Пепел упал на снег, я потушила сигарету, взглянула на большую гору, как заговорщик, прошептав Казбеку пару слов, прося его быть подобрее к нам, и пошла в дом. Вот и началось! «Не плачь, не верь, не бойся, не проси больше, чем можешь унести в горсти…»

На следующий день прибыли наши тбилисцы во главе с Зурой Кучавой. Встреча была теплая, шумная. Зура, смеясь, сказал, что им аж в Гудаури сообщили, что в Казбеги приехали какие-то казаки с Кубани и собираются в массовом порядке покончить жизнь самоубийством на Казбеке. Мы немного сходу, прямо за ларьком, посекретничали узким составом о делах наших насущных и пошли в хату.

Выяснилось, что ныне нас 16 человек сборной, после Нового года приедут еще несколько человек. Дальнейшие наши действия должны выглядеть следующим образом — завтра, 29 декабря, мы берем половину грузов и идем на перевал Саберце (примерно 1400 метров набора высоты). Там остается Геллер и я, с грузами и палаткой, а остальные валят обратно в Казбеги, ночуют, 30 берут вторую часть грузов и подходят к верхнему лагерю. Далее мы берем половину груза и 31 декабря поднимаемся на метеостанцию. Встречаем Новый год, потом 1 доносим остатки груза. Вся эта сложная схема челноком необходима — кроме повышенного зимнего снаряжения еще керосин, две печки и куча всяческого нужного для успеха экспедиции барахла.

На спасателя Быкова ложится почти непосильная задача — завхозом сборной назначен он, а Геллер ему в помощь. Но мы посчитали, что лучше Лехи с этим никто не справится. Кстати, не просчитались. Гордое звание завхоза международного класса он пронес с честью по холодным дорогам «Казбекиады — 2005».

Грядущие планы были определены, спать легли рано — завтра в пять утра подъем и вперед. На Саберце.

Фаза 3. Путь на Саберце
Ночью спалось беспокойно. Пять утра зимой — это все-таки глубокая ночь, толком ничего не поели, как-то собрались и довольно оперативно вышли из домика. Путь по скользким дорожкам поселка Казбеги оказался довольно напряженным мероприятием — бахнуться на обледенелое коровье де…мо и сломать коленку посреди Казбеги в наши боевые планы явно не входило. Дорога принесла сюрприз — на храм пришлось лезть не как обычно, по дороге, на которой зимой лежал почти непроходимый снег, а в лоб на холм, без тропы, по довольно крутому обледенелому склону, что тоже не принесло особой радости.

Тут необходимо обозначить, что горный поход по Кавказу еще и по снаряжению был экспериментальным — краснодарцы и Охримович шли в пластиках, мембране, а москвичи (так для простоты мы именуем Политолога и Геллера, который вообще-то из Тольятти) — в авизентовых костюмах, кожаных ботинках и классических бахилах. Плюс ко всему частью группы испытывались поларовые носки, а у Геллера… (я со стоном вспоминаю этот мега-дивайс, и жуткая жаба мешает дышать) был АЛЬПЕНШТОК ГРИВЕЛЬ!!! С настоящим кожаным шнурком! Дивайс, конечно, потрясающий — и Геллер с ним смотрелся ну прямо как настоящий альпинист со старинной гравюры. На подходе к храму начало светать, над снежными полями носился легкий ветерок, небо было низким, серым и мрачным. Мы вышли на зимнюю тропу по хребту и потопали, как маленькие танки, по направлению к Саберце.

Я, Быков и Ибрагим были одеты примерно одинаково — поларовое термобелье (у меня), у парней полушерстяное нательное, сверху басковские поларовые штаны, полар, мембрана. Пилюгин, несмотря на настоятельные советы прекратить безобразие, упорно шел в пуховке. Черный, демонстрируя свою независимость и особую морозоустойчивость, топал полураздетый, даже под мембранные штаны не надев полар. Я развлекала себя воспоминаниями рассказов Геллера об одном его товарище, который шел целый день зимой в одних штормовых штанах и… отморозил себе, извините, одно интересное место. Оно посинело, распухло, покрылось волдырями, поэтому пришлось сворачивать маршрут и предъявлять в ближайшем поселочке молоденькой фельдшерице отмороженное хозяйство самого непрезентабельного вида. Я представила в этой роли Черного и злорадно усмехнулась. Чем выше мы выходили на хребет, тем ветер усиливался. Мела белоснежная ослепительная поземка, сияло яркое солнце и иногда казалось, что мы находимся где-то в далекой Арктике, как какие-нибудь самые заядлые полярники.

