https://m.sibogni.ru/content/severnaya-nadbavka
РЕВУН
Дело в Югре было, мы тогда трассу газопровода «Уренгой — Челябинск» изыскивали, строители за нами буквально по пятам шли, и стояли мы в одном месте — одним городком, около русского села Угребное, что в среднем течении Оби раскинулось. Вот в это время-то как раз, когда ничего такого чрезвычайного или даже, более того, катастрофического не наблюдалось и повадился ходить в село убийца — медведь-шатун. В те доперестроечные времена в колхозах, в деревнях обычно большие стада крупного рогатого скота держали, мишка и зачастил на скотный двор коров драть. Ему, зверю этому лютому, и надо-то одну, а он, то ли от кровожадности, то ли от непомерной злобы, что его раньше времени из берлоги подняли — выспаться не дали, их, коровенок бедных, пять — шесть задерет и только тогда успокоится. Зверюга, зверюга и есть. Одно слово, убивец!
Сельские они что, они, люди мирные, они к нам за помощью.
— Ребята, — говорят, — выручайте, милые, шатун повадился, все стадо
вырежет.
Чуть не всем селом тогда просить пришли к нам колхозники. Как тут откажешь, собрал я своих охотников, а в изыскательских экспедициях они всегда присутствуют, — все почти охотятся, у всех свои ружья, и, помимо всего, по инструкции положено иметь ружья два — три на партию, да, кроме того, винтовку еще или карабин даже. Естественно, в лесу же работали, мало ли что! Пошли мы, поизучали следы косолапого: откуда пришел, куда ушел, скрадывал следы иль не скрадывал, в засаде сидел, не сидел. Дело-то зимой было, снегу полно — чуть не до крыш, они хорошо читались — конечно, все как на ладони будто бы. Нахал оказался мишка-то: около скотников не кружил, не выслеживал, а пер, как к себе домой, напрямую, дверь высаживал, ворота — с петель и свое разбойное, кровавое дело чинил. Как же — Хозяин, чего ему?! Собрались мы после досмотра в кучу, покумекали и никаких зацепок не нашли, особенностей, на чем можно словить зверя, также не обнаружили. Тогда я у местных спрашиваю:
— А вы ничего такого за ним не заметили, ну, особливого, что ли?
— Как же, заметили, — отвечают местные. — Он, когда кровавое дело творит, то ревет сильно, грозно так, победно.
«Это что, на этом не словишь хищника». Думали мы, думали, ничего умнее не придумали, как засаду в самом коровнике устроить, а на подступах на его след капканы поставить.
День сидим, второй, неделю — не является. Он, видать, тоже не лыком шит, учуял, зверина, что за ним охота началась, не приходит — и баста! Мы и успокоились, решили, ушел зверь, и сняли засаду. К тому же работа стояла, строители, начальство шум подняли до небес, пришлось уступить — снять людей, наверстывать по работе упущенное. А он, вражина, как будто ждал этого, только мы снялись, явился злющий хуже прежнего, не пять, а семь буренок положил, стервец. И такой рев, не рев, а рык грозный, устрашающий устроил, что сердчишки у живущих поблизости колхозничков захолонули. Пришлось работу бросать и спешно охоту на хищника повторно устраивать. На этот раз мы сменили тактику — пошли по его следу, нашли закиданную сучьями тушу, ту, что зверина из коровника с собой прихватил, и у ней засаду устроили. Здраво рассуждая, что он наверняка за легкой добычей явится, чем рисковать в коровник попрется. Однако на всякий случай одного человека у коровника оставили, мало ли, вдруг опять фортель зверюга выкинет. Так и вышло, косолапый вновь объегорил нас, к туше не пришел, хоть мы его, постоянно сменяясь, настойчиво два дня караулили, а он то ли чуял, то ли втихаря наблюдал за нами, но под ружье не лез, не показывался. Зато на третий день опять на коровник напал, и не с того торца, где его поджидали, а с другого, откуда и предположить не могли, поскольку у другого торца здания ни дверей, ни ворот не было. Был, правда, проем, по которому транспортер с подвесными емкостями коровий навоз вывозил, но такой маленький, узкий, что мишке ни в жизнь в него не пролезть. Он взял и проем расширил: расшатал столбы и чуть не полстены вывалил. Проник в коровник, коровы со страху в кучу, ревут утробно, но не разбегаются — стоят парализованные, трясутся. Видать, столбняк со страху обуял. Ему только этого и надо, навалился и давай резать подряд одну за другой и реветь громче прежнего от торжества, от удовольствия, страх на округу нагоняя — убийца-маньяк, да и только.
