Обратимся пока к сведениям общего порядка.
Вопреки устоявшемуся представлению можно — со ссылкой на документы — утверждать, что Дальстрой и в годы войны не переставал снабжаться рабочей силой, хотя, возможно, ее поступало и гораздо меньше, чем требовалось. Так, в 1942 году было привезено всего лишь около 5 тыс. заключенных.
Возможно, что эти этапы не были столь гарантированными, как раньше, и каждый раз начальнику Даль-строя Никишову приходилось доказывать их необходимость на очень высоком уровне, а ему в ответ, прежде всего, советовали экономить рабочую силу (в годы войны к заключенным на Колыме относились бережливее, чем раньше). Но так или иначе, этапы доставлялись в бухту Нагаева: в 1943 году — 13783 человека, в 1944 году -25714 человек...
Еще в апреле 1943 года Президиум Верховного Совета СССР принял указ с очень длинным названием — «О мерах наказания для немецко-фашистских злодеев, виновных в истязаниях советского гражданского населения и пленных красноармейцев, для шпионов, изменников родины из числа советских граждан и для их пособников». Он предусматривал ответственность и немецких, и советских граждан. Необычными были меры наказания. Для виновных предусматривалась смертная казнь — через повешение (ст. 1) или (ст. 2) каторжные работы на срок от 15 до 25 лет. Таких видов наказания ранее действовавшее законодательство не знало.
Позднее санкции, предусмотренные ст. 2 указа, стали применяться и к лицам, осуждавшимся за измену родине по соответствующим статьям уголовных кодексов союзных республик. Осужденные-каторжане шли отдельной строкой в гулаговском делопроизводстве, принято было различать и писать — з/к ИТЛ и з/к КТР.
В 1948 году, к которому относится наше исследование, в системе ГУЛАГа происходило выделение Особого лагеря. В нем должны были быть сконцентрированы лица, осужденные за особо опасные государственные преступления, в том числе и з/к КТР. По чьей-то нехитрой фантазии отделения Особого лагеря, появлявшиеся в разных районах страны, получали чисто географические названия: Степлаг, Речлаг, Озерлаг, Дуб-ровлаг... Необходимыми условиями выбора района, где должно было появиться отделение Особого лагеря, были его отдаленность и неблагоприятные климатические условия.
В доскональной Справке, подготовленной в Магадане в тот организационный для Особого лагеря период, на этот счет говорилось:
«К географическим особенностям района (деятельности Дальстроя.- А.Б.) следует отнести приполярность и расположение значительной части территории за полярным кругом, тундровый характер большей части поверхности, а также огромную отдаленность от центра СССР (от Москвы до Владивостока по железной дороге 9380 км и от Владивостока до Магадана по морю 3250 км).
К физическим особенностям района относятся вечная мерзлота почвы, очень низкая температура горной местности, сильные туманы (холодные и плотные) на побережье морей. Температура в отдельных случаях в зимнее время, например, в районах Янского и Индигирско-го горно-промышленных Управлений падает до 65-70 градусов. Продолжительность зимы 7-8 месяцев, в течение которой бывают сильные метели. Климатологи отмечают, что нигде в Советском Союзе метели не достигают такой силы и продолжительности, как на Охотском побережье и в Чукотско-Колымском районе».
На территории Дальстроя в тот период организовывалось 5-е отделение Особого лагеря, получившее название «Береговой лагерь», или в сокращении Берлаг.
К тому моменту Дальстрой был могучей силой. Он имел семь горно-промышленных управлений, в составе которых действовали 53 прииска и рудника, 4 золоторудных и горнорудных комбината, 13 обогатительных фабрик, а также 78 других предприятий, управление Чукотского строительства (строился Иультинский вольфрамовый комбинат), Колымское речное пароходство, управление дорожного строительства, «Дальстройуголь» с шахтами в шести угольных районах, управление морского пароходства (четыре собственных океанских парохода), авиаотряд (девять двухмоторных самолетов Ил-12 и Ли-2), управление автотранспорта (3300 грузовых автомобилей, 154 легковых и 47 автобусов), несколько заводов, 13 электростанций, предприятия местной промышленности и сельского хозяйства.
165 предприятий Дальстроя имели союзное значение. Деятельность Дальстроя распространялась на территорию в 2 млн. 600 тыс. кв. км, что на 400 тыс. кв. км превышало площадь будущей Магаданской области.
Характерен состав трудоспособного населения региона. По состоянию на 18 августа 1948 года на всех предприятиях и в учреждениях Дальстроя работали 219392 человека. Из них:
вольнонаемных — 85041, в том числе бывших заключенных 47.960, или 56,4%,
(в числе вольнонаемных был 601 ссыльный, еще 13 тыс. вольнонаемных из числа бывших заключенных предполагалось обратить в ссыльных в ближайшее время),
спецпоселенцев — 29523,
заключенных — 104828, из этого числа в Особый лагерь предполагалось заключить 31100 человек (из чего можно сделать вывод, что, вопреки распространенному убеждению, общее количество «58-й статьи» в СВИТЛе составляло и в тот период менее одной трети от общего количества заключенных).
Поскольку действие нашего рассказа будет происходить на территории нынешнего Ягоднинского района, приведу соответствующие данные и по этому региону.
В Северном горно-промышленном управлении в 1948 году из горных предприятий имелось 14 приисков, два рудника, золоторудный комбинат и золотоизвлекательная фабрика.
Всего на предприятиях и в учреждениях района работали 25013 человек, из них:
вольнонаемных — 8869, в том числе бывших заключенных 6748 человек, или 76%,
спецпоселенцев — 5587 человек,
заключенных Особого лагеря — 4.300, в том числе 2300 каторжан, и 6567 заключенных Севвостлага, всего заключенных 10867 человек.
З/к КТР Севлага (лагерное подразделение, обслуживавшее СГПУ) находились в лаготделении № 3 на прииске имени Максима Горького, в 50 км от пос. Ягодный. Отделение имело пять лагпунктов с количеством 1000, 200,450 и 250 человек (плановые цифры, на практике существовали некоторые отклонения, как правило — в сторону превышения).
На территории Дальстроя з/к КТР находились также в лаготделениях № 4 («Бутугычаг», Тенькинское ГПУ) — 2200 человек, и № 9 («Эльгенуголь», Юго-Западное ГПУ) — 1500 человек. Всего на предприятиях Дальстроя в 1948 году работали около 6 тысяч з/к КТР.
Я рассказываю об этом так подробно потому, что до сегодняшнего дня конкретных сведений о присутствии заключенных-каторжан на Крайнем Северо-Востоке в печати не приводилось.
