бывших и настоящих соратников, а может быть, он лично занимался поиском и уничтожением компрометирующего его материала? Возможно - все вместе. Еще до революции в партийных кругах циркулировали слухи о его провокаторской деятельности, о связях с полицией. Вполне естественно, что в годы борьбы с оппозициями эти слухи усилились и время от времени до сих пор оживают на страницах различных изданий. Особенно упорно эту версию разрабатывают Радзинский и Волков [63]. Но ни ими, ни другими ничего доказательного обнаружено не было, и скорее всего не будет.

В переданной в 1999 г. в РГА СПИ части фонда Сталина наряду с разнообразной документацией, характеризующей партийную, государственную и военную деятельность, содержится также его обширнейшая переписка, биографические материалы, фотографии и фотоснимки, материалы членов семьи, прижизненные публикации о самом Сталине. Но нас в первую очередь интересуют документы, дающие представление не о работе Сталина-бюрократа, хитроумного интригана, организатора террора, политических процессов и идеологических компаний, военного и дипломатического деятеля, т.е. опять-таки бюрократа пусть и в специфических областях, а источники, характеризующие его внутреннюю духовную и интеллектуальную деятельность. Для этого мы проанализируем круг его чтения, рассмотрим характер редактирования им учебников по истории, политэкономии, географии, философии и др. Через все это мы войдем в систему его истинных, т.е. потайных, интересов, взглядов и мнений и сопоставим их с официально провозглашенными догмами и установками, предназначенными для всеобщего усвоения.

http://vivovoco.astronet.ru/VV/PAPERS/ECCE/STALIB.GIF

Автограф Сталина, РГАСПИ, ф. 558, оп. 1, д. 2510

Мы сможем прочесть его глазами книги, журналы и некоторые документы, следя за движением его непропорционально крупной кисти руки заламывающей "на память" сразу несколько страниц книги, как радушный кавказец за праздничным столом заламывает угол вкуснейшего лаваша. Мы сможем представить жесткую хватку пальцев, зажавших граненый толстоватый цветной карандаш, подчеркивающих слово за словом целые абзацы, а часто и страницу за страницей целые главы.  Расшифруем его замечания, написанные на полях, на отдельных листочках или поперек всей страницы: учебника, научного исследования, монографии или журнальной статьи, посвященные древней и новой мировой истории, истории России, истории партии, истории философии, истории войн и военного дела, проблемам языкознания, политэкономии, преподавания истории в школе или проблемам биологии, литературы, драматургии, дипломатии и т.д. На протяжении всей своей жизни он с бесстрашием дилетанта и безнаказанностью диктатора вторгался практически во все сферы духовной и интеллектуальной жизни общества, принуждая его усваивать собственную систему взглядов, предрассудки, фобии.

Человеком он был аккуратным и чистоплотным, но на некоторых сохранившихся книгах есть следы от случайно пролитого чая или от горячего подстаканника, чистил трубку - на страницах желтые никотиновые пятна, а между ними пепел от осыпавшейся папиросы. Помимо того, что он по-хозяйски писал, подчеркивал и загибал страницы, не задумываясь над тем, принадлежит ли книга ему лично или получена из публичной библиотеки по абонементу, он делал еще сотни бумажных закладок. Чаще всего полоски резались из розоватой или белой писчей бумаги, но иногда, как и всякий много читающий человек, он использовал то, что было под рукой - оторванный угол газеты или листок перекидного календаря. Благодаря этим случайным закладкам можно установить конкретную дату, когда он размышлял над той или иной страницей. Наводя "порядок", кто-то распрямил загнутые углы страниц, желая облегчить труд исследователя, вставил свои закладки, чтобы указать те места, где есть сталинский текст. Пока и то и другое еще можно отличить. Но вскоре все разгладится и одинаково выцветет.

Сталинские библиотеки пополнялись благодаря системе заказов, которые хозяин через секретарей и даже через охранников [64] направлял в различные библиотеки, причем как в государственные публичные, так и в партийные и ведомственные. Многое он получал прямо из издательств или от авторов в подарок. Все книги фиксировались в специальных годовых реестрах, которые хранятся ныне в РГА СПИ. 80% книг, где есть пометы Сталина, а иногда развернутые рукописные вставки, вопросы и комментарии, - это книги из публичных и специальных библиотек.

Л.Б. Каменев, к 1932 г., будучи битым-перебитым оппозиционером и уже предчувствуя за спиной могильный холод, публично заявил о своем уходе из большой политики и погрузился в давно задуманный научный труд о Н.Г. Чернышевском. В мае 1933 г. Каменев сдал свою книгу в печать, и в том же году она вышла в свет тиражом 40 тыс. экземпляров в серии "Жизнь замечательных людей" 13-м выпуском. Несчастливое число. Каменев был арестован и больше до расстрела на свободу не вышел. Успел ли автор подержать экземпляр своей книги в руках и появилась ли она на прилавках, сейчас неизвестно. Но Сталин эту книгу затребовал и получил скорее всего авторский экземпляр - доставили ее ему прямиком из "Книгохранилища УСОГУГБ   Н.К.В.Д.", штамп которого до сих пор красуется на обложке [65]. Видимо, в других хранилищах книгу найти было уже нельзя. Не исключено, что этот экземпляр попал в НКВД вместе с автором и его библиотекой. Во всяком случае архивы и библиотеки Каменева и Зиновьева были изъяты тогда же [66].