Пока охранник с другого конца бежал, — а коровник длинный, метров на 80 где-то, — зверюга пять штук убил. Одну взвалил на хребет и с собой, а она в проем не проходит, — от жадности-то самую здоровую прихватил, а вернее, быка-бугая сцапал. Дергал, дергал, чуть на куски не порвал, а охранник бежит и, чтоб в коров не попасть, в потолок из ружья палит. Медведь голодный, бросать добычу не хочет, но подставляться под пули тоже желания нет, спрятался за угол, выжидает. Охранник кое-как через быка перебрался, наружу заполошно выскочил, медведь на него, охранник из ружья его, курком щелк-щелк, а ружье-то разряжено, расстрелял патроны-то, пока бежал. Впопыхах, в спешке не успел перезарядить. Медведь, чтоб растяпа не мешал добычу забрать, по уху ему смазал, охранник отлетел метров на пять, без чувств в снег шмякнулся и растянулся неподвижно. Медведь быка порвал и полтуши унес с собой.
Тут уже, когда семнадцать коров-то зарезал, когда человека чуть не убил, высокое начальство проснулось, и не только местное, но и областное, а следом и люд мирской весь почти поднялся на зверя. Из района милиционеров прислали целый взвод с автоматами, охотников с собаками, с карабинами понаехало — целая дюжина.
В общем, устроили на косолапого настоящую облаву с привлечением вездеходной техники, буранов, вертолетов. Но то ли из-за сутолоки, то ли из-за непрофессионализма, то ли из-за чересчур большого «ума» зверя, взять его, как ни старались, не могли. Вроде уж совсем прижмут, в безвыходное положение поставят, а он там, где не ожидает никто, выскочит и уйдет. Вроде уж закольцуют — окружат, то есть, на номера, чуть не через два шага людей поставят, банки, флажки по топям, по болотам натянут, но медведь же не волк, его флажками, громыхающими побрякушками не остановить, он их не признает и не боится, перемахнет, порвет и будьте нате! Или выйдет на раззяву какого-нибудь, непонятно каким образом слабину именно в нем распознав, напугает до смерти или помнет для профилактики — и деру. От вертолетов, другой техники в такую тайгу непроходимую, буреломную заберется, что не только техника препятствия те не брала — ломалась, садилась, клинила, но и люди ноги ломали, суставы выворачивали. В общем, гонялись, гонялись за ним, не могут взять — и все тут! Хотели уж от «забавы» отказываться, слишком оказалась накладная, а он взял и сам пришел — сюрприз, так сказать, опять выкинул.