И тут машина колымских судеб — тот самый неправдоподобно громадный барабан — буднично звякнув: «Пришло ваше дело!» — выдала первый ответ на мой вопрос.
Личное дело заключенного № Г-878/КТР — номер «литерный», с буквой — такие станут носить на одежде заключенные-берлаговцы; до организации на Колыме отделения Особого лагеря литерные номера имели только з/к КТР. Собственный, архивный номер дела — 3-123180, где первая цифра — индекс, обозначающий, что заключенный умер — от болезни, замерз, убит при попытке к бегству, погиб на производстве — «ушел под сопку», «убыл в Третий архив», зековско-свитловское определение тех лет. Удивительно, что индекс «3» сохранился и в нынешней архивной практике. А сам архивный номер.- 123180 — номер порядковый: именно столько их, колымских заключенных, и ушло «под сопки» по разным причинам, начиная с 1932 года и по декабрь 1948 года, когда была зарегистрирована смерть вот этого — № Г-878/КТР.
Янцевич Михаил Ульянович, 1917 г. р., уроженец г. Слуцка Минской области, украинец, из крестьян-кулаков, образование семь классов, беспартийный, служащий.
Далее — из установочной части приговора Военного трибунала войск НКВД Волынской области, рассмотревшего его дело в г. Луцке в январе 1945 года:
«Подсудимый Янцевич до оккупации противником Волынской области, во время существования Советской власти на территории Западной Украины, работал пред-седателем сельпо Рагновского района и как руководящий работник района имел отсрочку от призыва в Красную Армию. При отступлении Красной Армии ЯНЦЕВИЧ имел возможность эвакуироваться в тыл Советского Союза, остался на территории оккупированной противником.
С приходом немцев в Рагновский район в июне 1941 г. ЯНЦЕВИЧ поступил на работу председателем Райпот" ребсоюза, где проработал в течение двух лет, заготовил и сдал для немцев сушеной черники 1,5 тонны и сушеных грибов 3 центнера, производил отоваривание заготовок немецкими властями местного населения. Проживая на оккупированной территории ЯНЦЕВИЧ входил в организацию руководителей организации (так в документе. — А.Б.) немецко-украинских националистов, расклеивал листовки в м. Рагно националистического характера и писал лозунги немецко-украинских националистов м. Рагно. Кроме того, ЯНЦЕВИЧ носил «Грозу» — герб немецко-украинских националистов».
Трибунал квалифицировал действия Янцевича по ст. 2 названного выше указа от 19 апреля 1943 года и определил ему меру наказания в 15 лет каторжных работ плюс пять лет поражения в правах и конфискация личного имущества. Срок наказания исчислялся с 1 ноября 1944 года.
Во Владивостокское отделение Севвостлага Янцевич прибыл с Днепропетровским этапом 31 мая 1945 года (можно представить, каких именно осужденных везли в тот период с Украины и как много их было, если сформировался целый этап — а это, видимо, несколько тысяч человек). Несмотря на не бог весть какие физические данные (рост 155 см, по анкете арестованного) и «интеллигентскую» профессию (бухгалтер), Янцевич занял в лагере твердое и выгодное положение, о чем свидетельствует и составленная уже после побега производственно-бытовая характеристика:
«Работал бригадиром забойной бригады на участке № 3 под его руководством бригада систематически перевыполняла производственные задания, за что неоднократно бригада премировалась, дисциплинированный, среди з/к з/к пользовался авторитетом, в быту себя вел добросовестно и аккуратно, ни каких нарушений не имел, среди з/к з/к вживчив».
Табель рабочих дней Янцевича за январь — июнь 1948 года дает сведения о постоянном перевыполнении плана. Причем это перевыполнение, не зная сбоев, постоянно растет — со 116 процентов в январе до 140 процентов в июне. Справка-аттестат сообщает, что «выбывший в побег» Янцевич «удовлетворен котловым довольствием и хлебом по 25/VII 1948 г. включит, по норме питания III — третья категория и хлеба 1.300 кгр».
А теперь цитата из рассказа В.Шаламова:
«У ног его (Пугачева. — А.Б.) лежит летчик капитан Хрусталев, судьба которого сходна с пугачевской. Подбитый немцами самолет, плен, голод, побег — трибунал и лагерь. Вот Хрусталев повернулся боком — одна щека краснее, чем другая, належал щеку. С Хрусталевым с первым несколько месяцев назад заговорил о побеге майор Пугачев. О том, что лучше смерть, чем арестантская жизнь, что лучше умереть с оружием в руках, чем уставшим от голода и работы под прикладами, под сапогами конвойных.
И Хрусталев, и майор были людьми дела, и тот ничтожный шанс, ради которого жизнь двенадцати людей сейчас была поставлена на карту, был обсужден самым подробным образом. План был в захвате аэродрома, самолета. Аэродромов было здесь несколько, и вот сейчас они идут к ближайшему аэродрому тайгой.
Хрусталев и был тот наш бригадир, за которым беглецы послали после нападения на отряд — Пугачев не хотел уходить без ближайшего друга. Вот он спит, Хрусталев, спокойно и крепко».
Как станет мне известно позднее, именно Янцевич станет тем бригадиром, проживавшим в другом бараке, за которым послал Тонконогов после того, как его группа захватила власть в лагере. Ситуация в тот момент была острая, счет шел на минуты, но не забыл, послал за другом, и только Янцевича и еще одного рабочего из его бригады, Клюка, вывели восставшие из запертого — по инструкции — на ночь барака, остальные его обитатели остались под замком.
Но не было у Янцевича героического прошлого капитана Хрусталева, не был он и летчиком, как уже знает читатель. И вообще летчиков в группе каторжан, бежавших с Тонконоговым, не было (как не было их и среди нескольких десятков фигурантов будущего следственного дела — обвиняемых и свидетелей, что объясняется совсем другим контингентом этого, а может быть, и всех остальных каторжных лагпунктов). И, соответственно, не было у группы плана захвата самолета, и ни к какому аэродрому они не бежали.
Выскажу предположение, что и смерть «уставшему от голода и работы под прикладами, под сапогами конвойных» бригадиру Янцевичу в лагере не грозила.
По документам, он погиб последним из всех участников побега, 26 августа. И уйти ему удалось дальше всех. 20 августа ночью Янцевич появился на отдаленном загот. пункте «Сопканья», в 210 км от поселка ТасканРИК. Это уже на территории соседнего, Среднеканского, района. Был вооружен автоматом (с тремя дисками). По словам не то сторожа, не то зав. загот. пунктом Рахманова П.А., «бандит с автоматом» пытался его убить, но его оружие дало осечку, и Рахманову удалось бандита обезоружить.
