Главное самарское события года

28 сентября 1967 года Куйбышевским областным судом был вынесен приговор по резонансному уголовному делу И.Ф. Ротштейна, электромонтёра Куйбышевской ГРЭС. В ходе судебных слушаний было установлено, что в июне того же года он из-за нежелания разменивать квартиру убил свою жену, затем её труп расчленил, сварил на газовой плите, прокрутил через мясорубку и спустил в унитаз, а кости распилил и разбросал по отхожим местам. Решением областного суда Ротштейн был приговорён к высшей мере наказания – расстрелу.

Страшилка с политическим подтекстом

Это жуткое преступление во второй половине 60-х годов буквально потрясло весь наш город, который в то время назывался не Самарой, а Куйбышевом. Историю «маньяка с мясорубкой» до сих пор хорошо помнят многие из самарских старожилов - те, кому сейчас больше 50 лет. Ведь все это случилось, когда сегодняшнее среднее поколение самарцев еще сидело за школьными партами.

…Осенью 1967 года, где-то с середины первой учебной четверти, во всех школах страны начали лихорадочно готовиться к предстоящему 50-летию советской власти. Однако нас, мальчишек 5-6 классов, в ту пору гораздо больше занимала вовсе не эта юбилейная проблема, а совсем другая новость. На переменках мы шёпотом рассказывали друг другу: «Ты слышал? У нас в городе муж убил жену, сварил её и пропустил через мясорубку!»

При этом стоит заметить, что для нас подобное сообщение тогда выглядело просто-таки шокирующим. Ведь школьники тех лет, не в пример нынешним, никогда не видели не только фильмов-триллеров Хичкока, но даже жестоких диснеевских мультиков, где или Том ежесекундно «мочит» Джерри, или наоборот. Впрочем, никто из нас в рассказ об убийстве с помощью мясорубки в то время не верил, поскольку все это сильно смахивало на обычную детскую страшилку типа «по городу катается черный гроб на колёсиках» …

Но большинство взрослых куйбышевцев в те годы догадывалось, что разговоры о столь кошмарном происшествии – это отнюдь не сплетня и даже не происки «западных голосов», а страшный факт. И лишь самые посвященные знали, что в итоговых материалах о завершении расследования этого уголовного дела было записано следующее:

«В ходе проверки, проводимой по заявлению гр. Китаевой К.В. о пропаже без вести её сестры Струковой Марии Васильевны, 1933 года рождения, экономиста облздравотдела, проживающей по адресу: г. Куйбышев, Волжский проспект, д. 15, кв. 67, было установлено, что 24 июня 1967 года Струкова в ходе ссоры была убита с помощью молотка её мужем Ротштейном Израилем Фишелевичем, 1928 года рождения, электромонтёром Куйбышевской ГРЭС. Причиной убийства явилось его нежелание разменивать квартиру из-за наметившегося развода. После убийства Ротштейн учинил глумление над трупом потерпевшей: с особой жестокостью расчленил труп, мягкие покровы головы с волосами и ушами срезал ножом, расчлененные части сложил в бельевой бак и две кастрюли, в течение длительного времени варил их с содой, а затем мягкие части пропустил через мясорубку и спустил в унитаз. Кости трупа распилил ножовочным полотном и вместе со скальпом выбросил в общественные туалеты в ряде кварталов города» (рис. 1, 2).
...
Впрочем, никаких подробностей об этом, мягко говоря, неординарном преступлении в средства массовой информации в то время так и не попало, что вызвало ещё большую волну самых невероятных слухов. В связи с этим ветераны самарской журналистики впоследствии вспоминали, как в редакции областных газет той осенью приходили десятки писем от граждан с одной и той же просьбой: рассказать об этом преступлении пусть жуткую, но всё-таки правду. Однако тогдашнее советское и партийное руководство Куйбышева и области категорически запретило журналистам что-либо печатать в газетах об этом деле. Более того: власти предприняли все возможное, чтобы некоторых подробностей этой истории не узнало московское партийное начальство, да и в области о ней тоже забыли, как можно скорее.

«Игра в молчанку» вокруг потрясшего всех уголовного дела, довольно странная даже для той поры «регулируемой гласности», на самом деле была вызвана отнюдь не случайностью и даже не проявлением самодурства обкомовского руководства. Нет, подлинной причиной столь спешного забвения этой душещипательной истории, в то время получившей в Куйбышеве большой общественный резонанс, оказались, как это не странно… тогдашние события на Ближнем Востоке.

Напомним, что 5 июня 1967 года Израиль начал стремительную «шестидневную войну», которая закончилась длящейся и по сей день оккупацией обширных участков территории ряда арабских государств. Призывы советских представителей о мирном урегулировании конфликта израильтяне откровенно проигнорировали, и в итоге уже 10 июня СССР разорвал дипломатические отношения с еврейским государством. В последующие же месяцы 1967 года отношения нашей страны с Израилем день от дня еще больше накалялись, поскольку с соседним Египтом, который вынес на себе основное бремя «шестидневной войны», СССР еще со времен Хрущёва был связан договором о дружбе и сотрудничестве.

И вот в связи со сказанным выше представьте себе реакцию руководителей нашей области того времени, когда они узнали, что жутким убийцей, от злодеяния которого буквально содрогнулись все куйбышевцы, оказался… еврей по национальности! Конечно же, в той политически скользкой ситуации власть предержащим было от чего засуетиться.

Пропавшая без вести

Расследование этой истории, как уже было сказано выше, началось с обычного заявления, с которым вечером 3 июля 1967 года в Ленинский районный отдел милиции города Куйбышева обратилась 38-летний бухгалтер автобазы железной дороги Клавдия Китаева. Женщина была сильно обеспокоена бесследным исчезновением своей родной сестры Марии Струковой, которая обещала приехать к ней в гости ещё в субботу, 24 июня, но с тех пор словно в воду канула.

Правда, поначалу Китаева не придала особого значения ее отсутствию, поскольку знала, что у сестры в последнее время часто случались ссоры с мужем Игорем (тот предпочитал, чтобы дома и на работе его называли не Израилем, а этим именем). После таких ссор не раз бывало, что Мария на два-три дня уходила из дома и жила у родственников или знакомых. Несколько раз Струкова и Ротштейн даже собирались подавать на развод, однако в конце концов скандалисты мирились – и заявления о разводе оставались дома.

Разумеется, о подробностях своей неудачной семейной жизни Маша не раз рассказывала Клаве, когда прибегала поплакаться ей в жилетку. К таким неурядицам и неожиданным поворотам в сестриной семье Китаева уже привыкла, и потому не слишком удивилась, когда Мария не сдержала обещания и не приехала к ней в гости 24 июня. Забеспокоилась же Клавдия только через неделю, к следующим выходным, когда она обошла всех родственников и знакомых. Их у неё с Марией в Куйбышеве было довольно много, но никто их этих людей ничего не знал о пропавшей женщине. И на телеграмму, отправленную в село Ново-Теребеево Тамбовской области, где жили их родители, Китаева получила ответ, что Мария сюда тоже не приезжала. И тогда её сердце впервые сжалось от дурного предчувствия.