Случилось сие по самому раннему утру и около самого городка, где мы, как выше указывалось, проживали. Рядом с городком строители под свалку большую траншею еще при закладке стоянки прорыли. Мусор, испорченную пищу, другие ненужные предметы в нее сваливали, так вот именно в нее, в эту траншею, медведя и занесло. Его неделю перед этим гоняли, жрать не давали, так он, видимо, боясь еще и засады на коровнике, ничего другого не придумал, как под самый людской нос прилезть, забрался в эту свалку, в надежде чего-нибудь съестного разыскать. Знать, вконец оголодал косолапый. Нашел ящик испорченной тушенки в железных банках, понюхал — мясо душком отдает, вроде бы самое то для мишки — пища его любимая, и давай ее открывать. И так, и этак попробовал: когтями хотел проткнуть — не дается, банки в те времена из настоящего железа делали; он на зуб ее — тоже шиш! А есть-то зверски хочется, мучился, мучился и то ли по неловкости — банки тогда солидолом обмазывали — поди удержи ее, — то ли уж совсем невтерпеж бедолаге стало, но взял и заглотил банку целиком, а она поперек горла встала и ни взад, ни вперед. Он ее когтями выковыривать, она не дается, только горло разодрал в кровь. Заметался, что делать, не знает, а банка дышать не дает, душит, легкие разрывает. Зверюга как заревел, свою кончину почуяв, и не по-зверски — рыком страшным, как обычно, а плачем жалобным, просящим, чуть ли не человеческим. Весь городок в один момент на ноги поднял. Выскочили мы с ружьями на улицу, глаза протерли, ага, вот он, зверюга попался, сам пришел. А медведь стоит в ста метрах, увидел нас и горше прежнего заревел-заплакал, воет и лапой в горло тычет, людям, знать, показывая, в чем причина горя его.
Пять ли, десять ли стволов взяли хищника на мушку, но никто не стреляет, ждут команды. А зверь видит, не стреляют, но и с помощью никто к нему не спешит, сам к людям двинулся, идет и чуть не скулит, на свою беду жалуясь, видать, прижало так, что вот конец.
— Ну что, Матвеич, прибьем его? — мужики спрашивают.
— Да неудобно как-то, он вроде как помощи просит.
— «Неудобно», а он коров колхозных драл, человека калечил — удобно было?! Нас не спрашивал, надо ли, а теперь, как приперло, так к нам же за помощью…
— Ну, мы же не звери все-таки, мы ж люди. Другое дело, если б на охоте или при его нападении. Нет, вы как хотите, а я так не могу, — ответил я. — Смотрите, смотрите, вон он на самом деле слезами плачет, глаза то и дело трет.
— Что ж делать тогда, как быть?
— Я думаю, помочь как-то, может, он после этого одумается, перестанет разбойничать.
— Держи рот шире, одумается он. Это ж зверь, не человек. Городите!.. — завопил наш помбур, вечно недовольный, истеричный Вася Клещ.
— Может, и правда одумается, давайте спытаем. Убить-то проще простого, вон он, как на ладони. Проэкспериментируем, вдруг получится, — поддержал меня Шумило.
— Вот и я о том. Весь вопрос — как помочь?
— А просто, — ответил находчивый Шумило. — Он, видать, банкой подавился, у меня магнит сильный есть, привяжу его на длинную палку, в пасть ему засуну и вытащу.
— А как подойдешь, как подойдешь-то? — опять завозмущался Клещ. — Он, может, хитрит, только приблизишься — бросится, и хана тебе!
— А я на бульдозере к нему, из окна палку пихать буду. Ну и вы на мушке его на всякий случай держите. Вдруг, и правда, не понравлюсь.
Завел Шумило бульдозер, подъехал к бедолаге, засунул палку с магнитом в пасть. Мишка допер, что с помощью пришли, и не только не сопротивлялся, но даже способствовал процессу. Умный зверина, все команды, движения Шумилы принимал, исполнял, как будто всю жизнь в цирке, стервец, работал. Вытащил Шумило тушенку у него из горла, мишка на радостях запританцовывал на одном месте, переваливаясь с пятки на носок, так разошелся, что даже на дула ружей, ему в грудь смотревших, внимания не обращал. Потом спохватился, правда, — и ну улепетывать, назад на бульдозер дружелюбно, казалось, щерясь, на людей с благодарностью оглядываясь.
И с той поры, верите, нет, пропал зверь, как в воду канул, то ли в знак благодарности края наши покинул, то ли в какую беду попал, но мы почему-то склонны считать были, что по первой причине пропал он именно.
Такой вот тонкий, умный зверь оказался, хотя и хищник. Люди бы вот так же за добро добром платили, а то ведь мы частенько по поговорке живем: «не хочешь зла — не делай добра».