Неопытность в зимней шмотке сказывалась — телу было откровенно жарко, местами практически «на грани теплового удара», но голова на ветру дико продувалась, болела от холода, ветер дул в глаз, текли слезы, морда под маской намокала и тоже мерзла. То есть, откровенно говоря, ощущения были премерзкие. Так же наглядно была видна тактика ходьбы — я шла строго за Лашей Пилпани, не спеша, очень ритмично, парни дружно вырвались сразу вперед, за горизонт. Но уже во второй половине перехода мы с Лашей, не меняя темпа, вышли в средние ряды, потом в первые, а рванувшие вперед неизменно выдыхались и отставали. Да! Наш Напрала, легендарная собака, ходил наверх с гидом и двумя клиентами, мы пересеклись на хребте и Напрала радостно присоединился к нам. Но кроме него за нами из Казбеги увязался еще один пес — молодой, почти щенок, но здоровый по размерам, черный кавказец. Я все шутила, что кинологические экскурсии по Казбекскому району продолжаются.

Перевал Саберце мы прошли нормально — карнизов почти не было, и в три часа мы уже стояли на полянах Саберце в полном боевом духе. Тут я отметила — прокладки я на стельки не одела, поленилась в утренней неразберихе, ноги были насквозь мокрые. Пока шли — это не очень напрягало, а вот когда начали на скорую руку строить лагерь — ощутила всю меру неприятностей. Холод забетонировал ноги так, что хотелось рыдать. А согреться после остывания даже физическими упражнениями не получалось. Быстренько установив стоянку, мужики убежали вниз, а мы с Геллером остались «на передовой», окруженные огромными мешками, снарягой и прочими хабарями.

Ночевка прошла в боевом режиме — выяснилось, что добрые участники оставили нам только один спальник, но старых туристов так просто не проймешь. Мы организовали мега-гнездо из одного спальника и трех пуховок и переночевали комфортно, философски беседуя и обсуждая мировые проблемы. Наутро начали топить снег, чтобы встречать приходящих горячим чаем, и не успели даже соскучится по нашим, как прибежали двое грузин, потом еще двое, а потом показалась мрачная физиономия Черного над холмом и радостная Охримовича. Выяснилось, что у Ибрагима с ногой что-то сильно не то — он хромает, идет приставными шагами, хотя никакой травмы не было — просто внезапно заболела нога по ходу нерва. Плюс ко всему старый воин злобно огрызается и с бешенством отвергает любые поползновения разгрузить его рюкзак. Зура сильно напрягся, мы с ним побеседовали о происходящем. Вдобавок к ноге Ибры у меня появились сильные подозрения, что через денек у нас слягут еще несколько человек — как минимум упрямо идущий в пуховке Пилюгин и полураздетый Черный в своих мембранных штанишках. Порешили с Зурой, что если боли в ноге Ибры усилятся, придется оставлять его с кем-то завтра на Саберце, а первого числа забирать вместе с грузами.

Темнота зимой приходит быстро, а завтра нас ждал очередной ранний подъем, что-то незначительно поели и расползлись спать. Ночью я с чувством глубокого внутреннего садизма и откровенного злорадства отметила, что в рядах начался, так сказать, активный сбор плодов собственного расп…дяйства — Черного надрывно колбасило от кашля, он хрипел остатками своих прокуренных легких, застуженный глаз начал распухать и наливаться гноем, и он несколько раз с тяжелым вздохом сообщил: «Видимо, завтра Серега сдохнет, как собака, без покаяния». Конечно, это настроило меня на оптимистический лад. Ничто так не радует настоящего садиста, как страдания товарища. Ночь прошла беспокойно, но никто не умер.

Фаза 4. Тридцать первое декабря. Встреча Нового года по-нашему
Утро, вернее, самое сонное состояние, темное и мирное состояние было нарушено криком Зуры: «Подъем!!!» Сегодня предполагалось затащить свои бренные тела на метеостанцию. По высоте немного меньше, чем на Саберце, но зато длиннее по километражу. Опять толком ничего не поели, отряхнули с себя остатки сна и плотными колоннами потопали по гребню морены на ледник Гергети. Идти было противно, под сухим снегом, который абсолютно бесполезно тропить — каждый идущий так же радостно проваливается, как и «тропящий».