С именем Каменева связано еще и так называемое "кремлевское дело". Мне кажется, правильнее было бы его назвать по аналогии с "делом врачей" - "делом библиотекарей". На июньском 1935 г. пленуме ЦК ВКП(б) был заслушан доклад секретаря ЦК Н.И. Ежова "О служебном аппарате Секретариата ЦИК Союза ССР и товарище А. Енукидзе". Ежов заявил, что при попустительстве Енукидзе, Каменев организовал на территории Кремля целую сеть террористических групп с целью убить Сталина. Люди, попавшие в число "заговорщиков", были, главным образом, близкими и дальними родственниками видных и менее известных оппозиционеров, а также многие библиотекари кремлевских и московских библиотек.

Помимо самого Каменева, его родного брата (иллюстратора книг), бывшей жены брата - работницы правительственной библиотеки в Кремле, еще двух родственников и младшего сына Троцкого - Сергея были осуждены на различные сроки заключения с десяток других работников той же правительственной библиотеки, а также библиотеки ЦИК СССР, библиотеки Комакадемии, Государственной библиотеки им. В.И. Ленина, библиотеки Всесоюзной академии легкой индустрии. Всего 18 человек [67]. Сталин периодически убирал и работников своих библиотек, раздражаясь навязываемой ими систематизацией его книг. Он сам предпочитал расставлять их так, как это было ему удобней и привычней. При этом не последнюю роль играло, видимо, и его особо доверительное отношение к книге.

И все же наше повествование не столько о книге, сколько о читателе, о человеке много писавшем, чье имя, спустя почти 50 лет после его смерти, вызывает в любом, живущем на территории того, что когда-то называлось СССР, чувство тревожного замешательства. Это чувство сродни чувству религиозного человека, когда он ощущает присутствие не только Бога, но и дьявола.

НА ФОНЕ СЕМЕЙНЫХ И СОСЕДСКИХ ПРИСТРАСТИЙ

Как известно: "Книга - лучший подарок". Может быть, Сталин был автором столь навязчиво популярного лозунга советской эпохи? Не знаю. Но особое отношение к книге выразилось, в частности, в том, что когда он что-то дарил своим близким или уважаемым людям (на то короткое время, пока он их "уважал"), то это была книга. Чаще всего книга, написанная им самим. В РГА СПИ, куда была собрана большая часть книг с автографами и пометами из разных библиотек Сталина, есть с десяток изданий, подаренных им в разное время разным людям, иногда с дарственными надписями. Эти книги не остались у адресатов, а были возвращены или прежними владельцами, или стараниями людей бериевского ведомства, или так и не были вручены по каким-то особым соображениям хозяина. Чаще всего подарки были многозначительны, а иногда и не без элемента дидактики и нравоучения.

В 1922-1924 гг., в то самое благословенное для него время, когда он был назначен на высший административный пост в партии, а вторая молоденькая жена Надежда Аллилуева родила ему второго явно желанного сына Василия, он сделал несколько подарков и одновременно сам же их получил. Жене он преподнес томик с произведениями Ленина.

Ближайший его друг и прилежный исполнитель замыслов Молотов подарил ему свое сочинение: "Ленин и партия за время революции", нацарапав своим колючим и марким почерком на титуле: "Дорогому товарищу Сталину. На память о совместной работе 16/IV В. Молотов. 1924 г."

А прославленный пролетарский поэт Демьян Бедный, живший по соседству со Сталиным в Кремле в огромной и, как говорили, роскошно обставленной квартире, подарил в 1922 г. давно им разыскиваемые "Протокол Объединенного съезда Российской социалистической рабочей партии". Поэт написал на подарке, приуроченном ко дню рождения соседа: "Сталину - Д. Бедный с крепкой любовью. 22/ХII 22. Москва. Кремль" [68]

Любовь по сталинским меркам дейстнительно будет достаточно долгой, хотя и претерпит различные эволюции. Во всяком случае до самой смерти Сталина на его Ближней даче висел портрет Бедного. Поэтому нет ничего удивительного в том, что, когда в 1925 г. Сталин издал спой первый довольно слабый сборник статей "На путях к Октябрю", выбранных из различных дореволюционных изданий, он по-кавказски сделал "алаверды" - ответный дар поэту, на котором тонким пером красиво написал: "Дорогому другу Демьяну от автора. 20/1-25" [69].  Кажется, это пока единственное документальное свидетельство того, что Сталин на пути к личной диктатуре кого-то искренне назвал своим другом. Но душевный порыв, очевидно, был задавлен в  зародыше: книга так никогда и не попала по назначению, а автор, спустя какое-то время, густо затушевал посвящение красными чернилами. Но прочитать посвящение все же можно.

Обычай дарить близким людям подарки так же естествен, как и обычай отмечать семейные даты. Таким был подарок старшему сыну книги Б. Андреева "Завоевание природы", выпущенной государственным издательством в 1927 г. На обложке написано карандашом удивительно четким, твердым и без всякого преувеличения красивым почерком: "Яша! Прочти ка эту книжку обязательно. И.Ст." [70].  Книга была подарена скорее всего к 20-летию сына в 1928 г. Под подписью полукруглая, режущая черта тем же карандашом. Если вспомнить сложные отношения отца и старшего сына, о чем много и с горечью пишет его любимица - дочь Светлана, то становится понятной эта колючая, понукающая частица "ка". Других помет в книге нет, а это странно. Почти все, прочитанное Сталиным, исчерчено цветными карандашами и ручками в полном смысле этого слова вдоль и поперек. Только в описи имущества Ближней дачи значится 127 столь любимых им мягких карандашей. Поскольку я видел большую часть того, что сегодня сохранилось от библиотек Сталина, я уверен - книга Андреева, вышедшая в популярной серии "Книжная полка рабочего", была Сталиным внимательнейшим образом просмотрена до конца. Чем же она его могла привлечь? В ней просто и очень грамотно даны сведения для неподготовленного читателя из истории физики, воздухоплавания, радио, антропологии, истории техники, энергетики и т.д. Все это, без сомнения, было интересно для человека, который не успел получить технических знаний даже в рамках обычной школы, поэтому набирал их везде, где можно. Любой источник, даже, казалось бы, самый примитивный, был для него приемлем. В этом отношении он не был исключением.