Обстоятельства следующих дней кажутся не совсем понятными. Рахманов не спешил никуда сообщить о поимке бандита, хотя и знал, что тот — беглый каторжник (да и как бы он мог это сделать? — телефонов-автоматов в тайге и по сей день нет). А Янцевич не пытался двигаться дальше, хотя, видимо, мог с заимки уйти (но куда? — в одиночку, без знания местности, без опыта жизни в тайге, в надвигающуюся зиму). Стороны как бы достигли согласия...
Так продолжалось до 26 августа, когда на Сопканью пришла группа охотников-заготовителей с Мылги. Еще в пути бывалые охотники обнаружили следы неизвестных людей, а потому, зная о побеге группы каторжников и о том, что не все они еще пойманы или убиты, подошли к загот. пункту настороже. В избе они застали только Петра Рахманова, Янцевич в это время находился у реки, ловил рыбу. Охотники тотчас же решили его задержать и двинулись к нему с оружием в руках. Янцевич кинулся от них в тайгу и был застрелен.
Далее следуют обстоятельства уж и вовсе странные. Зная о том, что убитого ими человека ищут по всей Колыме (а если бы и не искали — разве это меняет дело?), охотники (их было трое, старшим был, видимо, якут Елисей Амосов, 1918 г. рождения, уроженец Таскана, образование три класса, член ВКП(б) с 1944 года, награжден медалью «За доблестный труд») закапывают его на другой день, 27 августа, около загот. пункта и опять отнюдь не спешат известить органы о случившемся. Почему? Не придали этому случаю серьезного значения? Едва ли. Боялись ответственности за совершенное убийство? И это маловероятно, потому что в то время местных жителей, тем более охотников, активно настраивали на поиск и задержание беглецов.
Позарились на автомат с тремя дисками? Не исключено, хотя и опасно было его присвоить — не дай бог узнает кто-нибудь, да и было у них свое оружие — зачем им автомат?..
Может быть, по халатности: не хотелось отрываться от дела — их ведь послали рыбу и дичь заготавливать, а убитого закопали — и пускай лежит, никуда не денется, после скажем...
Между тем днем раньше, а точнее — в ночь на 26 августа, на стане геологической партии в 50 км от Мылги бойцами находившегося в засаде отряда ВСО был застрелен неизвестный, которого не только приняли, но и опознали как Янцевича. В связи с этим было дано указание о прекращении его розыска. Ошибка выяснилась, когда сличили отпечатки пальцев убитого с теми, что имелись в личном деле Янцевича, — не тот.
Через месяц, 24 сентября, 1-й Спецотдел УМВД по СДС известил розыскников из Ягодного, что эти отпечатки принадлежат Зиновьеву Алексею Прохоровичу,
1898 г. рождения, осужденному по ст. ст. 136 и 58-14 УК РСФСР сроком на 10 лет и бежавшему 29 июля 1948 года (т.е. через четыре дня после каторжан прииска имени Максима Горького) с прииска «Ударник» Западного ГПУ Поиск Янцевича возобновился.
Застреленный на стане геологической партии Зиновьев (он с топором в руках шел разжиться провизией и напоролся на засаду) был старым колымским сидельцем. Столяр из Бийска, он был первый раз осужден еще в 1936 году Тройкой УНКВД как социально-вредный элемент на 5 лет л/с. В том же году — еще на 3 года по ст. 162, за кражу. Отбывал наказание в низовьях Колымы, при Омолонской геолого-разведочной экспедиции. В 1941—43 годах четырежды привлекался к уголовной ответственности по ст. 5 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1940 года за самовольное оставление производства. Освободился в июле 1943 года, работал бондарем в совхозе «Родичево» Зырянского отделения «Колым-снаба». Здесь зимой 1944 года был осужден Военным трибуналом войск НКВД при Дальстрое за умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах на 10 лет л/с.
В мае 1947 года, находясь на бесконвойных работах в стройцехе прииска «Мальдяк», совершил побег. Был задержан через пять дней на Берелехе, т.е. в тайгу не пошел, и осужден по ст. 58-14 (как за к/р саботаж) на 7 лет л/с.
В дальнейшем срок наказания Зиновьев отбывал при больнице прииска «Ударник», так как еще в сентябре 1947 года ему была установлена инвалидность. Из приисковой больницы, в которой работала тогда главным врачом Мама Черная, известная по «Крутому маршруту» Евгении Гинзбург и по воспоминаниям Б.Н.Лесняка, Нина Владимировна Савоева, он и бежал в июле 1948 года. Вышел за вахту с топором в руке что-то поправить снаружи и не вернулся. Его отлучку, видимо, сначала никто всерьез не принял — акт о побеге составили только на седьмой день.
На что он рассчитывал, куда держал путь, будучи уже тяжело больным, — едва ли Зиновьев сам ответил бы на эти вопросы.
Беглецы-одиночки летом на Колыме были не столь большой редкостью, однако всех (или почти всех?) ждал один и тот же конец. Об этом свидетельствует и попавший мне лист из служебной переписки райотдела по ЗГПУ с УМВД до Дальстрою от 14 апреля 1950 года:
«При этом направляем личные дела на заключенных, в разное время бежавших из лагерей Западного ИТЛ и убывших в архив 3 (...)». Все тот же архив № 3 — «ушли под сопку».
Тем временем лейтенант Топорков из райотдела СГПУ уже заканчивал расследование дела о побеге заключенных-каторжан с лагпункта № 3. Но судьба одного из них, того самого Янцевича М.У, продолжала оставаться неизвестной. И 22 сентября Топорков вынес постановление о выделении следственного материала на Янцевича в отдельное производство — чтобы не задерживать ход основного расследования.
Только 15 октября (неизвестно по какому уж наущению) П.Рахманов с Сопканьи написал докладную на имя начальника Среднеканского райотдела МВД, в которой сообщил об убийстве беглеца с прииска имени Горького. 25 октября был допрошен уже названный мною Амосов Е.П. Он же, Амосов, 8 января 1949 года доставил из тайги труп. И хотя ни опознать его, ни идентифицировать, ни даже вскрыть не было возможности ввиду некротического распада мягких тканей, следствие по обстоятельствам дела, по вещественным — автомат с дисками, одежда, а также и письменным — полуистлевшая записная книжка с перечнем членов бригады, письмо из дома — доказательствам пришло к выводу о том, что на Сопканье был убит именно Янцевич.