А под снегом камни самых различных габаритов, что невероятно способствует переломам, вывихам и растяжениям. Но ничего, идем… Погода хорошая — ветер, жесткая сухая поземка. На сей раз я не поленилась и надела прокладки на стельки. Надо сказать, уже на середине пути отметила, что, похоже, идея не столь идиотская — ноги действительно сухие. Вдобавок я к чертовой бабушке оставила с остатками грузов свою мембранку, вернее, этот обледеневший кусок льда, нарядилась в авизентовый костюм Геллера и поняла, что действительно — зимой этот дивайс значительно лучше. Не продувается, не так убийственно жарко, не заледеневает на ветру. Хотя с головой были те же проблемы — в пуховой шапке жарко, полар продувается и корежит голову болью, капюшон не спасает, в общем — проблема оставалась насущной.

Термоса, которые мы, скрипя зубами (считали лишним грузом), взяли по распоряжении Зуры, оказались действительно нужной вещью — глоток сладкого горячего чая на морозе весьма придавал сил. Еще было отмечено некое интересное явление — оказывается, на морозе идти труднее, чем обычно, как будто большая часть сил просто бессмысленно уходит из организма в ледяную окружающую среду.

Вышли на ледник, связались и потащились вверх, где уже виднелась далекая и недоступная метеостанция. Я в очередной раз отметила, как классно и ровненько шагает Лаша Пилпани — в одном ритме, идти за ним легко и четко. Хотя уже на леднике стало ясно, что все-таки эту экспедицию мы идем несколько неправильно — непривычной тактикой (челноки), которая изрядно вымотала силы, непривычным ритмом — Зура делает очень затяжные ходки (по полтора-два часа), и наш народ выдыхается на глазах. В остальном все было нормально, хотя я по прежнему не могла подобрать одежду: затихает ветер — умираю от перегрева, ветер усиливается — прошивает насквозь до костей, вгрызаясь в бронхи. Только к вечеру организм начал входить в нормальный режим и успокоился. Мне стало хорошо, уютно и стабильно. Вот уже и закончен длинный ледяной траверс, и мы входим в зону открытых разломов под метеостанцией. Активно темнеет.

И вот, топаем мы вдоль большого оскаленного разлома, а эта пакостная молодая черная собака из Казбеги, которая увязалась за нами, вертится под ногами, жмется к коленям, мешает идти. На нее все матерятся и пинают — не очень приятно идти по бутылочному льду, на котором кошки следов не оставляют, когда какая-то глупая животина еще пытается сбить с ног своими нежностями. И буквально псина делает один шаг впереди меня и… Только по матам Лаши я понимаю — что что-то случилось. И уже потом соображаю, что собачка-то… того… проломила хрупкий снег и ухайдакалась в трещину! Блин! Спасательные работы. Мы прислушались — из черной глубины разлома раздался жалобный скулеж. Ну, слава Богу — жива. Достанем — отпинаем не по-детски.

И тут же, когда народ еще находился в легком замешательстве и ругался по русски и по-грузински, от вершины Орцвери отвалилась огромная глыба льда и грохнула на ледник! С ревом и стоном лед рассыпался и еще долго эхо катилось по трещинам. Картина, конечно, была грандиозная — уже темно, ночь, собака в разломе и глобальный обвал с Орцвери дополняет торжественность обстановки. Я подумала — такого 31 декабря у меня еще не было… Вот тебе, девушка, и Новый год!

Далее Ибрагим опять проявил свою природную хитрость и ум. Пока народ, столпившись над трещиной, шумно обсуждал процесс доставания пострадавшей собаки, он не спеша надел кошки. И когда спасатель Быков, как самый опытный по доставанию всякой твари из неподходящих мест и даже укушенный однажды бешеной собакой, уже готов был, трижды перекрестившись, броситься в глубокий разлом, Ибрагим спокойно отстранил его (а куда нырять-то без кошек?), изящно спустился в трещину, достал глупую скотину из недр ледника, чем вызвал всеобщий восторг и почтение. Псина настолько ошалела, что, как только ее извлекли, на радостях чуть не шандарахнулась в соседнюю трещину.

Спасательные работы были благополучно завершены, а тут с метеостанции (СПАСИТЕЛЬ!!!) спустился Гези (первая связка с самыми резвыми грузинами уже давно поднялась на станцию) и забрал у меня рюкзак. Я была несказанно благодарна — лезть на метеостанцию в темнотище по крутой обледенелой сыпухе было не очень гуманным мероприятием. И отсутствие мешка за спиной очень мобилизовало мои внутренние резервы. Температура окружающей среды была около минус тридцати пяти градусов.