Первая половина XX в. с ее страшными социальными потрясениями и войнами породила во всех странах развитого мира огромный слой недоучек, дилетантов, но часто неглупых и даже чрезвычайно талантливых людей. Это были очень разные люди, достаточно сказать, что такой замечательный поэт и публицист, как Илья Эренбург, формально не имел даже законченного среднего образования. Довольно скромное образование имел и величайший гений XX в. А. Эйнштейн. По свидетельству одного из лучших биографов Гитлера В. Мазера, будущий "фюрер" Германии был очень начитанным человеком, хотя дальше гимназии не продвинулся [71]. Лишь во время войны под влиянием вполне естественной пропаганды сложилась легенда о тупом невежестве вождей "третьего рейха" и их союзников. Такое же и совершенно несправедливое мнение стало господствовать о Сталине после его смерти.

Гораздо страшнее то, что все эти "фюреры", "дуче" и вожди, будучи неглупыми людьми, усвоившими пусть и поверхностно, но обширные знания, были начисто лишены всяких моральных и этических устоев. Может быть, как раз гипертрофированный интеллект выжрал у них человеческую душу? Но не забудем, что величайшая книга говорит о дьяволе как о много знающем и даже мудром враге человечества. Не даром же дьявол решился помериться силами с творцом.

Живой ум, не угасающая, а наоборот, возрастающая с каждым годом, несмотря на многочисленные болезни, любознательность, явное удовольствие, которое он получал от жизни как победитель всех своих реальных и мнимых врагов, безграничность открывающихся политических и жизненных перспектив, порождали новый прилив уверенности в своих гениальных способностях. Знания Сталина становились все более обширными и универсальными. Здесь начинал срабатывать эффект лидерства, вождизма.

Интеллектуальный и духовный миры человека никогда не совпадают. В то же время они удивительно пластичны, никогда не бывают неизменны. На протяжении жизни их объем и накал могут резко возрастать и расширяться и столь же резко сокращаться и даже падать. Наследственные способности, генетика - это лишь предпосылки, в дальнейшем многое определяют среда и собственная воля человека. Способности у Сталина явно были. Все, и соратники и недруги, отмечали у него совершенно невероятную силу воли. (С этим, правда, нужно бы еще разобраться. Не путают ли с волей полную душевную омертвелость?) Став благодаря своему политическому таланту единственным сверхдиктатором, он сознательно, а чаще интуитивно действовал сразу в двух направлениях - постоянно повышал свой интеллектуальный уровень и, используя механизмы репрессий, резко снижал его во всех сферах общественной жизни. В первую очередь это затронуло правящую и интеллектуальную элиты.

Когда начались первые грандиозные стройки в Москве, он давал архитекторам указания и принимал нередко, казалось, фантастичные, а на самом деле грамотные решения. По свидетельству Альберта Шпеера, талантливого фашистского архитектора и руководителя военной промышленности Германии, Гитлер во время сближения с Москвой как юноша обижался на Сталина, считая, что тот подворовывает его архитектурные идеи [72]. Очень может быть, что так оно и было, но не забудем, что первые планы реконструкции Моcквы и монументальные проекты начали осуществляться тогда, когда Гитлер еще только-только дотягивался до власти в Германии.

Без личного сталинского одобрения не принимался ни один проект станций метро. Сталин рассматривал решения по проектированию водных каналов, железных дорог и гидроплотин, о выпуске тех или иных видов вооружения, издания книг и учебников, строительстве новейших заводов и т.д. И это были не формальные решения, многие из которых принимает любой глава государства. Талантливейшие конструкторы в воспоминаниях в один голос отмечают, что он поражал своих собеседников тонким пониманием конструктивных особенностей тех или иных машин.

В годы второй мировой войны Сталин также, как и Гитлер, принял на себя верховное командование. Г.К. Жуков, А.В. Василевский, К.К. Рокоссовский и другие военачальники, которым не было смысла врать после смерти и развенчания диктатора, в один голос отмечали умение Сталина быстро учиться. Хорошо известно, что именно он принимал все стратегические решения в ходе войны. Поэтому в биографии Сталин вправе был о себе написать:

"Круг вопросов, занимающих внимание Сталина, необъятен: сложнейшие вопросы теории марксизма-ленинизма - и школьные учебники для детей; проблемы внешней политики Советского Союза - и повседневная забота о благоустройстве пролетарской столицы; создание Великого северного морского пути - и осушение болот Колхиды; проблемы развития советской литературы и искусства - и редактирование устава колхозной жизни и, наконец, решение сложнейших вопросов теории и практики военного искусства" [73].

Отметим, что не только разработка теории марксизма и успехи в войне вошли в список важнейших деяний вождя, но, что для нас особенно примечательно, - работа над школьными учебниками, прежде всего учебниками по истории.

Но ни разу никто не обмолвился, что именно он внес те или иные принципиально оригинальные предложения или по военным планам, или по строительству, или в чем-то другом. Да, он обладал способностью точно оценить чужую мысль, но творческой потенции в нем не было. Даже его известные "научные" работы по национальному вопросу, по политэкономии и языкознанию ничтожны по своей базе и выводам. В основе его изысканий по языкознанию лежит несколько статей из одного тома БСЭ, посвященных яфетической концепции академика Я. Марра, его же двух небольших отдельных работ и цитаты из классиков марксизма.