Но настоящая тревога в её душе началась в понедельник, 3 июля, когда вечером, придя с работы, Китаева обнаружила в двери записку. Писала непосредственная начальница сестры – Галина Чемодурова, старший экономист областного отдела здравоохранения. Оказывается, и на своей службе Струкова тоже не появилась ни разу за всю минувшую неделю, и тогда старший экономист, отложив все дела, стала разыскивать свою сотрудницу. Она побывала у Марии дома, где разговаривала с её мужем, но тот спокойно сообщил визитерше, что его нисколько не интересует, где она в данный момент находится, поскольку сейчас мужем и женой их можно считать только формально. Фактически же, сказал он, его со Струковой ныне объединяет только квартира.

Прочитав такую записку, Клавдия и её муж тем же вечером 3 июля прямиком поехали на Волжский проспект. Было около шести часов, когда они подошли к двери квартиры № 67, но на настойчивые звонки им так никто и не открыл. Тогда Китаевы решили подождать хозяев на скамейке у подъезда. Они просидели здесь не меньше трех часов, но хозяина квартиры так и не дождались.

В десятом часу вечера супруги опять поднялись наверх и в течение нескольких минут подряд опять упорно давили кнопку дверного звонка, но квартира по-прежнему не отвечала. И тут супруги вдруг обратили внимание на говорящее за дверью радио, хотя три часа назад в квартире царила гробовая тишина. Стало быть, Ротштейн всё это время был дома, но по каким-то причинам не хотел им открывать. Нажав кнопку звонка еще пару раз, Китаевы зашли в соседнюю квартиру и по телефону сообщили о своих подозрениях в Ленинский райотдел милиции. А ещё по номеру «03» они вызвали психиатрическую бригаду, поскольку знали, что Ротштейн несколько лет назад довольно долго лечился в психоневрологическом диспансере.

«На полу наблюдается голубоватое свечение…»

Из протокола предварительного осмотра места происшествия:

«В ночь с 3 на 4 июля 1967 года в присутствии заявительницы Китаевой К.В. и жительницы кв. 68 Климовой Р.Ф. работники Ленинского РОМ и санитары в течение 10 минут звонили в квартиру № 67 и стучали в дверь, но им никто не открывал. В связи с подозрением на совершение преступления было принято решение о взломе двери. После ее вскрытия первыми в квартиру вошли работники милиции и санитары психиатрической бригады. Ротштейна И.Ф. они застали сидящим в комнате на диване под одеялом. Он объяснил, что звонков и стука в дверь не слышал, потому что крепко спал, а перед сном принял снотворное. На вопрос о том, где его жена, Ротштейн ответил, что он не знает. По итогам осмотра Ротштейн был задержан и доставлен в Ленинский РОМ».

Дежурный райотдела потребовал от Ротштейна письменно объяснить причину отсутствия его жены дома и на работе. В результате тот собственноручно написал следующее:

«В настоящее время мой сын Владимир, 6 лет, находится на даче с детсадом, а жена Струкова Мария Васильевна ушла из дома 24 июня 1967 года. Накануне её ухода мы поссорились, и она мне сказала: «Возьми ключи, я от тебя ухожу». Я ей ответил, что у меня есть свои, и не взял, но утром обнаружил ключи жены в почтовом ящике. Раньше тоже бывало, что после ссор она уходила из дома. Сейчас её ищут сестра с братом и сотрудники с работы, а я не ищу, потому что она мне не нужна ни как жена, ни как женщина. До этого как муж и жена мы не жили уже больше года. Больше ничего пояснить не могу, и прошу принять меры к ее розыску».

В ту ночь Ротштейна отпустили, однако Китаева оставила в Ленинском РОМ письменное заявление об исчезновении сестры, и милиции нужно было как-то на него реагировать. Поэтому в течение двух последующих дней участковый и оперативники уголовного розыска ходили по родственникам, сослуживцам и соседям пропавшей, выискивая хоть какую-нибудь информацию о Струковой и Ротштейне. И когда выяснилось, что хозяин квартиры на протяжении нескольких лет не только регулярно избивал свою жену, но и неоднократно, причём при свидетелях, угрожал ее убить, розыскники тут же передали все собранные материалы в прокуратуру. Вот так утром 8 июля в «нехорошую» квартиру явилась оперативно-следственная группа во главе с помощником прокурора Ленинского района В.Д. Скворцовым и с ордером на обыск.

Из протокола осмотра квартиры № 67 в доме № 15 на Волжском проспекте:

«На обширном участке пола на кухне обнаружены следы, похожие на замытую кровь. После обработки этого участка раствором люминола с перекисью водорода при затемненных окнах между половицами наблюдалось голубоватое свечение на площади 1 х 1,5 метра. Такое же свечение выявлено на подоконнике в кухне, на поверхности старого утюга и в ванне на стыке ее со стеной».

Криминалистам известно, что раствор люминола с перекисью водорода уже в 60-е годы применялся милицейскими экспертами для быстрого обнаружения самых ничтожных следов человеческой крови на любой поверхности и в любой физической среде. При взаимодействии с гемоглобином крови реагент дает характерное голубоватое свечение, хорошо заметное даже в полутьме, не говоря уже о полной темноте. По мнению специалистов, это свечение ни с чем другим спутать невозможно. А ещё эта смесь особенно удобна для экспертов тем, что из всех человеческих выделений она реагирует только на кровь - то есть люминол совершенно безразличен, например, к следам спермы, пота, носовой слизи, слюны, мочи и так далее.

Разумеется, все эти тонкости работы эксперта-биохимика следователь тут же растолковал хозяину дома, после чего потребовал объяснить, откуда взялись в его квартире следы крови. Ротштейн же в ответ заявил, что столь обширные по площади кровавые пятна на полу, подоконнике и в ванной – это… менструальные выделения его жены. Конечно же, следователь не поверил, что у обычной женщины может быть столь обильное естественное кровотечение, и потому сразу же после допроса Ротштейн в соответствии со ст. 122 УК РСФСР в качестве подозреваемого был на трое суток отправлен в изолятор временного содержания облУВД. Электромонтер Куйбышевской ГРЭС в тот момент еще не знал, что на свободу он не выйдет не только через трое суток, но даже и через три года.

«Я не хотел убивать…»

Пока Ротштейн «отдыхал» в камере ИВС, в его квартире произвели дополнительный обыск. В результате следы крови были обнаружены также на многих других предметах – например, на половых тряпках, на венике и на одежде, а также на унитазе и на трубах внутри унитаза. Кроме того, для проведения различных экспертиз из квартиры пришлось изъять почти все кухонные и хозяйственные принадлежности, в том числе молотки, столовые ножи, топорик, миски, мясорубку, а также кастрюли и бак для кипячения белья. На них при первом осмотре ничего подозрительного заметить не удалось, однако на внутренней поверхности оцинкованного бака обнаружились несколько прилипших длинных волос, хорошо видимых даже невооруженным глазом.