Возможно, что так и было. Но и те обстоятельства, которые я выше характеризовал как странные и необъяснимые — бесцельное пребывание Янцевича на Сопканье, долгая безвестность его смерти, и те, о которых еще не шла речь, позволяют предполагать другой ход событий, более того — весьма логично укладываются в этот ход.
Каким он мог быть? У бежавших каторжан было с собой золото. Неизвестно — сколько. В показаниях свидетелей, оставшихся после побега в лагере, названы солидные количества. У самих же беглецов — убитых или задержанных — были найдены лишь считанные граммы. Может быть, основной запас (а надо ли говорить., как могло пригодиться это золото беглецам, когда они, оторвавшись от погони, устраивались бы где-то на жительство, — если и не всем, то самому Тонконогову и самым близким его друзьям) нес кто-то другой?
И отчего не предположить, что этим другим был Янцевич? Он был лагерным авторитетом, бригадиром, имеющим доступ к золоту, и сверх того, видимо, очень хитрым и — на том фоне — образованным человеком. Опять-таки «заготовитель» — мог еще задолго до побега кое-что складывать в кубышку. Может быть, из-за этой кубышки Тонконогов и взял его в побег — вспомним, что его вывели из «чужого» барака.
Группа Тонконогова раскололась в первом же бою, точнее — перестрелке. Тогда от основной группы отделились Янцевич (Миша), Игошин и Худенко. Было ли это случайностью (так пишет в дневнике Худенко)? Или Янцевич, ничуть не заблуждаясь в жестокости и коварстве Тонконогова, решил бежать от него при первой же возможности? Игошин, дневальный бригады, самый, может быть, близкий человек Тонконогову, мог знать, что Янцевич несет золото, и сознательно присоединился к нему. Худенко же, видимо, примкнул к ним случайно.
Далее, освободившись от своих невольных спутников, Янцевич мог на Сопканье вступить с Рахмановым в некий торг (пожалуй, именно торг, меновые отношения были более свойственны ему, человеку сугубо гражданскому, чем грубое — под дулом автомата — насилие). Что могло быть предметом торга?
Янцевичу для продолжения побега были нужны три вещи: маршрут, потому что он совершенно не представлял, где находится (а лучше бы — проводник), продовольствие и теплая одежда, потому что был уже конец августа — надвигалась зима. Видимо, в продовольствии на заготовительном пункте недостатка не было. А вот был ли лишний комплект теплой одежды? Вероятно, и уйти с Янцевичем в качестве проводника Рахманов не мог -нельзя было оставить хозяйство.
Но Рахманов знал, что скоро сюда должны подойти охотники — так повторялось, видимо, из года в год. Вот их прихода Янцевич и дожидался на Сопканье с 20 по 26 августа. Теперь это обстоятельство, показавшееся мне странным при первом знакомстве с делом, выглядит совершенно оправданным.
Охотники пришли. Их было трое (замечу, что в материалах дела по фамилиям названы только двое — Амосов и Жуков, третий остался как бы неизвестным — с чего бы это?). И далее — трое охотников, еще задолго до Сопканьи определившие, что по тайге ходят чужие, и принявшие меры предосторожности, дойдя до места и убедившись, что один чужак здесь, — что они сделали? С ружьями в руках (может, еще ура кричали?) кинулись к нему с намерением задержать. Именно так об этом будет рассказывать один из участников операции. Но ведь это бессмыслица. Неужели они, таежники, охотники-профессионалы, не могли незаметно окружить Янцевича и взять его живым? У него ведь и автомата при себе в тот момент могло не быть. Если бы хотели взять живым, взяли бы несомненно.
Рискну предположить, что события в тот и последующие дни на Сопканье развивались совершенно иначе. С приходом охотников Янцевич мог получить уже все, что ему требовалось для продолжения побега. И мог бы уже двигаться дальше. Но тут ему в голову (а голова у этого человека, видимо, работала очень хорошо) пришла простая и замечательная мысль: окончательно оторваться от погони, подкинув ей чей-нибудь труп. Охотники по дороге на Сопканью видели чьи-то следы (следы эти были сделаны разной обувью!) — нужно найти того человека (вторым, возможно, был сам Янцевич), убить и притащить сюда. Беглецы-одиночки, я об этом уже писал, были в осенней колымской тайге не такой уж редкостью, а потому и выполнить этот план удалось: нашли, убили, притащили, бросили тело гнить... А через несколько месяцев, основательно еще его изуродовав, извлекли из мерзлой почвы, доставили в поселок вместе с оружием и вещдоками.
Янцевич с проводником (может быть, тем самым неназванным третьим охотником) к этому моменту мог быть уже очень далеко — в Якутии как минимум. Видимо, ему хватило ума осесть там на несколько лет, обзавестись документами.
Мы нередко говорим, что убежать с лагерной Колымы было трудно, практически невозможно, что все побеги заключенных заканчивались их смертью или поимкой, почти все... Упуская при этом из виду, что беглец, сумевший скрыться, ни тогда, ни много лет спустя (может быть, и по сей день) не заинтересован в том, чтобы афишировать свою удачу.
А охрана, преследователи? Я ничуть не сомневаюсь, что инструктор розыска Северного отряда ВСО Стадлер, подписавший 17 января 1949 года (вот только когда тело попало в руки преследователей!) протокол судебно-медицинского осмотра трупа «предполагаемого з/к КТР Янцевича», понятия не имел, чье же все-таки тело перед ним, т.е. вполне допускал, что это вовсе не Янцевич (в протоколе описан труп мужчины среднего роста, а рост Янцевича был, напомню, всего 155 см — это много меньше среднего). Ну и что с того? Янцевича теперь, в январе, почти через полгода после побега, ищи-свищи, а дело закрывать надо. Так что, рассудил, может быть, Стадлер, пусть это будет Янцевич, какая, в конце концов, разница?
Не более известной продолжала оставаться для меня в тот момент и судьба остальных одиннадцати беглецов. Но было в деле Янцевича несколько документов, указывавших направление поиска. Прежде всего — постановление о возбуждении уголовного дела, принятое лейтенантом Топорковым через несколько часов после побега.
В констатирующей части постановления сообщалось:
«в ночь на 26 июля 1948 г. группа каторжников: Тонконогов И.Н., Худенко В.М., Пуц Ф.С., Гой И.Ф., Демьянюк Д.В., Клюк Д.А., Янцевич M.У, Бережницкий О.Н., Сава М.М., Игошин А.Ф., Солдатов Н.А. и Маринив С.В., совершили групповое нападение на вооруженную охрану лаг. пункта № 3 ОЛП Н.Ат-Урях и убили: ст. надзирателя Васильева, дежурного по взводу Рогова, дежурного по вахте Перегудова, связали жену Перегудова Сироткину, проводника служебных собак Грызункина, забрав 7 автоматов, 1 пулемет ручной, винтовки, револьверы, патрон свыше 1000 штук и скрылись».