Неспособный к подлинному творчеству, он, не подозревая того, был одним из первых экзистенциалистов-практиков. Ни кто иной, а именно Сталин, сделал открытие, что, если поставить человека, особенно талантливого, на грань жизни и смерти, он сможет совершать творческие и трудовые подвиги. И сотни тысяч творцов прошли через бериевские "шарашки", лагеря, тюрьмы, "чистки" и действительно создали советскую, а точнее сталинскую науку, технику и даже культуру. В годы сталинщины практически все население СССР было поставлено на грань жизни и смерти. Отсюда, бешенные темпы строительства "социализма" и даже успехи в войне.

Если в гуманитарных науках Сталин, без сомнения, считал себя глубоким знатоком и даже гением, технические и точные науки были ему менее близки и понятны. Во всяком случае среди книг с пометами Сталина почти нет изданий по точным наукам. С известной натяжкой сюда можно отнести несколько книг по артиллерийскому вооружению европейских стран и технический обзор военно-морских сил предвоенной Японии.

Книга Андреева исключение. Судя по всему, в руки ему она попала не случайно. Его, без сомнения, особенно заинтересовали две проблемы - это социальная роль машины (нового "раба" по терминологии автора) в капиталистическом и новом социалистическом обществах и... детектор лжи. Ознакомившись с принципом его действия, он, конечно же, понял, что для него он не нужен, даже вреден. Именно в эти годы его любимым обвинением, выдвигаемым против "врагов народа", было обвинение в неискренности, фальшивой лести, обмане. Что касается лести, то она и сейчас видна невооруженным глазом, если прочитать стенограммы выступлений на съездах партии Каменева и, особенно, Зиновьева, да и других видных деятелей разных групп оппозиций. Как и во все времена, лесть вымогалась страхом. Но обмана не было - уже не было борьбы за лидерство, и никогда не было предательства национальных интересов, шпионажа и другой страшной чепухи. Может быть, Сталин поверил в действенность детектора лжи и поэтому отверг его. У него могло быть выбито из рук самое любимое "политическое" оружие - собственные "признания" жертв, а точнее - самооговоры, сделанные под воздействием пыток, избиений, запугивания. До конца советской эпохи, детектор лжи, впервые изобретенный в России, оставался запрещенным орудием дознания и был предметом публичных насмешек.

* * *

Сталин был очень любознательным человеком и хотел видеть ту же любознательность в своих детях. В книге Андреева нет его обычных помет, комментариев и подчеркиваний не только потому, что это подарок, а потому, что это еще 1928 г. Он уже достиг вершины власти, но на этой вершине он, хотя и господствует, но пока еще не полностью освоился со своим одиночеством. В тоже время для нелюбимого 20-летнего сына он в 1928 г. был, конечно, отцом, но уже "Сталиным". Много ли найдется людей, которые бы подписывали свои обращения к чадам и домочадцам официальным росчерком и к тому же псевдонимом?

Отношение к младшему сыну было иное, хотя и здесь он подписался так же. На переводе фантастической книги немецкого аса майора Гельдерса "Воздушная война 1936 года", изданной Государственным военным издательством в 1932 г., все так же размашисто наискосок пером начертал: "Ваське Краскому от И. Сталина. На память. 24/III 34 г. Москва" [74]. "Краском" расшифровывается как "красный командир", отец явно подталкисал сына, которому исполнилось 12 лет, к карьере военного летчика, возлагая большие надежды на очень динамичного (в отличие от старшего) младшего сына. Василий станет летчиком, но утехой стареющему отцу никогда не будет. А пока грубоватое "Ваське" и "на память" звучат вполне по-человечески, по-отцовски тепло.

Шесть лет спустя, когда Сталин превратит в кровавое месиво то, что тогда называлось "оппозициями", их руководителей, когда репрессированных станут считать не на сотни тысяч, а на миллионы и он будет искать среди известных исторических персонажей себе подобного, но не сможет его найти, он сделает еще один подарок младшему сыну. И на этот раз подарок со "смыслом".

В 1938 г. после многолетних усилий коллектива авторов, можно даже сказать всего пропагандистского аппарата партии, включая и самого Сталина, после многочисленных редактур вышла в свет воистину всемирно известная работа "История ВКП(б). Краткий курс". Сталин так сжился с ее текстом, так его отточил на свой лад, что убедил себя, что он может претендовать на авторство. Других "убедить" было легче. Поэтому в официальной биографии так и указано: "В 1938 году вышла в свет книга "История ВКП(б). Краткий курс", написанная товарищем Сталиным и одобренная комиссией ЦК ВКП(б)" [75].

Первые ее издания вышли большими тиражами и несколькими заводами. Разумеется, самым простым и дешевым было массовое издание в картонном переплете. Но одновременно "Краткий курс" издали и в более дорогих переплетах и большими, чем обычно, форматами. В архиве Сталина сохранились как первые, так и промежуточные варианты книги, а также и окончательные, увидевшие свет экземпляры "Краткого курса". Особое, возможно, подарочное издание вышло в парчовом темно-малиновом переплете (царский цвет!), отпечатано на дорогой мелованной бумаге красивым крупным шрифтом. Не знаю, были ли еще другие подобные экземпляры, а если были, то кому они достались, но на первом листе "малинового" издания, что хранится в архиве, размашисто написано любимым красным очень мягким карандашом: "Васе от Сталина".