И вот… Из темноты, как нос грандиозного корабля, на фоне яркого звездного неба появилась метеостанция. Приветствуем тебя, метео, приветствуем в который раз в этом году!!! Благословенный приют был как никогда дорог сейчас — ночь, зима, тяжелый день за спиной, а там теплая печка, чай, друзья… Новый год.

Уже обосновавшиеся на станции тбилисцы напоили нас крепким сладким чаем, болтушкой из сухих соков и обогрели душевным теплом. На нас они смотрели с явным сочувствием — они-то здесь каждую зиму, а наша банда впервые, конечно, нам тяжело и непривычно.

Потихоньку подтянулись все остальные, начали размещаться, спасатель Быков и Владимир Геллер были назначены ответственными за праздничный ужин, а настроение у всех было праздничное — мы дома, а все остальное опции.

Отследили ход нашего «прокладочного эксперимента» — я медленно, как фокусник, сняла ботинок и… разразилась бурными аплодисментами! Победа! Основная проблема пластиков решена — ноги были сухие, всего одно маленькое мокрое пятнышко на ребре стопы. И все! Хотя, несмотря на это, большой палец на ноге оказался белым и деревянным. Все таки подморозился, но для меня это неудивительно — на старые обморожения новые ложатся как родные. Ничего с этим не поделаешь. Ибрагим растер мне ногу и пришлось отвлечься от своих проблем и заняться общественными. А их было немало.

По приходу на метео мы имели в активе трех жестоко простуженных — Черного, Пилюгина, Охримовича и Ибрагима с больной ногой. Мдя… удар по рядам существенный. А ведь еще ничего не начиналось. Кроме простуды у Черного серьезно опух застуженный глаз. Кроме этого — Быков подвернул коленку, Пилюгин раздолбал пластиком ногу и подвернул голеностоп. В общем, я поняла, что мне предстоит проявить чудеса медицинских знаний и навыков и любыми противоестественными способами поднять наших бойцов на ноги. Или… через день нам придется бездарно отступать вниз, изрядно ощипанными и уложенным на обе лопатки.

Спальня — комнатка с керосиновой печкой и двухэтажными нарами — напоминала лазарет на поле боя. Черный, свернувшись клубочком под пуховками, явно и с удовольствием давал дуба, Пилюгин и Охримович представляли собой на редкость малопривлекательное зрелище. Быков тоже покашливал, постанывал, кряхтел и жалобно глядел глазами Му-му перед последним заплывом. Черный еще раз настоятельно сообщил, что вот-вот откинет копыта и попросил его тело хоронить отдельно от «оранжевого» предателя Охримовича, который тоже наверняка сегодня умрет, а если все-таки выживет, то Черный все равно в агонии до его горлышка дотянется.

Первым делом мы всех заболевших, пострадавших, забеременевших переодели в чистое и сухое, осмотрели на вопрос обморожений. Слава Богу, обошлось — чистенькие. Поступило предложение осмотреть Черного на вопрос обморожения всяких иных загадочных частей тела, но он яростно отказался и попытался уползти (так как ходить не мог) под нары. А Пилюгин радостно заорал: «Меня, меня надо осмотреть! Коленька, полезли на верхнюю полку осматриваться, а заодно и помечтаем».

Утихомирив больных, я закинула в их простуженные пасти по горсти антибиотиков и зверской дозе витамина С, закапала носы нафтизином, подсыпала колес от горла и кашля. Спины и ноги хорошенько растерли согревающим мазями, наклеили перцовые пластыри на все уязвимые места. И вдобавок я соорудила несколько кружек своего фирменного коктейля от простуды — 50 граммов коньяка, лимонный сок, большая ложка меда и таблетка парацетамола вприкуску. Все это было закачено в рты, пострадавших крепко укутали в теплое и велели спать. Пострадавшие вывернутые и растянутые конечности обработали кетоналом, укололи диклофенак в ягодицы, в глаз Черному выдавили полтюбика какой-то лекарственной гадости, и на этом серия лечебных процедур благополучно закончилась.

Я смогла наконец-то перевести дух. Раздала еще колес прихворавшим тбилисцам, но они по сравнению с нашим лазаретом были как огурчики. На метео воцарилась благословенная тишина. Под метеостанцией копошились замерзшие, но бодрые собаки. На кухне Геллер и Быков колдовали над праздничным ужином.