В этих действиях Топорков усмотрел признаки преступлений, предусмотренных ст. ст. 59-3,59-За, 58-14 УК РСФСР, а читатель, знакомый с рассказом Шаламова «Последний бой майора Пугачева», отметит совпадение реалий документа и «новой прозы» (сколько человек и кто именно погибли при захвате лагеря, «бабу убивать не будем»), еще раз свидетельствующее о том, что именно этот случай положен Шаламовым в основу рассказа, а также и то, что его автор располагал немалой информацией о случившемся.
Мне же это постановление открывало прямую дорогу к архивно-следственному делу.
И рассказ о нем (и о том, как в нем отразился захват власти на каторжном лаг. пункте, как происходило преследование беглецов, к каким выводам пришло следствие о круге участников побега и обстоятельствах, сделавших его возможным) я начну с этих, теперь уже одиннадцати, раз о Янцевиче я уже рассказал, участниках побега.
Первым (это сделал в своем постановлении и лейтенант Топорков) следует назвать Тонконогова. Ничто ни в судьбе его, ни, видимо, в его характере не напоминает героя рассказа Шаламова, но есть одно решающее обстоятельство, заставляющее поставить его на место героя шаламовского рассказа: он был организатором и руководителем побега.
Итак, Тонконогов Иван Николаевич (по другим документам — Никитович), 1920 г. рождения, уроженец г. Лебедин Сумской области, украинец, из рабочих, образование начальное, по профессии — фотограф, в предвоенные годы был дважды судим: в 1936 г. по ст. 70 УК УССР (хулиганство) на 2 года л/с и в 1938 г. по ст. 33 УК УССР (как СОЭ) на 3 года л/с. Как читатель легко посчитает, второй срок у Тонконогова заканчивался в 1941 году. В Красную Армию он будет мобилизован только в 1944 году, после освобождения Украины от немцев, и прослужит лишь два месяца, а до того...
«подсудимый ТОНКОНОГОВ, оставшись проживать на территории, которую временно захватил противник, — это уже из установочной части приговора Военного трибунала войск НКВД Сумской области, вынесенного в феврале 1945 года, — добровольно поступил на службу в немецкие карательные органы в полицию и работал с апреля м-ца 1942 года по август 1942 года инспектором горполиции, адъютантом начальника полиции, а затем был назначен на должность начальника полиции с. Будылки.
Работая на указанных должностях ТОНКОНОГОВ проводил аресты советских граждан, так: им летом 1942 года был произведен арест семьи Костьяненко за связь с партизанским отрядом. При аресте Костьяненко и его семьи — Костьяненко Марии, ТОНКОНОГОВ лично сам жестоко избивал обоих (...) В августе 1942 года произвел арест 20 чел. женщин, которых заключил под стражу и после двухдневного их содержания под стражей, они были освобождены, по распоряжению старосты сельуправы. Неоднократно производил допросы задержанных советских граждан, при этом издевался и избивал их и угрожал расстрелом. Так, в апреле м-це 1942 года, допрашивая неизвестного задержанного советского гражданина, вместе с немцами выводил его на расстрел. В июле 1942 года избил шомполом неизвестную гражданку, обратившуюся к нему по поводу отобранных у нее рыболовных сетей».
Трибунал приговорил Тонконогова к 25 годам каторжных работ, поражению в правах на 5 лет и конфискации имущества.
Летом 1945 года Тонконогов был доставлен на Колыму. На здоровье он не жаловался — в уч.-стат. карте зафиксирована 1-я категория труда.
Но видимо, не столько состояние здоровья, сколько другие свойства и способности позволили Тонконогову быстро выдвинуться из массы лагерников и заслужить внимание администрации. Отмечу в их числе прежде всего лагерную опытность: два довоенных срока, пять отбытых в лагерях лет существенно выделяли Тонконогова среди этого контингента, где рецидивистов, людей, уже знавших, как нужно жить и выжить в лагере, было немного. Из показаний свидетелей следует, что Тонконогов поддерживал с ними хорошие отношения, а с одним из них, Носовым Н.Д., ранее судимым восемь раз — за кражу, хулиганство и т.д., был дружен, подбивал его на участие в побеге (от чего Носов категорически отказался, сославшись на его полную безнадежность). В глазах з/к КТР Тонконогов был человеком с уголовным прошлым, его боялись.
Важно и то, что по национальности Тонконогов был украинцем. Видимо (высказываюсь предположительно, потому что абсолютно точных сведений у меня нет), подавляющее большинство заключенных этого лаг. пункта были украинцами (исторически это вполне объяснимо) Украинское «землячество» неформально, но уверенно руководило жизнью лаг. пункта. Есть показания о том, что русские здесь составляли покорное меньшинство, на выгодную должность в лаг. обслуге, даже на сверхурочную работу на кухне, которая давала возможность сытно поесть, русскому попасть здесь было трудно.
Третье. У Тонконогова, это отмечают многие фигуранты архивно-следственного дела, были золотые руки Он славился тем, что мог починить любую вещь, и ему несли из-за зоны различные бытовые устройства. Это давало заработок, пусть небольшой, но у других-то не было никакого.
Он был ловким, хитрым человеком, умевшим войти в доверие к людям, прежде всего — вышестоящим.
И наконец, он был жестоким человеком. В лагере не стеснялся поддерживать свой авторитет зуботычиной, дрыном — большего не требовалось. В побеге не остановился перед убийством раненого товарища. Об убийстве охранников я уже не говорю.
В личном деле з/к КТР Е-439Тонконогова есть «Поздравительный листок», адресованный отличнику производства бригадиру Тонконогову. Вот его текст:
«Поздравляем Вас с трудовыми успехами и выполнением производственных норм в июле месяце 1947 г. на__процентов.
Уверены, что высокие показатели достигнутые Вами, будут закреплены на протяжении всего года. Систематическим перевыполнением планов добьетесь высшего поощрения (этот эвфемизм следует, вероятно, понимать как досрочное освобождение — текст «листка» выполнен типографским способом, и можно предположить, что такие «листки» адресовались разным категориям заключенных; что касается каторжан, то им вряд ли приходилось на такое «высшее поощрение» надеяться. — А.Б.). Желаем Вам новых успехов в дальнейшей работе.
