https://herzenlib.ru/almanac/number/detail.php?NUMBER=number19&ELEMENT=gerzenka19_5_5&special_version=Y

Михаил Иванович Касьянов и его архив

И. Е. Лощилов

В историю «большой» литературы Михаил Иванович Касьянов (1902–1992) вошёл в достаточно своеобразном качестве – как друг юных лет и адресат нескольких посланий в стихах и в прозе одного из крупнейших русских поэтов XX столетия, Николая Заболоцкого. В. И. Шубинский пишет: «Неизвестно, с чего начинал уржумский самородок, как он формировался, <…> но он почти сразу начал писать зрелые и мощные стихи»1. Письма к Касьянову2 – один из немногочисленных источников для хотя бы приблизительного воссоздания предыстории будущего автора «Столбцов».

В начале 1920-х гг. Касьянов был среди немногих собеседников поэта: в переписке он говорил с ним на равных, о самом важном, насущном, и – понятном им обоим, от общих сердечных тайн3 и книжных новинок4 до революции и «мировых вопросов»5.

До самого недавнего времени сведения об адресате Заболоцкого в комментариях к публикациям были весьма приблизительны. Автор этих строк дважды допустил досадную оплошность даже в указании дат жизни Касьянова6. Ещё досаднее ошибочное утверждение, что оригиналы писем Заболоцкого были утрачены после смерти Касьянова: на исходе 2009 г. стало известно, что материалы его личного архива бережно сохранены семьёй. Потомки и наследники занимаются ныне их разбором и систематизацией; пользуясь случаем, выражаю сердечную признательность Марине Никитичне Липатовой, которая предоставила мне эти материалы и разрешила их обнародование.

Михаил Иванович Касьянов родился в семье врача 30 мая 1902 г.

Детство провел в с. Шурма Вятской губернии. В 1913 г. поступил в реальное училище г. Уржума и закончил его в 1920 г. Вместе с товарищем по учению Николаем Заболотским (так писал и произносил будущий великий поэт свою фамилию до 1925 г.) отправился в Москву (как пишет Касьянов в воспоминаниях – «под купол жизни»7), и оба поступили на медицинский факультет Второго Московского университета и на филологический Первого.

Для Заболоцкого этот этап жизни оказался недолгим: «Николаю не имело смысла голодать на ненужном ему медицинском факультете, и он в феврале или в начале марта уехал в Уржум. <…> В начале августа я отправился в Уржум. К моменту нашей встречи Николай решил в Москву не ехать, и в конце августа мы направились в разные стороны: Николай – в Петроград, где начал новый период своей жизни, я – обратно в Москву, продолжать свое медицинское образование»8.

В 1921–1926 гг. Касьянов учился на медицинском факультете II Московского государственного университета. После стажировки в Саратове, с 1928 по 1931 г., работал заведующим Венерологическим отрядом № 1 Нижне-Волжского крайздрава, что нашло отражение в стихотворных посланиях друзьям и нескольких стихотворениях9. Три остроумные поэмы, объединённые венерологической темой, подготовлены к печати и ныне изданы при содействии автора этих строк10.

В 1932 г. вернулся в Москву и по воле обстоятельств отошёл от венерологической практики; поступил в аспирантуру по патологической анатомии при соответствующей кафедре Центрального института усовершенствования врачей. В 1937 г. защитил кандидатскую диссертацию.

В 1939 г. оказался среди невольных участников польской и финской военных кампаний. В период войны с нацистской Германией исполнял обязанности помощника начальника, а с 1943 г. – начальника Патологоанатомической лаборатории (ПАЛ) 22-й армии.  С октября 1944 г. – начальник ПАЛ Второго Белорусского фронта. Был награждён орденами Красной Звезды и Отечественной войны II степени.

После войны занимался вопросами метастазирования рака в центральную нервную систему. В 1949 г. защитил докторскую диссертацию «Пути распространения рака и инфекций внутрь позвоночного канала».

Автор статей и нескольких книг, посвящённых частным вопросам судебной медицины11. Работы М. И. Касьянова переведены на польский и китайский языки.

Был сотрудником многих научных медицинских учреждений, в том числе Института биологической и медицинской химии, Научно-исследовательского института морфологии человека, Института авиационной и космической медицины.

Умер в июне 1992 г.

Кроме опубликованных писем, архив Касьянова содержит несколько более поздних кратких посланий Заболоцкого, автобиографическую книгу «Телега жизни», писавшуюся в 1959–1966 гг., и стихи разных лет, составившие сборник «Чаша». Книге воспоминаний предпослан в качестве эпиграфа полный текст одноименного пушкинского стихотворения 1823 г., содержащего, по слову автора, известный «русский титул».

Ещё один, совсем небольшой сборник – стихотворения, написанные Касьяновым в годы войны, – носит название «Тетрадь, найденная в блиндаже». Он снабжён предисловием, где авторство приписывается неизвестному владельцу тетради, якобы найденной после войны при разборке блиндажей.

Немногочисленные стихи 1971–1980 гг. были объединены автором под заглавием «Стихотворения восьмого десятилетия».

Мемуарный очерк о Заболоцком, текст которого «растворён» во II и III главах «Телеги жизни», неоднократно публиковался12.