Я вышла на улицу поглядеть на красоты природы. Вокруг царила тяжелая густая мгла, под светом фонарика ослепительно искрился снег… Далеко-далеко ревел то ли высотный ветер, то ли грохотали отголоски обвалов льда… Да… такой новогодней ночи в нашей жизни еще не было. Однозначно. Я думала о том, что сделаю все, что только в силах человеческих, но постараюсь поднять больных. Эта вершина, таящаяся в темноте зимнего неба, манила меня со страшной силой… С неожиданно страшной силой, так, как будто мы шли туда впервые. И так не хотелось, чтобы эта ночь оказалась последней в этом путешествии. А еще я думала о тех, кого пришлось оставить дома — многие люди хотели пойти, но пришлось им отказать. Я думала о том, что мы поступили абсолютно правильно, не поддавшись на дешевую жалость, не сломались под просьбами. Потому как зима уже показала нам зубы, старший состав наиболее сильных размазало, как щенят, и даже подход на метеостанцию оказался серьезной задачей. А что говорить о новичках?

Тем временем Геллер с Быковым соорудили праздничный ужин — особенным шедевром были компот из сублимированных ягод и сублимированный творог. Володя привез в подарок целую кучу крутых сублиматов «Гала-тур», все оказалось конечно очень вкусным и удобным. Но… увы… стоимость для нас неподъемная, если идти на таких продуктах всерьез. Для сравнения — наша жратва и общественные расходы укладываются обычно в 50 рублей в день, а на сублиматах стоимость одной только еды — 250 рублей в день. Это нереально. Хотя качество, легкость, разнообразие и прочие достоинства мы оценили. Особенно свежий компот из ягод!

В десять часов мы сели за стол, поставили припасенную бумажную елочку, вяло поели, выпили по паре рюмок спирта и поняли, что ожидать Новый год сил ни у кого нет. Да и, в общем-то, кому нужны эти условности здесь? Мы дошли, наша цель — не Новый год праздновать, а подняться на вершину. Завтра очередной марш-бросок за остатками груза на Саберце, в наличии трое серьезно больных, множество мелких повреждений организмов… и, в конце-концов, просто хочется спать! На этой оптимистической ноте мы расползлись по своим норкам, я нырнула под спальник и забылась, наверное, самым крепким за весь поход спокойным сном. Правда, ненадолго.

Только Быков, Геллер и Доктор остались на кухне и там еще долго предавались философским беседам и остальным непристойным развлечениям. Черный всю ночь хрипел и кашлял, как больная чахоткой лошадь, Ибрагим стонал и пинался во сне, ночь прошла беспокойно, но никто не умер. «Я другой такой горы не знаю… где так плохо дышит человек», — напевал во сне кто-то со второй полки.

Фаза 5. Первое января. Утро стрелецкой казни
Наутро стало в очередной раз понятно, что чудес не бывает. Волшебным образом, как птица Феникс из пепла, из жадных объятий простуды наутро никто не восстал. Ситуация вырисовывалась печальная. Надо было отправляться вниз за грузами, а из всей банды полноценно на ногах стояли всего три человека — Доктор, Политолог и я. Но я не в счет, так как выполняю обязанности врача и должна лечить весь курятник, а не бегать за заброской. Зура потащил меня на промывку мозга. Мужик он в высшей степени разумный, поэтому предложил единственно возможный вариант — грузины идут за заброской сами, с ним двое здоровых, Насонов и Доктор, один относительно здоровый Быков, а я самоотверженно занимаюсь тем, что поднимаю на ноги весь лазарет. Понятно, что вариант был единственно возможный, но, честно говоря, было немного не по себе. Но не до сантиментов. Тем более Зура активно намекал, что как минимум двоих — одного с глазом и одного с ногой — разумно оставить на метео, потому как если в штурмовом лагере состояние ухудшится — может развернуться уж совсем невеселый сценарий.

Я, сжав зубы, упрямо твердила, что не знаю, откуда у меня эта дурацкая уверенность, но я всех вылечу. Или замочу, чтобы не мучились. Зура грустно на меня посмотрел и покивал головой: «Ню-ню…»

Теперь предстояло сообщить нашим бойцам пренеприятнейшее известие. Они активно готовились к подвигу по добиванию своих организмов путем похода за заброской. Я представляла, какой взрыв народного гнева раздастся, когда я объявлю, что сегодня они на больничном. Так и получилось. Мужская психология, конечно, внемлет разуму, но желание кинуться на амбразуру и совершить какое-нибудь зверское, особо циничное самопожертвование обычно преобладает над доводами логики. Пришлось холодно разъяснить, что если они таки хотят идти за грузами, то привязывать к нарам я никого не стану. Но нужно отдать себе отчет, что в таком случае дальнейшее их движение к вершине прекратится. И им будет еще обиднее оставаться на метео, когда остальная толпа повалит на штурм. После недолгих дебатов мы пришли к примирению. В ходе дебатов выяснилось, что и Доктор выбыл из строя — скорчившись в позе эмбриона, он стонал в спальном помещении из-за сильной головной боли, обхватив череп руками.