Когда вечером 10 июля эти и другие материалы обыска следователь предъявил Ротштейну, тот откровенно растерялся - и, как говорят в таких случаях, «раскололся». Его заявление о явке с повинной написано неровным и сбивчивым почерком. Прямо-таки видишь, как дрожала рука убийцы, сжимавшая авторучку. Но, признавшись наконец в своем преступлении, Ротштейн всю правду о происшедшем в этот раз рассказывать всё-таки не захотел. Вот что, по его новой версии, случилось в их квартире в тот роковой вечер:

«Находясь в камере КПЗ, я глубоко осознал и прочувствовал свою вину и чистосердечно признаюсь, что 24 июня 1967 года около 7 часов вечера я совершил убийство жены… Перед этим мы поссорились, а когда настала кульминация ссоры, жена сидела на краю ванны и меня оскорбляла. Я потерял над собой контроль, выскочил в прихожую, схватил лежащий здесь молоток и с размаху ударил ее в левый висок. Ударил я только один раз, но так сильно, что сразу же проломил ей череп. Жена упала головой на кронштейн умывальника, ее кровь полилась на пол и в ванну, и я понял, что она мертва. Около трех часов я не мог прийти в себя от происшедшего, а потом все-таки решил избавиться от трупа. Я нашел большой полиэтиленовый пакет из-под платья и надел его на труп через голову, а со стороны ног надел большой чехол из-под матраса. Труп вошел в него целиком. Примерно в 3 часа ночи я положил труп на плечо и через Ульяновский спуск понес к Волге. На улице стояла тишина, не было ни машин, ни прохожих, и меня никто не увидел. Под Вилоновским спуском нашлась стоящая у берега лодка. Я положил в чехол несколько больших камней, погрузил труп в лодку, отъехал от берега на 200-300 метров и бросил труп в воду между спусками улиц Красноармейской и Льва Толстого. Лодку я вернул на прежнее место, а сам вернулся домой».

С раннего утра и до обеда 11 июля группа водолазов метр за метром скрупулезно обследовала волжское дно в районе, указанном подозреваемым. Одновременно оперативники искали возможных свидетелей, которые могли бы видеть мешок с трупом, если бы тот вдруг всплыл на поверхность воды. И уже к середине дня стало ясно, что Ротштейн, мягко говоря, водит следствие за нос: никаких следов трупа или его останков на дне Волги или на ее фарватере обнаружено не было. А уже вечером того же дня задержанный, припертый к стене уликами и запутавшийся в собственных показаниях, на новом допросе сделал еще один шаг к полному признанию. Теперь случившееся в его изложении выглядело так:

«После того, как я убил жену молотком, я долго метался по комнате, думая, что же делать с трупом. Хотел его унести целиком, но не смог. Тогда я его расчленил, отрезав ноги, руки и голову, чтобы отнести на Волгу частями. Но во время расчленения я порезал палец, и он стал распухать. Я подумал, что в ранку попал трупный яд, потому что вскоре стало ломить всю руку, и у меня повысилась температура. Тут я понял, что части тела тоже нельзя выносить, потому что весь измажешься кровью и трупным ядом. Тогда мне пришло в голову поставить на газовую плиту кастрюли и бак для кипячения белья, насыпать в воду много соды и варить с нею отчлененные части тела. Через несколько часов они полностью растворились в воде с содой, и я весь бак и кастрюли вылил в унитаз. Кости я сложил в полиэтиленовые пакеты, а самые большие распилил ножовкой по металлу. Затем пакеты с костями я разбросал по нескольким общественным туалетам в старой части города».

Возможно, кое-кто из старожилов видел, как с утра 12 июля 1967 года старые куйбышевские дворы начала методично объезжать не совсем обычная колонна машин. Среди них были синие «воронки», откуда вылезали милицейские начальники с несколькими звездами на погонах. За ними повсюду следовал автозак, из которого под усиленной охраной раз за разом выводили неприметного черноволосого субъекта в наручниках. А завершали эту странную кавалькаду машины-ассенизаторы с бочками, о содержимом которых не надо было ничего говорить: оно по характерному запаху узнавалось за километр.

В течение этого дня во дворах, указанных Ротштейном, куйбышевские коммунальщики выкачали содержимое нескольких выгребных ям под общественными уборными. В пяти точках старой части города эти «туалетные» поиски оказались безуспешными, но в двух местах следственной группе все-таки повезло. В уборной у дома № 11 на улице Вилоновской обнаружилась жестяная банка, внутри которой находилась часть женского скальпа с длинными волосами и ушной раковиной, а из выгребной ямы туалета между домами №№ 96 и 98 на улице Чапаевской рабочие извлекли 36 костей или их фрагментов. Впоследствии судебно-медицинская экспертиза установила, что найденные останки принадлежат женщине, имеющей возраст от 30 до 39 лет и рост от 153 до 156 сантиметров. Эти параметры во всем совпадали с данными пропавшей без вести Марии Струковой (рис. 3-6).

А уже вечером 12 июля, окончательно сломленный уликами, Ротштейн написал новое заявление в прокуратуру:

«Находясь в камере КПЗ, раскаиваясь и признаю, что на следствии я не с самого начала говорил всю правду… Когда я убил свою жену и расчленил ее труп, я положил части ее тела в бак и кастрюлю и стал варить. Когда кости отделялись от мяса, я их пилил ножовкой и складывал в полиэтиленовые пакеты, а днем выносил и выбрасывал в общественные туалеты. Жир и бульон я сливал в канализацию, а сварившиеся мясо и мягкие части тела я пропускал через мясорубку и тоже спускал в унитаз. Халат, трусы и бюстгальтер жены я завернул в газету и выбросил в мусорный контейнер…» (рис. 7, 8).

В тот же вечер прокурор Ленинского района Вавилин подписал постановление о заключении подозреваемого Ротштейна И.Ф. под стражу. А тем временем ошарашенные понятые и многочисленные свидетели, в присутствии которых проводились обыски и осмотры, уже рассказывали родственникам и знакомым все, что они знали об этом жутком преступлении. Вот так по городу с быстротой молнии стали распространяться искаженные до неузнаваемости слухи о сумасшедшем убийце, вооруженном мясорубкой.