Конечно, подарок есть подарок, и дело дарителя, как оформить его своему сыну. Но обратим внимание на то, что эта специфическая книга была подарена 18-летнему юноше с примитивно-дидактическим смыслом. Многочисленные свидетели отмечают, что Сталин был человеком в высшей степени скрытным. Даже очень близкие к нему люди никогда не были допущены к его душевным движениям, а тем более к сомнениям и колебаниям. И его вторая жена Надежда, которую, как утверждают все их знавшие, он, без сомнения, любил, не была допущена к его глубинным политическим замыслам. Совсем не пользовались доверием его родственники. Не доверял детям, когда те подросли, и Вареньке Истоминой - то ли внебрачной жене, то ли официальной наложнице, появившейся у него после Надежды Аллилуевой, - никаких своих серьезных помыслов и размышлений не доверял. Но книге он доверял многое, может быть, справедливо полагая, что вряд ли кто посмеет ее открыть без ведома хозяина. И пока он был жив - мир жил по его законам.

Если он действительно был одинок, особенно после смерти жены и уничтожения не только всех своих бывших товарищей, но и самых близких людей, то, видимо, книга в какой-то степени, заменяла ему друзей и поверенных. Почти ни в одном из изданий, а их только в РГА СПИ на сегодняшний день не менее 500, нет того, что говорило бы о его нарочитости или о том, что он заранее рисуется перед будущими потомками и исследователями его жизни. Нет, он действительно работал с книгой, часто искренно жил тем, что там находил. Но в подарке Василию содержится отчетливое желание показать сыну, как надо читать и ценить при этом "творчество" отца, как "положено" работать с книгой.

Малиновый экземпляр "Краткого курса" весь разлинован разноцветными мягкими карандашами, разрисован различными и тоже разноцветными стрелками и кружками: красный, фиолетовый, синий, зеленый, простой и сиреневый карандаш. Здесь представлен весь тот спектр цветов, которым он обычно пользовался, прочитывая, как он сам утверждал, не менее 500 страниц в день. В этом издании нет только следов чернил и так называемого "химического карандаша", а в других случаях он часто пользовался ими. Вопреки расхожему мнению цвет карандаша не играл особой роли и не придавал пометам какую-то особую значимость, точнее -различными карандашами Сталин пользовался не столько для того, чтобы что-то резче выделить, сколько для того, чтобы не запутаться самому. Он был трудолюбивым чтецом и, как уже говорилось, у него была редкая привычка читать особо значимые книги несколько раз. Похоже, что цвет карандаша позволял ему сразу видеть, в какой из очередных заходов он размышляет над текстом и что ему думалось раньше.

В подарке сыну все несколько иначе, особенно в первых главах. Красным карандашом он подчеркнул все, что относится к Ленину и большевикам, сиреневым (черным он пользовался редко) текст, характеризующий Мартова, меньшевиков и вообще всяческих оппозиционеров, т.е. врагов. Вот как это выглядит в одном из абзацев:

"Формулировка Ленина говорила, что членом рартии может быть всякий, кто признает программу партии, поддерживает партию в материальном отношении и состоит членом одной из организаций", - подчеркнуто красным карандашом.

А следующая фраза: "Формулировка же Мартова, считая признание программы и материальную поддержку партии необходимыми условиями членства в партии, не считала, однако, участие в одной из ее организаций партии условием членства в партии" - сиреневым карандашом [76].

Напрашивается мысль, лежащая на поверхности, - похоже он с детства делил весь мир на две несоединимые половины, как в Евангелии. Видимо, и сыну хотел внушить этими цветовыми сигнатурами "правильное" прочтение и толкование этого воистину сакрального текста. Забегая вперед, отметим, "Краткий курс" был создан из исторической пустоты, из одной лишь мысленной конструкции, но благодаря особой силе "автора", эта дикая конструкция способна была творить полнокровную (буквально!) историческую реальность. Основы конструкции "Краткого курса" до сих пор громоздятся в умах тех, кто жил на территории СССР, и даже тех, кто учится сейчас в России и во многих странах СНГ. Но эта тема требует особого и более подробного разговора.

Перед нами в 1938 г. уже не отец, а Вождь и Учитель, даже для младшего сына. Сталин хотел оставить Василию и своим потомкам в назидание пример того, как именно Вождь работал с книгой, как должно эту книгу понимать, как "отделить в ней главное от второстепенного" (любимое его выражение!).

Генеральный секретарь ЦК ВКП(б), председатель Совета народных комиссаров, легендарно бдящий по ночам в своем кремлевском кабинете и думающий о всем человечестве сразу, не поленился расчертить книгу в 300 страниц до самого конца, постепенно теряя представление о смысле задуманного. Как истинный "учитель", чрезвычайно занятый государственный муж затратил, видимо, не один час своего драгоценного времени, разрисовывая различными карандашами текст, обводя кружками даты, которые, как он считал, надо сыну запомнить (так он делал всегда и для себя). Выделял тем же красным карандашом номера пунктов в выводах. Такие номера он особенно любил ставить как в своих рукописях и книгах, так и в опубликованных текстах других авторов. Эта любовь к пунктам придавала его речам и письму особую дидактическую убедительность, а мыслям, даже самым плоским, - осязаемую весомость,

В этом странноватом рисовании видно и другое. Он заранее как бы предвосхищал "академические" издания своих произведений. К этому времени он терпеливо проработал много похожих печатных изданий - подготовительных и черновых трудов Ленина, Маркса и Энгельса. В них графическим образом передавались различного рода рукописные пометы на полях или в самом тексте книг и рукописей. И вот профессиональный редактор дал полную волю своему неодолимому пристрастию. Его привычка выправлять, редактировать и корректировать написанное и напечатанное была так же органична, как стремление к безраздельному господству, к интеллектуальному первенству или к "Учительству".