Тбилисцы ушли за заброской, а у нас начался второй больничный день. Я выкладывалась по полной, кормила народ таблеткам, растирала, закапывала глаза всякой дрянью, делала горячее молоко с содой и медом и, к моему личному удивлению, к вечеру наметился просто наглядный прогресс. Настроение уверенно поползло вверх. Шанс появлялся! Мы активно навели порядок и блеск на метео, вычистили кухню, выгребли снег из прихожки, собрали мусор — любо дорого поглядеть. Накормили собак, разобрали еду, в общем сделали огромное количество полезных хозяйственных дел.

Весь день оживший Пилюгин грязно домогался Охримовича, измывательски рассказывал о всяких способах приготовления вкусных и ныне недоступных блюд, о жаренной курочке и сладко заманивал: «Коленька, залазь на верхнюю полку, полежим… Помечтаем… о курочке». Охримович стонал и пытался разбить себе голову о нары. Черный пребывал в глубокой депрессии и клянчил таблеточки.

К вечеру вернулись тбилисцы и наши хлопцы. Следующий день, второго января всем нужно было отдыхать, долечиваться, сушить шмотку. Оглядев окрепших больных, Зура объявил выход в штурмовой лагерь на 3 января. Ура! Это была действительно — первая победа! За ужином Зура намекнул — что, продолжим Новый год? Ну, кто бы отказался от такого щедрого предложения? И мы продолжили…

Действительно, мы тут сами диктуем условия — вчера мы устали, а сегодня мы хотим устроить себе Новый год. И что нам может помешать? Мы классно посидели, шутили, говорили тосты, как наутро рассказывали ребята — один паренек, который плохо говорил по русски, всю ночь во сне разговаривал на чистейшем русском языке. Это был показатель — вечер удался! В спальне всю ночь жутко кашляли, кряхтели и стонали. Ночь прошла беспокойно, но никто не умер.

Фаза 6. Короткое изложение последнего дня перед выходом в штурмовой лагерь
День второго января прошел напряженно. Володя почти однозначно сказал, что его давят старые болячки, да и сердце прихватило. Он остается на станции. Проявил чудеса самопожертвенности в сборе группы. Снабжал всех своими вещами, занялся жратвой, распределил пайки, в общем, активно занимался всеми возможными хозяйственными делами. Народ безропотно долечивался, активно пожирал колеса и чудотворные коктейли моего изобретения. Состояние здоровья больных значительно улучшилось. Над Казбеком метались снежные флаги, но погода была стабильная, ясная и очень холодная.

Явно и наглядно я в который раз убедилась в правоте и глобальном опыте Зуры. Поначалу мы борзели и недопонимали значение печек и керосина, но только сейчас стало совершенно ясно — если бы не отопление в комнатах, мы бы ни за что не подняли наших больных. Если бы они лежали на холоде, вдыхали холодный воздух — никакие лекарства и изощрения не помогли бы. В неотапливаемых комнатах на станции был глубокий минус. Вечерком мы сидели на кухне с Ибрагимом и Черным, беседовали на всякие актуальные темы и с удивлением отметили — где бы мы еще при минус пяти-семи спокойно сидели и развлекали себя не утомительными базарами?

Спать мы легли рано, завтра нужен был ранний подъем и выход в штурмовой лагерь. Больше ничего не оставалось в сердце, кроме жгучего желания идти… К вершине. Страшно ли мне было? Честно — да. Многочисленные обморожения сделали мои ноги крайне чувствительными к холоду — в воспоминаниях слишком живы были моменты дикой выламывающей боли на Эльбрусе в синих по колено конечностях. Очень тяжело снова и снова сознательно и разумно идти не на риск… а почти на очевидное повторение подобных вещей. Отдавать отчет, что почти однозначно обморожусь снова, но… Вершина манила со страшной силой. И это притяжение явно и удивительно было гораздо сильнее страха перед грядущей болью, перед повреждениями организма и лютой стужей, помноженной на высоту, прямо в пасть которой мы кидали свои маленькие несовершенные тела… Наступила «последняя ночь накануне столетней войны».