«Мне Маша не понравилась, но девушки решили наоборот…»

Именно на этом месте уже пришла пора ответить на вопрос, который наверняка возник у читателя: а откуда же он вообще взялся на нашу голову, этот Израиль Фишелевич Ротштейн? Думается, здесь вполне будут уместны слова Н.В. Гоголя из его «Мертвых душ», сказанные о Чичикове: «Тёмно и скромно происхождение нашего героя». Изя родился в 1928 году в Самаре, в бедной и многодетной еврейской семье, в которой он оказался восьмым по счету ребенком. Мать его сидела дома с детьми, а отец от зари до зари чинил сначала медную и латунную, а затем – и алюминиевую посуду, но все равно зарабатывал мало. По этой причине семья Ротштейнов не вылезала из нищеты. К тому же отец Изи, по воспоминаниям сына, имел характер тяжелый, вспыльчивый, неуравновешенный и даже злобный.

Неудивительно, что уже в ранней юности врачи диагностировали у мальчика целый букет неврастенических отклонений, которые, впрочем, быстро исчезли после того, как в 1942 году, в разгар войны, Изя закончил семь классов и поступил в ремесленное училище, одновременно переселившись из дома в общежитие. В следующем году его отец погиб на фронте, а 15-летний мальчик стал подрабатывать электриком на Куйбышевской ГРЭС. Работая на этом предприятии, он без отрыва от производства сначала закончил 10 классов вечерней школы, а затем – и гидротехникум, диплом которого позволил ему получить на ГРЭС высокооплачиваемое место электромеханика.

После этого Ротштейн ещё несколько лет продолжал занимать койку в общежитии, не делая, по его словам, никаких попыток завести семью. Женщины в его жизни бывали не раз, но все отношения с ними ограничивались лишь случайными связями. Так продолжалось до тех пор, пока ему не исполнилось 30 лет. Вот тогда он неожиданно для себя и встретил 24-летнюю бухгалтершу облпотребсоюза Машу Струкову. Сейчас, задним числом, можно лишь гадать, была ли у этой пары в то время хоть какая-то любовь друг к другу, однако со стороны их отношения и последовавший вскоре брак выглядят, мягко говоря, довольно-таки странными. Это видно хотя бы из послания Ротштейна в адрес областного суда, которое он написал уже в тюремной камере, находясь под следствием:

«В один из летних дней 1958 года я с пляжа шел через парк Горького, направляясь к одному из приятелей. Здесь я вдруг встретил давнюю знакомую Невзорову Клавдию, с которой была её подруга, впоследствии оказавшаяся Марией Струковой. Мы с Клавой несколько минут поговорили, а потом они со Струковой навязались идти со мной. Так мы и пришли к моему знакомому, и от него все вчетвером сходили в кино. Приятелю Маша понравилась, а мне нет, но девушки почему-то решили наоборот. После кино Маша пристала, чтобы я её проводил до дома, но мне этого не хотелось, и я проводил её только до трамвая.

В следующий раз мы с ней увиделись на встрече Нового года, которую на квартире нашего общего знакомого организовала все та же Клава Невзорова. Перед этим я попросил Клаву, чтобы она не приглашала на вечер Машу. Клава пообещала, но тем не менее Маша на празднике всё-таки была. Ребят здесь оказалось меньше, чем девчат, и Маша приставала ко мне одному и портила настроение: всё ей было не так, то одно блюдо ей не нравилось, то другое. Затем она стала высказываться, что мне уже 30 лет, а я до сих пор не женат, и на неё почему-то не слишком обращаю внимание. Но она мне не нравилась, я больше не желал с ней встречаться и с того вечера не провожал. Однако после встречи Нового года Маша чуть ли не каждый день стала звонить мне по телефону и упрекать, почему я к ней не захожу. Я отказывался, но она всё равно продолжала звонить и играла на чувствах, говорила, что уже не может без меня. Хоть я от неё и отказывался по-прежнему, 17 февраля 1959 года мы зарегистрировались, причём жена отказалась менять свою девичью фамилию на мою еврейскую.

В следующем году, 16 января, у нас родился сын Вова. Жена настаивала, чтобы Вову записали на её фамилию, но её уговорам я не поддался и все-таки сделал так, что в документах сына была фамилия отца, как это и положено».

В том же 1960 году выяснилось, что этот странный брак наряду с тревогами и огорчениями принёс супругам и приятные хлопоты, поскольку почти сразу же после рождения ребёнка руководство ГРЭС выделило Ротштейну отдельную однокомнатную квартиру в доме № 15 на Волжском проспекте. Это оказалось очень кстати: к тому моменту очередная хозяйка, у которой молодая семья снимала комнату, порекомендовала им очистить помещение, так как по ночам ей мешал плач маленького Вовы.

После переезда на Волжский проспект Ротштейн заявил жене, что одним сыном он ограничиваться не намерен: по его мнению, детей у них должно быть не меньше четырёх. Однако у Марии, как выяснилось, на будущее были другие планы: она считала, что образования, полученного ею в экономическом техникуме, недостаточно, и потому ей следует продолжить обучение в вузе. Муж категорически возражал против этого, поскольку для денежного обеспечения семьи продолжение учебы Марии, по его словам, не имело никакого смысла. Однако сама Струкова считала, что для дальнейшего карьерного роста высшее образование ей просто-таки необходимо.

Кончилось всё тем, что в 1962 году она тайком от мужа подала документы на заочное отделение Московского планового института. А вскоре после этого Струкова из облпотребсоюза перешла в облздравотдел, где сначала работала простым бухгалтером с окладом 45 рублей в месяц. Правда, через год ее назначили экономистом и стали платить уже 90 рублей. А после окончания вуза ей открывалась прямая дорога на должность начальника отделения с окладом 130 рублей в месяц, что по тем временам считалось очень даже неплохой зарплатой, сравнимой с заработком квалифицированного рабочего. Ведь электромеханик Ротштейн на его престижном месте тогда получал в месяц от 120 до 150 рублей.

Но, как это не странно, карьерный рост жены Ротштейну почему-то был не нужен. Во всяком случае, её самовольное решение о поступлении в московский вуз как раз и стало формальным поводом для первых крупных скандалов в семье. Муж никак не хотел примириться с тем, что многие вечера и выходные Мария теперь посвящала не ему, а учебникам. В конце концов дошло до того, что Ротштейн уничтожил несколько конвертов с заданиями для Струковой, пришедшие на их адрес из московского вуза. Когда Мария узнала об этом, ей пришлось отправить в институт письменную просьбу, чтобы с того момент задания ей присылали на адрес сестры.

Муж и жена – одна сатана

Впрочем, не столь крупные ссоры в этой семье началась отнюдь не после поступления жены в институт, а как минимум годом раньше, причем их причиной опять же можно считать разное мнение супругов о необходимом количестве детей. Если Ротштейн, как мы уже знаем, хотел, чтобы их было как можно больше, то Струкова для себя решила, что она не родит больше ни одного ребенка до тех пор, пока не закончит учебу в вузе. Из-за этого Мария в течение первых трёх лет их семейной жизни сделала четыре аборта – и всегда муж узнавал о них только после ее очередного выхода из больницы. Разумеется, каждый раз он по этому поводу устраивал нешуточный скандал.