Начальник Управления Северного лагеря
Лейтенант Шевченко.
Начальник КВО Северного лагеря
Липилин
4 августа 1947 г.
»
Производственно-бытовая характеристика на з/к КТР л/п № 3 № Е-439 Тонконогова, как и все в архивно-следственном деле, составлялась уже после побега:
«Работал бригадиром на участке № 2 производственный план бригада под его руководством систематически перевыполняла. Неоднократно бригада в целом премировалась за хорошую работу, среди з/к з/к авторитетом не пользовался, в быту себя вел плохо, часто применял к членам бригады и др. з/к з/к физические меры воздействия среди з/к з/к не вживчив».
Быть «вживчивым» с другими заключенными Тонконогову, видимо, просто не было нужно — он ими повелевал, а вот с администрацией лаг. пункта он уживался прекрасно. Об 9том, естественно, нет ни слова в характеристике, но очень много — в свидетельских показаниях.
Вопреки правилу (одному из основных в режимных ограничениях з/к КТР) секция барака (не весь барак, а именно эта секция), в которой проживала бригада Тонконогова, на ночь не запиралась. Сам бригадир пользовался правом в любое время суток (!) разгуливать по территории лагеря. О его привилегированном положении свидетельствует и то, что столовой для заключенных он вообще не пользовался — дневальный Игошин получал для него продукты на кухне (надо полагать, не худшие) и готовил своему бригадиру отдельно в бараке. В «каюту» к Тонконогову послушать патефон (а такой у бригадира был — и это в каторжном лагере) или его же игру на гитаре, а также и на угощение, раз деньги у того водились, а то и на чифир или выпивку приходили не только друзья-заключенные, но и вахтеры и охранники.
Незадолго перед побегом эти собрания стали называться репетициями концерта, и фраза из рассказа Шаламова: «Мы дадим такой концерт, какого Колыма еще не видала» действительно прозвучала в то время на лаг. пункте № 3. Только произнес ее не бригадир-режиссер, а один из его самых жестоких подручных парикмахер Сава. Показательно, что сказаны эти слова были не в разговоре со своим братом заключенным, а во взводе охраны, куда Сава ежедневно приходил брить бойцов, — как довольно открытая угроза.
Об остальных десяти участниках побега.
Игошин Алексей Федорович, 1921 г. рождения, уроженец Алатырского района Чувашской АССР, русский (оговорюсь, что в этой группе из 12 человек было лишь двое русских, все остальные были украинцами, немой узбек в книге П.Деманта — совершеннейшая придумка), образование 5 классов, рабочий-строгальщик. Был призван в Красную Армию осенью 1940 года, служил в артиллерии, звание — старший сержант.
Далее — из установочной части приговора Военного трибунала Ворошиловградского гарнизона, вынесенного в апреле 1945 года:
«ИГОШИН 10 октября 1941 дня (так в тексте. — А.Б.), во время боевых действий в районе Каховки сдался к немцам в плен. Находясь в лагере военнопленных, ИГОШИН в ноябре м-це 1941 года добровольно поступил в немецкую полицию гор. Николаева и работал по март м-ц 1944 года. Будучи на службе в немецко-фашистских карательных органах, ИГОШИН выполнял все распоряжения немецких властей. Принял присягу на верность службы оккупационным властям. Окончил школу полицейских. До марта м-ца 1943 года ИГОШИН работал в должности полицейского управления городской полиции гор. Николаева, где получил звание «вице-капрала», в марте м-це 1943 г. ИГОШИН был назначен помощником начальника полиции 2-го участка, в январе м-це 1944 года начальником полиции 5-го района гор. Николаева».
Трибунал квалифицировал действия Игошина по ст. 54-16 УК УССР (измена родине, совершенная военнослужащим) и приговорил его к 20 годам каторжных работ, поражению в правах и конфискации имущества.
На Колыму Игошин был доставлен осенью 1945 года. Был на общих работах (несмотря на 2-ю категорию труда), переводился в дневальные, затем снова на общие. В последний период — дневальный (и, по оценкам свидетелей, близкий приятель бригадира) в бригаде Тонконогова.
Худенко Василий Михайлович, 1921 г. рождения, уроженец с. Кобеляки Полтавской области, украинец, из семьи служащих, образование незаконченное высшее, в 1941 году был призван в армию, служил рядовым в артиллерийском дивизионе, в районе Днепропетровска сдался в плен, непродолжительное время находился в лагере для военнопленных, а затем по ходатайству отца, служившего инспектором народного образования при облуправе, был из лагеря освобожден.
Далее — из установочной части приговора Военного трибунала Киевского военного округа, вынесенного в феврале 1945 года:
«... ХУДЕНКО Василий в январе 1942 г. поступил в члены организации ОУН в составе которой прошел политико-пропагандистский вышкол (курсы) и получил псевдоним «Остап».
По окончании курсов, ХУДЕНКО являлся пропагандистом ОУН гор. Днепропетровска и пропагандировал контрреволюционные идеи национализма среди украинской интеллигенции города, а также являлся политическим информатором.
В апреле 1943 г. ХУДЕНКО выбыл в Ровенскую область где вступил в банду УПА и находился в ней до момента его ареста, т.е. до 31 июля 1944 г.
Будучи в банде УПА ХУДЕНКО занимал ряд руководящих должностей, являясь политическим шефом Штаба УПА Военного округа северной группы «Заграва», а затем после разгрома частями Красной Армии этого куреня выполнял эти же функции в курене «Горлица» при военном округе Южной группы УПА «Энел» до момента его задержания с другими участниками банды УПА.
ХУДЕНКО, занимая вышеуказанные должности в банде имел в своем распоряжении большой пропагандистский аппарат, которым он руководил по распространению немецко-украинской националистической пропаганды как среди всех участников в банде, так и среди населения.
Проходимая пропаганда ХУДЕНКО и его аппаратом была направлена против советской власти, против Красной Армии против Советских партизан, за свержение Советского строя путем вооруженной борьбы — банды против Красной Армии за восстановление так называемого “Украинского соборного государства”».
Вместе с Худенко В.М. были судимы его отец Худенко М.И., 1899 г. рождения, и его жена Кострыба Н.Л., 1924 г. рождения. Все трое обвинялись в измене родине и участии в антисоветской организации.
Худенко М.И. и Кострыба Н.Л. были осуждены на 10 лет л/с в ИТЛ. Худенко В.М. был приговорен к высшей мере наказания — расстрелу, замененному ему в марте 1945 года постановлением Президиума Верховного Совета СССР на 20 лет каторжных работ.