В архиве Касьянова сохранилась также самодельная машинописная книга «Столбцы», изготовленная Заболоцким вскоре после выхода сборника 1929-го г., с рукописным вложением и дарительной надписью красным карандашом: «Дорогому М. И. Касьянову, старому другу туманной юности, впредь до будущей книги. Н. Заболоцкий. 17/VIII – 1933». Эта находка является важным дополнением к общей картине истории текста «Столбцов»13: отныне известно 12, а не 11 вариантов текста знаменитой книги14.

Попыток напечатать свои стихи Касьянов не предпринимал. Мнение Заболоцкого, с которым Касьянов не виделся много лет, было ему, тем не менее, небезразлично. Вспоминая о встрече в марте 1954 г., Касьянов пишет: «Разговор у нас не очень-то клеился. Слишком много было запретных тем, да к тому же и моя офицерская форма, по-видимому, несколько настораживала собеседника. Он, правда, спросил – пишу ли я стихи, но я отказался от поэзии». Два года спустя разговор о стихах Касьянова возобновился, уже по его инициативе, однако эта встреча оказалась последней: «Последнее свидание с Николаем Алексеевичем состоялось в апреле 1956 г. <…> Разговор был общим. Я передал Николаю десятка два моих стихов, напечатанных на машинке. Екатерина Васильевна сказала: “Давайте почитаем”. Но Николай запротестовал: “Нет, сейчас читать нельзя”. Подтекстом тут было, что стихи – это святыня и нельзя их читать за пиршественным столом.

В октябре 1958 г. я ушиб колено. Нога распухла, и мне пришлось отлёживаться дома. Утром принесли “Литературную газету”, в которой я прочел горестную весть о кончине Николая. <…> На следующий год мы с Николаем Георгиевичем Сбоевым нашли на Новодевичьем кладбище могилу Николая Заболоцкого и земно ей поклонились» («Телега жизни», гл. III).

Хотя встречи с Заболоцким после 1921 г. были нечастыми, Касьянов, по крайней мере, до конца 1960-х гг. поддерживал переписку с другими уржумскими товарищами и знакомыми: Л. В. Дьяконовым и Н. Г. Сбоевым, жившим в Ленинграде.

Литературные опыты Касьянова находятся в «силовом поле» поэзии молодого Заболоцкого; в первых главах «Телеги жизни» содержится немало неизвестных сведений о жизни и личности поэта, а судьба автора в высшей степени показательна как история жизни «частного человека», отразившая многие коллизии XX столетия. В некоторой перспективе видится комментированное издание этих материалов, наподобие тома, посвящённого наследию биолога-теоретика Б. С. Кузина (1903–1973), друга и собеседника Мандельштама15.

Стиль книги многослоен: наряду с выражениями из речевого обихода советского человека конца 1950-х – начала 1960-х гг., в тексте встречаются слова и обороты речи, восходящие к «первичному» слою языковой памяти, заложенному в дореволюционные годы, годы жизни в Шурме и учения в Уржуме. Иные из них весьма неожиданны для советского медика. Более органично они выглядели бы в сочинениях Лескова, в орнаментальной прозе или в словаре Даля: «…Мария Васильевна, уже в роли бабушки, привитает при ней…»; «…готовился, изучая язык под руководством жены шурминского проприетера Слесарева…» В годы, когда писалась книга, подобные выражения были практически неупотребительны, в описываемые двадцатые – ещё живы. Первые главы книги являются бесценным коррелятом к автобиографическому очерку Заболоцкого «Ранние годы», «кристально чистому по пушкинскому звуку» и «выделяющемуся на фоне образов детства, как его писали современники поэта»16.

Вместе с тем, формирование сознательной личности Касьянова, как и Заболоцкого, пришлось на радикально-революционные 1920-е гг. Этим объясняется ироническое отношение к религии, характерное для поколения, юность которого пришлась на эти годы. Венерологический отряд Край­здрава, например, он кощунственно-иронически называет «передвижной купелью Силоамской».

Профессиональное поприще Касьянова – венерология, потом судебная медицина и патологическая анатомия – ставит его воспоминания в невольную «оппозицию» официально дозволенным, в соответствии с негласными конвенциями советской эпохи (начиная с 1930-х гг.), сферам описываемого и обсуждаемого в печати жизненного материала. В исторической перспективе материалы архива Касьянова представляются вдвойне ценными, ибо отражают «непубличные», сокрытые от современников и как бы «несуществующие» стороны жизни советского человека 1920–1960 гг.

Книга не предназначалась автором для печати; специфика жизненного материла и своеобразный стилистический «кураж» свидетельствуют о том, что мемуарист трудился ради «удовольствия от письма», от воспоминаний о прошедших годах. Читателями «Телеги» автор предполагал, вероятно, круг близких родственников и друзей: более «для пользы и увеселения» внуков, нежели Человечеству.

Так как при жизни Касьянова, кроме медицинских сочинений, был опубликован лишь один мемуарный очерк, имя его не вошло в изданный недавно словарь медиков, оставивших след в литературе. Краткая справка о Заболоцком, с указанием «Медицине обучался один семестр», в книге присутствует17, а фотография поэта помещена на облож­ке, рядом с портретами Гёте, Чехова, Конан-Дойла и Лема.

Вниманию читателей предлагается ныне первая глава книги, посвящённая истории рода, раннему детству и школьным годам, проведённым в Шурме. Комментарии носят предварительный характер. Думается, что наряду с известными литературными достоинствами, этот текст представляет интерес в свете краеведения и «местнографии»