О своей семейной жизни и о некоторых качествах Марии как хозяйки и как женщины Ротштейн в своих показаниях писал так:

«С первых же дней мы с женой жили плохо. Характер у жены был сложный и трудный. Она была неаккуратная, к домашнему хозяйству относилась небрежно и невнимательно. Например, перед стиркой она замачивала все белье в одном корыте без разбора – сорочки, майки, трусы, носки, простыни, а потом все это стирала. Чинить одежду и шить на швейной машинке она не умела. Я просил ее, чтобы она устроилась на курсы кройки и шитья в клуб ГРЭС, но она отказалась. Заставить её убираться в квартире было трудно. Вечером она могла все бросить и лечь спать. А я не могу ложиться спать, если в квартире разбросаны вещи, а на кухне грязная посуда. Готовила она тоже плохо, а печь пироги вообще не умела. Я приходил на обед с работы, ставил варить суп, а вечером доваривал. Ещё мне приходилось вставать утром, готовить завтрак, и только потом вставала жена и начинала делать причёску, а завтраком она не занималась.

Нормальную половую жизнь мы вели только первый год, и жена с самого начала была не активная, лежала холодная. После рождения ребенка она стала часто отказываться, говорила, что у нее болит голова или ноги, ложилась в постель без меня и читала книжку. Даже когда соглашалась, она заставляла меня предохраняться кондомом, хотя я ей говорил, что мне неприятно и больно. Это предохранение, а также постоянные ссоры привели к моей болезни, из-за которой я стал неспособен к половой жизни».

В начале 1966 года по причине участившихся скандалов Ротштейн обратился в городской психоневрологический диспансер, где ему был поставлен диагноз «функциональное половое расстройство». В течение двух месяцев его пытались лечить амбулаторно, но это ничего не дало, поскольку семейные ссоры и скандалы продолжались. В результате в мае того же года врачи порекомендовали ему перейти в стационар. Больной находился на излечении в диспансере почти полтора месяца – до конца июня, причем в этот период ему был поставлен и второй диагноз – «ипохондрический невроз». Согласно истории болезни, к концу лечебного курса медики отметили у него значительное улучшение здоровья, причем половая функция, по их мнению, у пациента была восстановлена полностью.

Надо полагать, что вышедший из больницы Ротштейн, вооруженный таким оптимистическим заключением врачей, в тот же вечер потребовал от Марии исполнения супружеского долга. Но то ли жена опять встретила его неприветливо, то ли внутри его мужского организма, ослабленного нервными переживаниями, сработал какой-то тайный выключатель, только в ходе любовной встречи супруг снова потерпел полное фиаско. А жена в ответ не только его не успокоила, но и не преминула ехидно поиздеваться по поводу мужской полноценности супруга. Вот так намечавшаяся было постельная сцена закончилась дракой, в ходе которой Изя избил Марию до крови. Кстати, впоследствии работники милиции выяснили, что подобные «разборки» между супругами случалось далеко не однажды.

«От унижения я потерял контроль над собой…»

Ещё в январе 1967 года Струкова обратилась в Ленинский РОМ с заявлением следующего содержания:

«Прошу мне помочь. Муж гонит меня из дома, говорит, что, если ты не оставишь квартиру, я тебя убью, а мне ничего не будет, т.к. я стою на учете в психдиспансере. Он все время скандалит, ругается, бьёт меня. Под угрозой ножа ночью взял с меня расписку, что я отказываюсь от квартиры. Квартиру он менять не хочет, потому что считает ее своей, т.к. получил ее от ГРЭС».

Тогда разбирательство по жалобе Струковой было чисто формальным. Участковый пришёл к супругам, когда после очередной ссоры те находились в мирном настроении. В результате жена отказалась от своих слов, указанных в официальном письме, заявив, что сделала это под влиянием сиюминутных эмоций. Ротштейн же сообщил участковому, что он никогда не гнал жену из дома и тем более не угрожал ей убийством. На этом власти посчитали свою задачу выполненной, и в итоге жалобу вместе с материалами проверки отправили в архив.

Между тем уже потом, задним числом, когда факт убийства стал очевидным, районное милицейское начальство было вынуждено признать, что трагедии могло бы и не случиться, если бы участковый подошёл к своему делу более глубоко и профессионально. Ведь ему достаточно было бы опросить родственников Струковой и ее соседей по лестничной площадке – и тогда подоплека январского заявления женщины предстала бы совсем в другом свете.

Вот выдержки из показаний свидетелей, которые были собраны оперативно-следственной группой, выяснявшей обстоятельства убийства Струковой:

«Вспоминаю случай, когда Ротштейн прямо при мне по какой-то пустячной причине в кровь разбил голову своей жене» (Александр Струков, брат Марии). «В январе 1967 года сестра приехала ко мне окровавленная и прожила у меня три дня. Оказалось, что муж за что-то ударил её по голове, отобрал ключи и выгнал из квартиры» (Клавдия Китаева). «Дома папа и мама часто ругались, а иногда папа бил маму, но из-за чего, я не знаю» (Вова Ротштейн). «Однажды зимой 1967 года, когда я поздно вечером возвращалась домой, то на лестничной площадке увидела заплаканную Струкову, а Ротштейн стоял рядом и уговаривал её идти домой. Потом Струкова приходила ко мне и просила помочь, если она будет стучать в стену, а то муж угрожает её убить. Я пообещала прийти, но ни в тот вечер, ни после в стену никто не стучал» (Раиса Климова, соседка по лестничной площадке). «Однажды вечером, когда Струкова пришла за ребёнком, я увидела, что все её лицо было в кровоподтеках. Когда я её спросила, что случилось, она стала плакать и сказала, что её избил муж, потому что, когда к ним пришел её брат, она открыла ему дверь в одной сорочке» (Таисия Замятина, воспитательница детского сада).

Одним словом, уже по крайней мере за год до трагедии и родственникам, и знакомым Ротштейна и Струковой было совершенно ясно: семья находится на грани распада. Впрочем, это прекрасно осознавали и сами супруги. Во всяком случае, уже потом, в ходе следствия, в квартире Ротштейна было обнаружено четыре (!) заявления о разводе, на каждом из которых стояли разные даты. Несчастные супруги писали их довольно часто, но в итоге ни одно из заявлений так и не было передано в канцелярию районного суда. В конце концов очередной семейный скандал закончился тем, чем и должен был закончиться – смертью одного из членов этой странной семьи. Согласно окончательным показаниям Ротштейна, в тот вечер конфликт в их квартире развивался так:

«24 июня 1967 года я пришел домой около 2 часов дня, а жена отвезла сына на дачу вместе с детсадом и вернулась в 4 часа дня. Я ей предложил поехать завтра с коллективом ГРЭС за Волгу, но она ответила, что не может появляться со мной на людях, так как все знают, что я дурак ненормальный, лежал в психушке и теперь её только позорю. Затем она стала греть кашу, но каша оказалась прокисшей, потому что холодильник не работал уже неделю. Тогда она попробовала погладить белье, но утюг тоже перегорел и не работал. После этого она стала пытаться сама починить утюг и кричать на меня, что, хоть я и электрик, я ничего в доме не ремонтирую. Тогда я ей сказал, что я, как муж, буду чинить вещи только после того, как она будет мне стирать. Жена стала кричать, что у неё нет мужа, и со мной она теперь живет только потому, что ей больше некуда пойти. Потом она еще долго меня оскорбляла: говорила, что я неполноценный как мужчина, что я её никогда не удовлетворял, и если ей понадобиться решить свой половой вопрос, то для этого она всегда сможет найти настоящего мужчину.