В Нагаево з/к КТР Худенко был доставлен в августе 1945 года. В графе «специальность» указано «инженер-строитель (незак. в/о), фельдшер». На общих работах он, возможно, не работал: в формуляре указана 2-я, а затем и 3-я категория труда (но данных о заболеваниях нет). В лагере работал художником. После побега начальник лаг. пункта № 3 подписал ему не очень лестную характеристику:
«Работал художником л/п. Свою работу выполнял не удовлетворительно, порученную работу инспектором КВЧ выполнял не во время, за что имел административные взыскания (...) в быту вел себя замкнуто среди з/к з/к не общался, а также не пользовался авторитетом среди з/к з/к».
Худенко и был автором того самого дневника, который я переписал из архивного дела в 1961 году. Я еще вернусь к этому документу, когда речь пойдет о преследовании беглецов, а пока — короткая запись оттуда же биографического свойства:
«31 июля 1948 г.
(...) воспоминания о прошлых молодых годах приводят к грустным размышлениям. Сколько я учился. Недоедал. Сидел на стипендии. Окончил. Началась война. Не жил еще совсем. И вдруг на фронт. Бремя армии. Плен. Ужасы у немцев, побои, голод. Наши. Тюрьма. Лагерь. Боже мой! А годы уходят. Остался один. Брат умер на фронте в финскую войну. Отец умер. Мать пропала без вести. Близких родственников повесили еще немцы»...
Солдатов Николай Алексеевич, 1912 г. рождения, уроженец Раменского района Московской области, русский, из крестьян, образование среднее специальное, быв. членВКП(б).
В этой группе из 12 человек Солдатов — единственный кадровый военный. Он был призван на флот еще в 1934 году, в 1938 году окончил военно-морское училище и получил звание мл. инженер-лейтенанта. Участвовал в войне с белофиннами. Участник Великой Отечественной войны с первого ее дня. Был награжден орденом «Красной Звезды», медалями «За боевые заслуги» и «За оборону Ленинграда». Старший инженер-лейтенант.
Из установочной части приговора Военного трибунала Таллинского морского оборонительного района Краснознаменного Балтийского флота, вынесенного в ноябре 1944 года:
«20 ноября 1944 года СОЛДАТОВ, приведя себя в состояние опьянения, пришел к командиру береговой базы ОБРа майору Карлинскому, получив у него разрешение, стал звонить по телефону. Во время разговора, СОЛДАТОВ начал выражаться нецензурными словами и наносить оскорбления лицу, разговаривающему с ним по телефону, и когда Карлинский приказал СОЛДАТОВУ — прекратить хулиганство, то он учинил в кабинете Карлинского дебошь: разбросал со стола Карлинского служебные документы и нанес Карлинскому два удара кулаком в грудь. После этого, СОЛДАТОВ стал вынимать пистолет, но Карлинский, опередив его, обнажил свой пистолет и приказал ему выйти из кабинета».
По другой версии, изложенной десять лет спустя, в августе 1954 года, мачехой осужденного Солдатова в жалобе на имя Главного военного прокурора, причиной инцидента явилось то, что начальник береговой базы Карлинский не обеспечил приготовление горячей пищи для участников боевой операции. Солдатов, действительно будучи нетрезвым — выпил 200 гр. спирта, отправился к вышеуказанному майору и сказал, что будет звонить начальнику штаба флота, чтобы доложить об этом безобразии. Майор вытащил пистолет, Солдатов его обезоружил и все-таки позвонил начальнику штаба, после чего, бросив пистолет Карлинского, вышел из кабинета.
Далее, как было установлено на судебном заседании, события развивались следующим образом:
«Примерно в 19 часов 30 мин., выйдя от Карлинского (и приняв еще 600 гр. спирта — из той же жалобы мачехи Солдатова,хотя эта цифра и представляется мне нереальной. — А. Б.), СОЛДАТОВ взял с собой старшину Колоколова и ушел из расположения части на улицу. В это время СОЛДАТОВ, увидев идущий трамвай стал на путь и обнажив пистолет пытался его остановить. Вагоновожатый, заметив СОЛДАТОВА, сбавил ход. Пользуясь этим, СОЛДАТОВ вместе с Колоколовым вскочил в трамвай на ходу. Оказавшись таким образом в трамвае, СОЛДАТОВ вошел в машинное отделение и стал требовать увеличения скорости. Приехав на конечную остановку трамвая, СОЛДАТОВ и Колоколов вышли из трамвая.
СОЛДАТОВ, увидев около трамвая гр-ку Калле, подошел к ней и начал приставать, проявляя хулиганские действия, находившийся тут же милиционер Тамм, попросил СОЛДАТОВА прекратить хулиганство, тогда СОЛДАТОВ напал на милиционера Тамм и нанес ему несколько ударов. По дороге в отделение милиции, СОЛДАТОВ, не прекращая хулиганских действий, продолжал наносить Тамм удары. Убедившись, что он все же может быть доставленным в милицию, выхватил из кобуры свой пистолет и умышленно, в упор, произвел в Тамм выстрел. Тамм тут же скончался».
Трибунал лишил Солдатова Н. А. воинского звания — старший инженер-лейтенант и, по совокупности совершенных им преступлений, квалифицированных по ст. 193-5 п. «а» (оскорбление насильственным действием подчиненным начальника при исполнении обязанностей по воинской службе) и ст. 136 ч. 2 (убийство, совершенное военнослужащим при особо отягчающих обстоятельствах), приговорил его к расстрелу. Через два месяца, в январе 1945 года, Президиум Верховного Совета СССР заменил Солдатову высшую меру наказания 20 годами каторжных работ.
К моменту побега з/к КТР Солдатов уже несколько месяцев исполнял обязанности хлебореза, был, как показывают свидетели, в дружеских отношениях с Тонконоговым. Однако и после всего происшедшего он писал мачехе в Подмосковье: «Он (Тонконогов. — А.Б.) мне
не верил до последнего дня. Он с моих слов знал, кто я был раньше (офицер ВМФ. — А.Б.). Мы были люди разных взглядов, но мы оба — заключенные и это нас объединило».
«Именно Солдатову, — напишет в своем рассказе В.Шаламов, — принадлежит честь (стоит обратить внимание на это выражение — речь идет об убийстве надзирателя. -А.Б.) начать это дело, хотя он и был одним из последних, вовлеченных в заговор. Солдатов не струсил, не растерялся, не продал (...)».