В сущности и его политическая карьера началась как карьера редактора. Редактируя различные большевистские издания на Кавказе и в центральной России, в частности и "Правду" в 1917 г., он с легкостью включился в работу секретариата и оргбюро ЦК после назначения на пост генерального секретаря. Ведь Ленин, и единогласно его поддержавшие члены политбюро, справедливо полагали, что Сталин как генеральный секретарь партии возьмет на себя всю бумажную, бюрократическою, организаторскую работу в партии. А эта работа, по существу, редакторская, так как связана с подготовкой различных партийных документов, циркуляров, с перепиской и т.п. Этим они надеялись развязать себе руки для революционной, теоретической и "вождистской" работы. Преследовались и  другие чисто политические цели.

Ленин при слабеющем здоровье предполагал, что в лице Сталина приобретет доверенное лицо, нечто вроде местоблюстителя при своенравном партийном ареопаге. Троцкого он первоначально устраивал, так как тот видел в Сталине преходящую фигуру на время болезни Ленина. Противников Троцкого - Каменева, Зиновьева, Бухарина и других - устраивали в Сталине его нелюбовь к Троцкому и готовность вместе с ними оттеснить партийного "чужака" с первых позиций, отсюда постоянные разговоры о "коллективном руководстве". Они особенно усилились после смерти Ленина. (Кстати, как и после смерти Сталина.) Но в действительности никто этого не хотел. Как известно, все просчитались, и не в последнюю очередь потому, что Сталин искренне любил "бумажную" работу, постоянно совершенствуя и стягивая на себя все нити всеобъемлющего партийно-государственного аппарата. Постепенно он стал превращаться в "человека - государство".

СТАЛИНИЗМ: "ЧЕЛОВЕК-ГОСУДАРСТВО" ИЛИ "ТВОРЕЦ"

"Человек - государство" явление уникальное в истории. Многие сильные личности ставили перед собой цель добиться абсолютного личного господства, а значит абсолютной личной свободы от общества. Но практически никому, даже самым известным диктаторам, этого не удавалось. Все они так или иначе были ставленниками каких-нибудь сил: военных, политических, клерикальных, либо - бюрократии,  капитала, олигархии или охлократии. В этих случаях правитель олицетворял какую-либо из сил или целую группу сил, действуя в той или иной степени в их интересах.

Но "человек - государство" создает такую политическую систему, при которой ему подчинены не только базовые институты общества. Воле одного человека подчинена вся материальная, духовная и культурная сферы, и полностью порабощен государственный или партийно-государственный (церковно-государственный) аппарат. Не человек является ставленником аппарата, вольно или невольно выражая его интересы, а, наоборот, вождь, диктатор, император, президент, генеральный секретарь - как бы он ни назывался - полностью подчиняет его себе террором, интригой, интеллектом, духовным и моральным растлением - всеми возможными средствами. Человек, добившийся всего этого, приобретает не просто власть над страной, ее институтами и ресурсами, а контроль над всеми людьми этой страны от младенца до старца. Его власть настолько безгранична, что он может свободно не только вмешиваться в текущие события, но и изменять в общественном сознании по своему усмотрению прошлое, т.е. историю, и выстраивать по собственному плану будущее. И это не метафора, это реальный результат деятельности Сталина.

Если бы в мире не было других государств, кроме СССР, или если бы Сталин добился мирового господства, то история человечества впервые стала бы при нем управляема. Сталин доказал на практике возможность в рамках одной страны управляемой, т.е. планово-предсказуемой и инженерно сконструированной, жизни человечества. Сталин доказал на практике возможность "конца истории" как непредсказуемого спонтанного процесса, в котором участвуют миллиардные массы и колоссальные социальные силы. Он доказал (пусть все лишь на мгновение, по историческим меркам), что воля одного далеко не гениального человека может их себе подчинить. Он же доказал, что никаких моральных и этических запретов в социальной инженерии нет. Все эти вместе взятые доказательства и есть "сталинизм".

Хорошо бы разобраться в том, что за общество было сконструировано и осуществлено на практике им и какие при этом избирались исторические модели и образцы, а что было воистину новаторским?

Троцкий был глубоко неправ, рисуя Сталина в традициях классической социал-демократии как ставленника новой партийной бюрократии, по существу, нового эксплуататорского класса. Только однажды в 1923-1924 гг., т.е. на очень короткое время, Сталина поддержал партийно-государственный аппарат. Но ведь уже тогда Ленин писал в своем "Завещании": "Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть" [77].

Все последующие годы Сталин этот аппарат уничтожал, усмирял, перекраивал и подчинял себе лично самым жесточайшим образом. То же самое он делал и с другими слоями общества. Не Молотов, не Каганович, не Жданов, не Маленков, не Берия или Хрущев и иже с ними выпестовали в своей среде Вождя и держали его на своих плечах, а, напротив, он их всех выдвигал и "задвигал" по своему усмотрению. Все они рабски, даже с любовью, ему служили и смертельно боялись всю жизнь. Конечно, они, как большинство нашего народа, были рабами нового Навуходоносора, рабами не только социальными (беспощадно эксплуатировал, в любое время мог направить на смерть и мучения!), но и духовными.

При всей своей проницательности и уме Троцкий и Джилас безнадежно ошибались, объясняя феномен возвышения Сталина, поддержкой его обуржуазившейся контрреволюционной бюрократией, т.е. "новым классом". Здесь сказалось привычное марксистское клише - искать скрытые классовые и групповые силы и интересы в любом историческом явлении. Феномен Сталина - это принципиально иное: с помощью миллионов подсобников, помощников и слуг он по собственному усмотрению проектировал и перестраивал всю страну, не раз меняя "генеральные планы".