Вот так мы ругались примерно до 7 часов вечера, когда я зашел в ванную комнату, чтобы побриться. Жена зашла следом, села на край ванны и продолжала меня оскорблять. Тут я потерял контроль над собой, выскочил в прихожую, схватил лежащий здесь молоток и ударил им жену в висок…»

«Приговорить к высшей мере наказания»

Когда расследование дела уже подходило к своему завершению, и в городе довольно широко стало известно о «сумасшедшем с мясорубкой», совершившим жуткое убийство, в областную прокуратуру, в областное УВД и в партийные органы стали один за другим приходить коллективные письма граждан. В каждом из которых содержалось одно и то же требование: приговорить убийцу к смертной казни. Разумеется, самыми первыми в прокуратуру обратились представители Куйбышевской ГРЭС, где в середине августа 1967 год прошло собрание трудового коллектива с единственным пунктом повестки дня: о дальнейшей судьбе своего бывшего сослуживца, к тому моменту проработавшего на предприятии свыше 20 лет. Мнение рабочих и служащих (всего свыше 300 подписей) оказалось единодушным: убийце – расстрел!

В течение последующих двух недель в советские и партийные инстанции с подобным же решением обратились также трудовые коллективы областного отдела здравоохранения, где работала покойная Мария Струкова, областных отделов сельского хозяйства, народного образования, юстиции, экономики, некоторых заводов Безымянки и учреждений здравоохранения. В общей сложности смертной казни для преступника к началу осени 1967 года требовало уже несколько тысяч жителей Куйбышева.

Последняя надежда обвиняемого заключалась в проведении судебно-психиатрической экспертизы, поскольку до преступления, как мы знаем, он долго лечился в психдиспансере. Однако заключение медиков было непреклонным: Ротштейн полностью вменяем, а его прежние нервные расстройства на его поведение в момент убийства повлиять никак не могли.

Уголовное дело Ротштейна рассматривалось в областном суде под председательством судьи Е.В. Стафеевой. Приговор был вынесен 28 сентября 1967 года, и он оказался вполне предсказуемым: смертная казнь через расстрел. Такую суровость приговора объяснили следующим образом: мало того, что Ротштейн глумился над телом женщины, так он еще и совершил это убийство по корыстным мотивам, то есть из-за квартиры. При этом суд отклонил ходатайство адвоката И.В. Минакова, который утверждал, что данное преступление следует квалифицировать совсем по другой статье. По мнению защитника, Ротштейн совершил убийство, находясь в состоянии сильного душевного волнения, а за это, согласно ст. 104 УК РСФСР, полагается вовсе не расстрел, а всего лишь лишение свободы на срок до пяти лет. Однако адвокату мягко намекнули: а как же тогда мнение общественности, которая требует для преступника смертной казни?

Тем не менее настырный адвокат от имени своего подзащитного направил в Верховный суд РСФСР кассационную жалобу. Через месяц дело Ротштейна вернулось в Куйбышев, а к жалобе было приложено определение с резолюцией «Отказать». И хотя затем приговоренный просил о помиловании ещё и Верховный Совет РСФСР, решение высшего органа власти для него тоже оказалось неумолимым…

Уголовное дело «маньяка с мясорубкой», по сей день хранящееся в архиве Самарского областного суда, заканчивается копией коротенькой справки, оригинал которой в свое время был направлен в Верховный суд РСФСР: «Сообщаем, что приговор Куйбышевского областного суда в отношении Ротштейна И.Ф. приведен в исполнение 8 февраля 1968 года в Сызранской городской тюрьме».

Валерий ЕРОФЕЕВ.

(По материалам архива Самарского областного суда. Дело № 2-104/1967 год).

Литература

150 лет Самарской губернии (цифры и факты). Статистический сборник. Под ред. Г.И. Чудилина. Самара, Самарский дом печати. 2000. :1-408.

Ерофеев В.В. Страшилка с подтекстом. – Газета «Мир криминала», № 6 – 2010 год, февраль.

Ерофеев В.В., Чубачкин Е.А., Шейфер М.С. Томашев колок: очерки и документы по истории Самарской психиатрической больницы. Самара: ООО «Издательства Ас Гард». 2013. 700 с.

Из истории органов внутренних дел Самарского края (1586-2006 г.г.). Самара. Издательский дом «Би Групп». 2006. 156 с.

Служба дни и ночи. Куйбышев, Куйб. кн. изд-во, 1978. 340 с.

Тумшис М., Алексеев П., Карпов И. Полиция и милиция Самарской губернии (имена, события, факты). 1802-1967 г.г. Самара, 2003. Тип. ГУВД Самарской области. 152 с.

Часовые порядка. Рассказы о милиции. Сост. Г.П. Шарапова. Куйбышев, Куйб. кн. изд-во, 1987. 304 с.

Честь и мужество. Рассказы о милиции. Сост. Г.П. Сокольников. Куйбышев, Куйб. кн. изд-во, 1981. 272 с.

Дополнение

Из архива Самарского областного суда

Дело № 2-104/1967 год.

Приговор

Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики

28 сентября 1967 г. судебная коллегия по уголовным делам Куйбышевского областного суда в составе: председательствующего Стафеевой Е.В., народных заседателей: Кологреева В.А. и Осанова В.С., при секретаре Евдокимовой В.Е., с участием прокурора Кошарского И.Л., общественных обвинителей Кузнецовой О.М. и Наумовой П.А., адвоката Минакова И.А., в открытом судебном заседании в г. Куйбышеве рассмотрела уголовное дело по обвинению:

Ротштейна Израиля Фишелевича, рождения 17.05-1928 года, уроженца г. Куйбышева (областного), имеющего среднетехническое образование, по национальности еврея, беспартийного, имеющего ребенка в возрасте 7 лет, ранее не судимого, работавшего электромонтером на Куйбышевской ГРЭС, проживавшего в г. Куйбышеве, Волжский проспект, дом 15, кв. 67, по ст. 102 п.п. «а» и «г» УК РСФСР.