Действительно так и было, если иметь в виду начало захвата власти, — здесь и реальному Солдатову пришлось сыграть активную роль. В дальнейшем его действия, да и сами события, в которых оказывался заключенный Солдатов, мало соответствовали тому, что рассказал Шаламов.
Сава Михаил Михайлович, 1922 г. рождения, уроженец с. Остобуш Равно-Русского района Львовской области, крестьянин-единоличник, украинец, образование низшее, проживал на территории, оккупированной немцами, и в 1942 году стал
«членом организации украинско-немецких националистов, выполнял обязанности заместителя станичного, принимал активное участие в снабжении банды “УПА” продуктами питания, проводил мобилизацию мужского населения в банду (...) В мае месяце 1944 года Сава вступил в банду «УПА» в сотню “Морозенко”, в которой в течении 15 дней проходил военную подготовку, после чего был отпущен домой.
В августе месяце 1944 года Сава вторично вступил в банду «УПА» в сотню бандита «Беркут» (...) находясь в банде «УПА» САВА имел псевдоним “Семен” (...)».
Военный трибунал Львовского военного округа в феврале 1945 года приговорил Саву к 15 годам каторжных работ, поражению в правах на 5 лет и конфискации имущества.
На Колыму з/к КТР Сава был доставлен в июле 1945 года едва ли не доходягой (полиавитаминоз) с 3-й категорией трудоспособности. В дальнейшем был переведен на 2-ю. Из характеристики, составленной после побега:
«Работал в лагобслуге парикмахером свою работу выполнял хорошо, услужлив с з/к з/к благодаря чего пользовался уважением как среди з/к з/к, так-же со стороны работников лаг. пункта за свою качественную и своевременную работу, нарушений лагерного режима не имел».
Бережницкий Осип Николаевич, 1922 г. рождения, уроженец с. Бережницы Самборского района Дрогобыч-ской области, из крестьян-середняков, украинец, образование 5 классов, крестьянин-единоличник.
В установочной части приговора Военного трибунала войск НКВД Дрогобычской области, вынесенного в январе 1945 года, сообщается, что Бережницкий О.Н., являясь членом оуновской организации села Бережницы с мая 1944 года, выполнял обязанности коменданта, имел в своем подчинении боевую группу из членов ОУН, которой давал задания задерживать всех подозрительных лиц, проходивших через село, поддерживал тесную связь с руководителями ОУН.
Трибунал приговорил Бережницкого к 20 годам каторжных работ, поражению в правах на 5 лет и конфискации имущества.
На Колыму он был доставлен в июне 1945 года. Из характеристики, подписанной после побега:
«Работал портным, работу выполнял добросовестно не было случая не выполнения ремонтов по времю (так в документе.-А.Б.), своей хорошей работой заслуживал внимание среди з/к з/к, вживчив среди з/к з/к. Нарушений лаг. режима не имеет».
Маринив Степан Васильевич, 1919 г. рождения, уроженец с. Юсептечи Стрийского района Дрогобычской области, из крестьян, украинец, профессия кустарь, был осужден в марте 1945 года Военным трибуналом войск НКВД Дрогобычской области. Его преступная деятельность зафиксирована в приговоре следующим образом:
«Подсудимый Маринив с августа месяца 1943 года и по день задержания состоял членом организации украинских националистов под псевдонимом «Холодный», исполнял обязанности связного по доставке оуновской почты из села Юсептечи и Дашова в село Стригань и обратно. Оуновскую почту получал от станичного Награняна и передавал ее Белинскому.
Кроме того в ноябре месяце 1944 года от подсудимого Конюга через члена «ОУН» Лескив получил 70 штук контрреволюционных листов националистического содержания, которые разбросал в разных местах гор. Стрия Дрогобычской области, посещал нелегальные оуновские собрания, которые проводил станичный По-падюк и платил регулярно членские взносы по 2 золотых в месяц».
Трибунал приговорил Маринива к 15 годам каторжных работ, поражению в правах на пять лет и конфискации имущества.
Во Владивостокском отделении Севвостлага Маринив оказался в начале июня 1945 года. Первые полтора года в колымских лагерях сложились у него, видимо, трудно, он немало болел, свидетельством чего являлись 2-я и даже 3-я категории труда. В связи с этим он был переведен в лаг. обслугу и закрепился в ней.
Из производственно-бытовой характеристики:
«Работал в лагобслуге сапожником, работу выполнял добросовестно и аккуратно, не было случаев невыполнения ремонтов обуви во время и не качественно своей хорошей работой заслужил доверие и уважение среди з/к з/к. Нарушений лаг. режима не имел».
Следует заметить, что профессия сапожника, как и профессия парикмахера, что кажется еще более неожиданным, были в те годы весьма дефицитны в колымских лагерях, выгод своим обладателям эти профессии сулили немало.
Пуц Феодосии Семенович, 1927 г. рождения, уроженец села Городище Слуцкого района Волынской области, из крестьян, украинец, крестьянин-единоличник.
Его вину Военный трибунал войск НКВД Волынской области установил в следующем:
«(...) проживая на временно оккупированной немцами территории Волынской области, в июле 1943 года, добровольно вступал в банду украинско-немецких националистов “УПА” под псевдонимом «Град» был зачислен в сотню бандита “Нечай”.
Находясь в банде “УПА” ПУЦ имел на вооружении винтовку и 90 штук патронов, проходил военное обучение, нес службу по охране табора банды, а также неоднократно участвовал в боях, в расстрелах и граблении мирных граждан польской национальности, вел вооруженную борьбу против Красной Армии за создание “самостоятельной Украины”. Так в 1943 году, ПУЦ, в составе сотни вооруженных бандитов участвовал в расстрелах мирных жителей в селе Замогильное, Торчинского района, где бандой было сожжено 13 дворов, расстреляно 10 человек, и разграблено их имущество.
В августе 1944 года ПУЦ в составе куреня бандитов “УПА” перешел линию госграницы со стороны Польши, с целью ведения вооруженной борьбы против Советской Власти в тылу Красной Армии.
В последних числах августа 1944 года ПУЦ совместно с сотенным Крух и еще двумя бандитами, был обнаружен в укрытии в селе Рыковичи Порицкого района, подразделением красноармейцев и на предложение сложить оружие, открыл огонь по красноармейцам. В результате боя три бандита были убиты, а ПУЦ при побеге был ранен и захвачен бойцами Красной Армии».
В октябре 1944 года вышеназванный трибунал приговорил Пуца к высшей мере наказания — расстрелу. Через два месяца, в декабре 1944 года, Президиум Верховного Совета СССР заменил ему высшую меру наказания на 20 лет каторжных работ.