Бухарин, сыгравший при хитроумном Улиссе - Сталине роль политического троянского коня, с глуповатой растерянностью говорил в 1928 г.: о своем недавнем друге Кобе: "Он с ума сошел. Он думает, что все может, что он один все удержит, что все другие только мешают" [78]. Несмотря ни на что, ни на тяжелейшие болезни и стрессы Сталин прекрасно все взвешивал и неплохо рассчитывал. Ему действительно только мешали все эти умники и болтуны. И он доказал, что способен был удержать все один. И удерживал - 30 лет! Казалось бы, именно здесь он сможет в полную силу проявить свои творческие способности. Ан, нет!

Вопреки его же официальному мнению, ставшему обязательным для всех жителей СССР на все времена, не содержание часто определяло для него форму, а форма выражения была более значима. Как для многих людей с Востока, для него интонация превалировала над смыслом сказанного. Восток мудр - часто это действительно так. Поэтому, его официальные выступления обычно интонационно бесцветны. Это сделано нарочито - в них мало искренности и реальной правды, но много поучений. (Опять "Учительство"!) Интонация может коварно выдать оратора. Так же интонационно бесцветны большинство его опубликованных статей и докладов.

Но когда он взрывался не тостом, а яростью, в его интонации появлялись гремуче шипящие звуки, тогда грузинский акцент не только не мешал, а придавал его речи особо зловещий оттенок. Эта интонация чувствуется не только на фонограммах и пластинках с его голосом, но и на письме. Конечно же не случайно в официальном собрании сочинений опубликована масса наполненных злостью и нетерпимостью писем, заметок, реплик. Стенограммы его выступлений, особенно на закрытых собраниях, где давались примитивные объяснения причин очередных смертоубийств, хранят гробовую тишину зала, благоговейно боящегося пропустить хотя бы одно Слово.

Его искаженный внутренний мир хорошо иллюстрируют две внешние детали. После войны, когда ушли в прошлое все страхи за страну, за власть, за себя и он вновь чувствовал себя пусть одиноко, но и свободно, на стенах подмосковной дачи были развешены журнальные репродукции с фотографий детей: мальчика на лыжах, девочки с козленком...

Светлана пишет в мемуарах об этом с возмущенным недоумением: ведь стены его жилища могли украшать шедевры мирового искусства. В то же время одну из стен кремлевского кабинета занимало яркое панно, подаренное китайской делегацией: на нем был изображен огненно-рыжий тигр, согласно китайской традиции этот зверь символизирует императора. Многие отмечали сходство Сталина в минуты гнева с тигром, львом или пантерой. Опубликованы даже соответствующие фотографии. Он знал об этом сходстве и оно ему, видимо, нравилось. Впрочем, сходство со львом подмечали и в Троцком. Отсюда же и принятое им русское личное имя. А Гитлер, в традициях "нордического" мифа, соотносил себя с лютым волком. Воистину - каждому свое!

Репродукции же с фотографий говорят не столько о безвкусных художественных пристрастиях хозяина, сколько о том, что он получал положительные эмоции не от живого искусства, а от копии в квадрате.

Вообще он любил рассматривать в книгах не только карты, но и картинки, рисунки, фотографии. Все школьные учебники по истории были им тщательно изучены не только с точки зрения содержания, но и изобразительного ряда.

Конечно же, он был законченным формалистом во всем, что касалось творчества - и государственного, и политического, и научного. Вследствие этого вечно голодная, разоренная до последней крайности страна, превращенная в огромный концентрационный лагерь, объявляется долгожданным раем для трудящегося человека. И все, кто на "свободе", да и в лагерях, должны неукоснительно повторять эту формальность пока и нее не поверят. Пропаганда заявляет, что в стране самая полная в мире демократия и самая честная политическая система. И в это, не веря, верят формально.

Наука - нежнейшая материя, из которой вырастает одновременно и атомный гриб и грибок антибиотика. Но Сталин смело и расчетливо вторгается в эту нежнейшую ткань. Формализм раз и навсегда застывших схем учебников для начальной, средней и высшей школ, формализм партийных собраний, "стихийных" митингов трудящихся и хорошо отрежиссированных красочных демонстраций, формализм судебных процессов, формализм "реалистического" искусства во всех его проявлениях. Даже его ближайшие соратники большую часть жизни проводили в придуманном им и иже с ним формальном, т.е. в сотворенном им, убогом мире.

Единственный, кто от начала и до конца был подлинным, живым и абсолютно свободным творцом этого мира, так это только он - Сталин.

Примечания

1. Перевод с грузинского Ф. Чуева.

2. Толстой А.Н. Праздник идей, мыслей, образов. - Собр. соч. в 10 т., т. 10. М., 1959, с. 48.

3. Платoнов С.Ф. Иван Грозный; Виппер Р.Ю. Иван Грозный. М., 1998.

4. Иосиф Виссарионович Сталин. Краткая биография, изд. 2-е, исправленное и дополненное. М., 1948, с. 239.

5. Российский государственный архив социально-политической истории (РГА СПИ), ф. 558, оп. 3, д. 370, л. 33,32.

6. Там же, оп. 1, д. 2510, л. 1.

7. Там же, оп. 3, д. 358, л. 76.

8. Там же, д. 350. 188

9. Там же, д. 121, с. 537, д. 132, с. 138.

10. Там же, д. 158, л. 34.

11. Микоян А.И. Так было. Размышления о минувшем. М., 1999, с. 356.