Исследовав материалы уголовного дела, допросив подсудимого, потерпевшего и свидетелей, а также выслушав мнение общественных обвинителей, прокурора и адвоката, суд установил:

Подсудимый Ротштейн вечером 24.06-1967 г. в своей квартире совершил умышленное убийство жены - Струковой Марии Васильевны, 1933 года рождения из-за корыстных побуждений, и учинил после убийства глумление над трупом потерпевшей. Обстоятельства совершения этого преступления следующие.

В 1959 году Ротштейн вступил в брак со Струковой, у них имеется сын рождения I960 г. Эта семья проживала в однокомнатной квартире в благоустроенном доме, принадлежащем Куйбышевской ГРЭС. Начиная с 1966 г., в семье подсудимого началась ссоры из-за всяких мелких придирок Ротштейна к жене. В ссорах были случаи, что Ротштейн избивал жену и требовал от неё, чтобы она уходила от него, освободила его квартиру. Причём при этом он угрожал ей убийством. Но ей уйти было некуда, она просила его согласия на размен квартиры, и по этому поводу обращалась к руководству Куйбышевской ГРЭС. Согласие ей дали, но Ротштейн против обмена возражал, т.к. не хотел жить с соседями. Были случаи, когда он будил её ночью и требовал с неё расписки о том, что она отказывается от квартиры и просит её выписать, под угрозой убийством она была вынуждена писать такие расписки. По тому же поводу она обращалась в Ленинское отделение милиции г. Куйбышева.

Между Ротштейном и Струковой велись разговоры о покупке кооперативной квартиры, но Ротштейн никаких практических шагов в этом направлении не делал, и денег на это Струковой не давал. Семейная жизнь не налаживалась, скандалы и угрозы со стороны Ротштейна жене продолжались. Струкова боялась оставаться в квартире с Ротштейном одна, и со страхом думала, как она будет жить, когда сына проводит на дачу с детским садом.

Утром 24.06-1967 г. она проводила сына на дачу с детским садом, а вечером в этот же день Ротштейн учинил очередной скандал с женой и решил, воспользовавшись этим скандалом, убить её с целью завладения квартирой. В тот момент, когда она была в ванной комнате и сидела на краю ванны, он взял молоток, и им с целью убийства нанес сильный удар по голове потерпевшей. От этого удара наступила смерть Струковой через небольшой промежуток времени после нанесения удара. По словам Ротштейна, через 2-3 часа, он, глумясь над трупом потерпевшей, с особой жестокостью стал расчленять труп, мягкие покровы головы вместе с волосами и ушами срезал ножом, расчленённые части трупа сложил в бельевой бак и две кастрюли, одной в объёме 10 литров, залив водой с содой, поставил всё это на газовую плиту и зажег её. В течение длительного времени он варил расчленённые части трупа, а когда мясо отделилось от костей, Ротштейн мягкие ткани трупа пропустил через мясорубку и выбросил в унитаз. Кости трупа распилил ножовочным полотном и вместе с скальпом разбросал по общественным туалетам города. Таким образом, Ротштейн совершил преступление, предусмотренное ст. 102 п.п. «а» и «г» УК РСФСР.

Ротштейн, допрошенный в судебном заседании, виновным себя признал частично и показал, что все фактически совершенные им действия он совершил так, как это описано выше в настоящем приговоре. Он признал, что убил жену в ссоре, а с тем, чтобы скрыть следы преступления, расчленил труп, сварил расчленённые части трупа, мягкие ткани пропустил в мясорубку и выбросил в унитаз, а кости распилил, измельчил и разбросал по некоторым туалетам города. Некоторые из них запомнил и показал их в провесе предварительного расследования, другие же забыл. Он утверждает, что корыстных мотивов, убивая жену, не преследовал, а все остальные действия после убийства совершал с целью скрыть следы преступления, само же убийство совершил в ссоре и в результате оскорблений, которые ему нанесла жена. Это его вывело из равновесия, поэтому он считает, что совершил преступление в результате внезапно возникшего сильного душевного волнения, вызванного неправильным поведением потерпевшей.

Суд пришел к выводу о том, чти вина подсудимого Ротштейна доказана в полном объёме предъявленного ему обвинения. К таким выводам суд пришёл на основании следующих доказательств. Подсудимый Ротштейн, допрошенный в судебном заседании признал, что он умышленно совершил убийство своей жены Струковой, все свои действия изложил так, как это изложено выше в настоящем приговоре. Показания Ротштейна в этой части подтверждаются фактом исчезновения потерпевшей со дня её убийства, указанного Ротштейном. Он показал, что через 2-3 часа после убийства он расчленил труп, выварил расчленённые части трупа, мягкие ткани пропустил через мясорубку и бросил в унитаз, а кости и скальп бросил в некоторые уборные города. В процессе расследование уголовного дела по указанию Ротштейна были осмотрены туалеты с его участием по улице Чапаевской, дом №№ 93-96, и обнаружены и изъяты в числе других костей пятая плюсневая кость левой стопы, принадлежащая человеку. По указанию же подсудимого был осмотрен туалет во дворе дома № 206 по улице Чапаевской, здесь было обнаружено и изъято: металлическая банка из-под сока «Манго», в которой находились мягкие ткани головы человека с длинными волосами и ушными раковинами. Здесь же были найдены кости: верхняя треть левой бедренной кости, нижняя треть правой бедренной кости и верхняя треть левой большой берцовой кости, все они принадлежат человеку.

Судебно-медицинский эксперт на предварительном следствии и на суде дал заключение, что все вышеуказанные части тела человека принадлежат лицу женского пола в возрасте 30-39 лет. Из этого заключения так же видно, что кости имеют совершенно- гладкую поверхность, лишенную мягких тканей, связок, хрящей, отсутствует в них костный мозг, и эксперт пришёл к выводу, что они подвигались термической обработке, в частности, вывариванию.

При осмотре мягких покровов головы эксперт установил, что соответственно теменной области слева обнаружена крестообразная рана с неровными осаднёнными краями и кровоподтёчностью в окружающие мягкие ткани. Повреждения эти возникли от удара твердым тупым предметом, как например, молотком. Эксперт не исключает возможности наступления смерти от этого ранения, которая наступила не более месяца назад от момента исследования (акт от 25.07-1967 г., л.д. 233-234). Это полностью подтверждает показания подсудимого Ротштейна, как о факте убийства, так и о дальнейших его действиях. Ротштейн признаёт, что он показал следственном органам, где искать скальп и кости, которые он выбросил. В суде он это признал и показал, что найденная банка с мягкими покровами головы и ушами принадлежит его жене, а также часть костей. Куда дел другие кости, не помнит.

Суд считает, что главным и основным мотивом убийства, совершенного Ротштейном, является корысть, т.е. он хотел избавиться от жены и полностью завладеть квартирой, которую считал только своей, не желая признавать прав на неё жены и сына.

Утверждение Ротштейна об отсутствии корыстных мотивов опровергается следующим. Из показаний подсудимого видно, что он категорически возражал против размена на две комнаты своей квартиры, и не делал никаких практических шагов к тому, чтобы получить кооперативную квартиру для жены. О том, что он возражал против обмена квартиры в суде, показали свидетели Москвитина и Ротштейн Б.Ф - сёстры подсудимого.

3.02-1967 г. потерпевшая Струкова обратилась с заявлением в Ленинское районное отделение милиции г. Куйбышева, в котором писала: «Я прошу помочь. Муж гонит нас с сыном из квартиры, грозит убийством и говорит: если ты не оставишь квартиры, я тебя убью», и под ножом ночью взял с меня расписку, что я отказываюсь от квартиры. Я боюсь с ним находиться в квартире (л.д. 79).

Из показаний свидетельницы Поповой в суде, которая была близкой знакомой потерпевшей Струковой, видно, что осенью 1966 г., и зимой и весной 1967 г., Ротштейн грозил убийством своей жене, если она не оставит его квартиру. Ей об атом неоднократно говорила Струкова, она очень расстраивались и плакала, т.к. идти ей было некуда, она боялась Ротштейна и с ужасом думала, как будет жить, когда проводит сына на дачу с детским садом. Она же рассказывала свидетельнице о том, что Ротштейн будит её ночью и требует от неё под угрозой убийства расписку о том, что она отказывается от квартиры, и она давала такие расписки. Объективность показаний Поповой и правдивость содержания заявления потерпевшей в милицию от 3.02-i967 г. подтверждается тем, что при обыске в квартире Ротштейна были найдены расписки Струковой, из которых видно, что она отказывается от квартиры и просит её выписать (л.д. 89-90).

Ротштейн признает, что эти расписки писала его жена Струкова, но делала это добровольно. Последнее утверждение полностью отвергнуто показаниями свидетельницы Поповой и заявлением потерпевшей Струковой в милицию.

Из показаний свидетелей Барановой, Замятиной и супругов Климовых в суде и свидетельницы Мироновой на предварительном следствии видно, что Ротштейн убил свою жену только потому, что она не оставляла его квартиру. Им потерпевшая неоднократно говорила, что муж гонит её с квартиры и угрожает убийством, если она не выполнит его требование. Причём эти свидетели видели неоднократно потерпевшую избитой, она говорила им, что это сделал её муж.

По делу установлено, что подсудимый по натуре был скупым, жадным человеком, он копил деньги на сберегательной книжке, имел деньги на аккредитиве и наличные (всего около 1500 рублей), о чём жена не знала. Он не платил своевременно деньги за квартиру, за сына в детский сад и даже задерживал уплату членских профсоюзных взносов. Отсюда понятно, почему деньги он не дал жене на внесение аванса на кооперативную квартиру, а избавился от потерпевшей путем её убийства.

Утверждение подсудимого о том, что он страдает половым бессилием, и этим якобы упрекнула его жена в ссоре, отвергнуто заключением комиссионной судебно-медицинской экспертизы, из которого видно, что у Ротштейна при освидетельствовании не обнаружено данных, указывающих на то, что он страдает половым бессилием (л.д. 147). Значит, и не было никаких оскорблений, высказанных Струковой, которые вызвали сильное душевное волнение подсудимого, которое привело к убийству потерпевшей.

Суд считает, что в действиях подсудимого имеется и второй квалифицирующий признак убийства - особая жестокость. Ротштейн после нанесения удара молотком потерпевшей на голове расчленил труп, отдельные его части вываривал в бельевом баке и кастрюлях на газовой плите, затем мягкие ткани трупа пропускал через мясорубку и выбрасывал в унитаз. Причём все это он начал делать через 2-3 часа после нанесения удара молотком по голове потерпевшей. Все это суд расценивает как глумление над трупом, надругательство и издевательство, говорящее о бесчеловечности поведения подсудимого Ротштейна. Об умысле на глумлении над трупом говорят сами действия подсудимого, в которых он осуществил свое намерение. Кроме этого, на вопрос о том, было ли у него чувство жалости в момент расчленения трупа и всех других действий, учиненных им, Ротштейн долго думал, как ответить на этот вопрос, а потом сказал, что он не знает, было ли ему жалко жену тогда, а вот теперь он её жалеет. Это подтверждаем вывод суда об особой жестокости совершенного подсудимым убийства.

В суде было установлено, что потерпевшая была исключительно положительным человеком, все свидетели, допрошенные в суде, подтвердили это. Она была скромной, выдержанной, аккуратной женщиной, внимательной матерью и женой, отличным товарищем и работницей.

Решая вопрос о мере наказания подсудимому Ротштейну, суд имеет в виду, что он ранее не судим, занимался общественно полезным трудом, по работе характеризуется положительно, и что он болел ипохондрическим неврозом. Но, учитывая тяжесть совершенного преступления, совокупность квалифицирующих признаков преступления, повышенную общественную опасность совершенного преступления с исключительно тяжёлыми последствиями - смертью молодой и ни в чём не виновной перед подсудимым женщины, матери его ребёнка, суд не принимает и не может принять во внимание вышеперечисленные смягчающие его вину обстоятельства. Кроме того, суд считает совершенно справедливым требование общественности, которое было высказано в суде двумя общественными обвинителями.

Утверждение подсудимого Ротштейна о том, что он психически болен и совершил преступление, не отдавая себе в том отчёта, в суде было полностью опровергнуто заключением судебно-психиатрического эксперта. Из заключения двух комиссионных судебно-психиатрических экспертиз на предварительном следствии и эксперта-психиатра в суде видно, что подсудимый Ротштейн душевным заболеванием не страдал и не страдает, является вменяемым. И все его действия по осуществлению преступного замысла, а также все последующие его действия и поведение его вначале расследования по делу говорят о том, что всё делалось с определенной целью, продумано и обоснованно с точки зрения своей защиты. Всё это говорит о разумности действий подсудимого. Поэтому у суда нет оснований сомневаться в правильном выводе судебно-психиатрической экспертизы.

На основании изложенного и руководствуясь ст.ст. 301-303 УПК РСФСР, суд приговорил:

Признать виновным Ротштейна Израиля Фишелевича по ст. 102 п.п. «а» и «г» УК РСФСР, и не основании этой статьи назначить ему высшую меру наказания - расстрел. Меру пресечения Ротштейну оставить содержание под стражей.

Вещественные доказательства по делу, перечисленные в справке, приложенной к обвинительному заключению в пунктах с «а» до «к» (л.д. 304) уничтожить как не представляющие ценности.

Мягкие ткани головы с ушными раковинами и шесть костей, при согласии родственников потерпевшей, передать им для захоронения (л.д. 109).

Приговор может быть обжалован в Верховный суд PCФCР в течение семи суток со дня провозглашения приговора, а осуждённым, содержащимся под стражей - в тот же срок со дня вручения ему копии настоящего приговора.

Председательствующий Стафеева.

Народные заседатели Кологреев, Осанова.

Секретарь Евдокимова.

Копия верна: председательствующий Стафеева (подпись).