12. Там же, с. 576.

13. Бармин А. Соколы Троцкого. М., 1997. с. 305.

14. РГА СПИ, ф. 558, оп. 3. д. 188, 266, 183.

15. Там же, д. 380, с. 278.

16. И.В. Сталин сам о себе. Редакционная правка собственной биографии. - Известия ЦК КПСС, 1990, № 9, с. 113-128.

17. Иосиф Виссарионович Сталин. Краткая биография, с. 18.

18. Там же, с. 65, 92-93, 95; И.В. Сталин сам о себе..., с. 127.

19. Иосиф Виссарионович Сталин. Краткая биография, с. 96.

20. Там же, с. 118, 131, 162, 238, 242.

21. РГА СПИ, ф. 78, оп. 8, д. 140. Именно это издание, хранившееся в советское время в закрытых хранилищах, воспроизведено массовыми тиражами в России в постперестроечное время.

22. Бармин А. Указ. соч., с. 337.

23. Об этом подробнее см.: Рокитянский Я.Г. Трагическая судьба академика Д.Б. Рязанова. - Новая и новейшая история, 1992, № 2.

24. Троцкий Л. История русской революции. М., 1997, с. 337-381.

25. Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. М., 1991, с. 24

26. Сталин И.В. Соч., т. 1. М., 1946, с. 227-329.

27. Там же, с. 316.

28. На вопрос Чуева, знал ли Сталин немного немецкий. Молотов ответил: "В Европе бывал. Понимал". Чуев: "Когда Риббентроп говорил, он понимал?". Молотов: "Нет, не понимал. И я не понимал". - Сто сорок бесед с Молотовым, с. 257.

29. Бармин А. Указ. соч., с. 307.

30. Сто сорок бесед с Молотовым, с. 268-269.

31. РГА СПИ, ф. 558, оп.З, д. 211, л. 40.

32. Там же, д. 1, л. 17.

33. Российский государственный архив новейшей истории (РГАНИ), ф. 5, оп. 16, д. 745, л. 122.

34. Иосиф Виссарионович Сталин. Краткая биография, с. 11.

35. См. Ридзинский Э.С. Сталин. М., 1997, с. 49.

36. Иосиф Виссарионович Сталин. Краткая биография, с. 9.

37. Волкогонов Д.А. Сталин. Политический портрет, 4-е изд., кн. 1. М., 1996, с. 51.

38. РГА СПИ, ф. 558, оп. 3, д. 281.

39. Сталин И.В. Указ. соч., т. 2. с. 403.

40. Там же, т. 3, с. 321.

41. Аллилуева С. Двадцать писем к другу. М., 1990, с. 113-114.

42. Яковлев А.С. Цель жизни, 2-е изд. М., 1968, с. 184-185.

43. Шарапов Ю. Пятьсот страниц в день... - Московские новости, 18.1Х. 1988, с. 16.

44. Микоян А.И. Так было. Размышления о минувшем. М., 1999, с. 351.

45. Аллилуева С. Указ. соч., с. 20.

46. Красиков С. Возле вождей. М., 1997, с. 85.

47. Сто сорок бесед с Молотовым, с. 296.

48. Шарапов Ю. Указ. соч., с. 16.

49. Бармин А. Указ. соч., с. 317.

50. См. Красиков С. Указ. соч., с. 91.

51. РГА СПИ, ф. 558, оп. 11, д. 1487, л. 106-108.

52. РГАНИ, ф. 5, on. 16, д. 745, л. 126.

53. РГА СПИ, ф. 558, оп. 3. Справка о приеме личной библиотеки И.В. Сталина в Центральный Партархив.

54. Там же, л. 125.

55. Медведев Ж., Медведев Р. Бумаги Сталина: жизнь после смерти? - Книжное обозрение, 11.XI. 1999, с. 19.

56. Шарапов Ю. Указ. соч.

57. Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории. Краткий путеводитель. М., 1993, с. 237.

58. Антонов-Овсеенко А. Берия. М., 1999, с. 445.

59. Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. М., 1991, с. 335.

60. Сталин И.В. Сочинения. Т. 15. 1941-1945, М.. 1997.

61. Шохина В. Моя маленькая сталиниана. - Независимая газета, 5.III.1998, с. 7.

62. См. "Мероприятия отличаются большой скромностью". О подготовке к 70-летию И.В. Сталина. - Источник, 1996, №5, с. 79.

63. Волков ФД. Взлет и падение Сталина. М., 1992.

64. См, Чум Ф. Солдаты империи. Беседы. Воспоминания. Документы. М., 1998, с. 193. 156

65. РГА СПИ, ф. 558, оп. 3, д. 84, л. 1, 3.

66. О деле так называемого "Московского центра". - Известия ЦК КПСС, 1989, № 7, с. 68.

67. О так называемом "кремлевском деле". -Там же, с. 86-93.

68. РГА СПИ, ф. 558, оп. 3, д. 293.

69. Там же, д. 332.

70. Там же, д. 4.

71. Мазер В. Адольф Гитлер. Легенда, миф, реальность. Ростов-на-Дону, 1998. с. 15-16 и др.

72. Шпеер А. Воспоминания. Смоленск - Москва, 1997, с. 226.

73. Иосиф Виссарионович Сталин. Краткая биография, М., 1948, с. 239.

74. РГА СПИ. ф. 558, оп. 3, д. 52.

75. Иосиф Виссарионович Сталин. Краткая биография, с. 163.

76. РГА СПИ, ф. 558, оп. 3, д. 76, л. 11.

77. Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 345.

78. Троцкий Л. Портреты революционеров. М.. 1991, с. 181.